Марш - Страница 63

Только когда закончилось развертывание подразделений и их траншеи соединились в общую линию обороны (дивизия Карлина в тесной смычке с полками бригадного генерала Моргана), командиры федеральных войск мало-помалу начали осознавать, насколько велики противостоящие им силы конфедератов. Прибыл генерал Слокум, обозрел позиции и приказал выступать. Солдаты Карлина и Моргана поднялись из окопов, двинулись и были встречены яростным огнем, причем вся линия от дальнего фланга до опушки сосняка вспыхнула, засветилась и замерцала частой цепочкой мушкетных выстрелов. Атака сорвалась. Прайс стоял с двумя генералами, смотрел вместе с ними на то, как адъютант обводит пальцем на расстеленной по земле карте очертания позиций мятежников, какими они представляются по донесениям офицеров с передовой. Нарисовалась линия, похожая на ковш Большой Медведицы. Или сковороду. На которую сами же федералы и сели.

Прайс молча стоял, корябал в блокнотике, довольный пока хотя бы тем, что в столь ответственный момент он, несмотря на длинный рост, для офицеров стал практически невидим. Скошенным подбородком похожий то ли на канцелярского клерка, то ли просто на крысу, усатый и коротко стриженный Слокум всеми своими приказами требовал, по сути, одного: чтобы в двух корпусах, составляющих его фланг, все были на месте, все были готовы и вообще, чтобы без выкрутасов тут, черт вас дери! Потом он подозвал одного из своих штабных, отошел с ним в сторонку и тихо переговорил, приобняв молодого офицера за плечи. Прайс видел, как этот офицер (лейтенант) молча кивнул, козырнул и вскочил на лошадь. С места в карьер парень помчал в тыл, широкой дугой огибая позиции повстанцев. Прайс провожал его взглядом, пока тот не исчез, но куда он послан, и так ясно: скачет на восток, значит, скорее всего, на Коксбридж и Голдсборо, куда генерал Шерман уехал обозревать другой фланг своей армии.

Обоза, завязшего в грязи на дороге в нескольких милях от Поляны Коула, весть о сражении достигла почти сразу после полудня, и Сарториус, взяв с собой лишь хирурга-ассистента, санитара и Стивена Уолша, поехал разворачивать операционную в палатке у самой передовой. Такой приказ получил не только он, но и некоторые другие полковые врачи. Сарториус и ассистент с санитаром ехали на лошадях верхом. Стивен, сев за ездового, гнал фургон с медикаментами. Путь был непрост — по большей части ехать приходилось не по дороге. Уолш то и дело слышал, как звякают в ящиках пузырьки с лекарствами. Мулы натягивали постромки, колеса то застревали у камня, то рывком через него перескакивали, подчас, опасно накреняя экипаж, проваливались в ямы с грязью, а стоило фургону разогнаться, Стивена и вовсе начинало кидать и подбрасывать в воздух. Звуки боя доносились уже совсем отчетливо. Отовсюду слышались выкрики и треск ружейной пальбы, так что, пока вслед за полковником поднимались по довольно крутенькой подъездной дорожке на взгорок к плантаторскому дому, Стивен вновь ощутил, что значит понюхать пороху.

Палатку полевой операционной поставили у подножья черного дуба всего ярдах в двухстах позади траншей, работы по укреплению которых бревнами и фашинами еще продолжались. В теории предполагалось, что раненым здесь будут оказывать лишь первую помощь, после чего прибывшие санитарные кареты увезут их от передовой подальше. Санитар вдвоем с ассистентом соорудили на козлах операционный стол, а Стивен, сэкономив один кол палатки, забрался на нижний сук дуба и привязал там растяжку. Потом, заодно уж, влез и повыше — интересно все-таки с высоты осмотреться. Справа виднелась еще одна линия окопов северян, на дороге за импровизированным бруствером тоже залегли солдаты. На взгляд Стивена, позиции выглядели утло — окопы мелкие, друг с другом не сообщаются… Да и артиллерии что-то не видать… Он даже удивился, чего дожидаются конфедераты — нет чтобы прямо сюда и вдарить, где к этому явно не готовы.

Ружейный огонь неожиданно смолк, и через пару секунд в тишине раздалась птичья трель.

Ближе к вечеру офицеры, наблюдавшие из укреплений, увидели, что посланные в пробную атаку удальцы сперва остановились, залегли, затем повернули назад, побежали и в конце концов прямо-таки кувырком с криками посыпались в свои траншеи. Смотри, идут, — проговорил сержант. Бобби Бразил поосновательнее пристроил винтовку на бревно. Вгляделся в смотровую щель. Действительно идут; и понятно, зачем идут, но тем не менее зрелище того, как они шли, было странно красивым: прямые, будто по линейке проведенные, шеренги, впереди конные офицеры с палашами наголо, знаменосцы с развевающимися боевыми флагами, и кричат, орут свои поганые сепаратистские кричалки, от которых у Бразила даже волосы на загривке встали дыбом. Откуда они, ч-черт, взялись! целая армия, будь она неладна, — пробормотал Бразил. Пли! — крикнул сержант, и он выстрелил, и все вокруг тоже, так что сразу заложило уши. Сквозь дым и пламя он видел, что в шеренге наступающих многие упали, но атака не захлебнулась, южане продолжают идти, да теперь, как он заметил краем глаза, пошли еще и с фланга — этакая длинная, искрящаяся вспышками огней единая лента, и пули — чок, чок, чок — зашлепали о бревно, замельтешили перед глазами обломки коры, и вдруг в поле зрения возник повстанческий офицер и его вставшая на дыбы лошадь; он развернул ее и махал своим солдатам — мол, вперед! — а сам широкой спиной у Бразила прямо на мушке, — эх, хороша добыча! Надо же ведь: такой большой, здоровенный дядя, доблестный воин и дамский угодник, а всей возни с ним — пальцем слегка нажать! Вот только — мама дорогая! — они уже взяли бруствер, прыгают ему чуть не на голову, причем первому Бразил успел — подставил штык, так из него — зар-раза! — еще и винтовку теперь не выдрать — что делать? бросить ее и бежать! — он бросил и побежал, по пути отмечая, что не один он такой, — а куда денешься, поди-ка, останови их! — и этот крик, этот животный визг несется не из одной только его глотки. И он что было сил побежал по лесу, пока не наткнулся на вторую линию траншей, куда свалился, хватая воздух ртом, пыхтя и задыхаясь позади реденькой цепочки синих мундиров, вжавшихся в землю, — теперь их черед. Вот и пускай теперь вместо меня отдуваются, — подумал Бразил, — потому что лично я этакий страх прежде испытывал только раз в жизни — когда меня в третьем классе на второй год оставили; ух и гадюка была эта наша сестра Агнесса Анжелика!

Не выходя из фургона, Перл отлично слышала звуки боя: обоз стоял не доезжая двух миль по дороге, и все в нем слушали — слушали возницы (собравшись кучками — вроде болтают друг с другом, но ушки на макушке), слушали офицеры, расхаживая взад-вперед по обочине, даже лошади вскидывали головами и принимались ржать при каждом орудийном выстреле или глухом ударе ядра. А еще дальше в тылу с мычанием передвигалось медлительное стадо и стоял фургон, в котором, заключенный в свой транспортировочный ящик, Альбион Симмс каждому удару вторил «бумм… бумм… бумм…», как будто мало ему настоящей канонады. Перл думала о Стивене Уолше. Такой умелец, так хорошо со всем справляется, что полковник-доктор ему уже доверяет больше, чем кому бы то ни было. Чем мне, это точно. Впрочем, беспокойства за Стивена она почему-то не испытывала, зато ей самой без него стало страшновато. Сидишь тут в телеге посередине Северной Каролины (эк ведь занесло-то!), а весенние ветра холодны, неуютны, да еще и марш подзадержался из-за битвы, и такая вдруг неприкаянность нападает: ты никто и ничто, ничья, и звать никак, и жилья тебе никакого не положено — даже на выселках, где на плантации хижины для рабов стояли. Просто девчонка, у которой нет ничего кроме свободы, — думала она. А впереди огромное пустое поле, жизнь, в которой совершенно не за что зацепиться, нечем сердце успокоить. Все, что виделось ей впереди, это дом 12 по Вашингтон-сквер в Нью-Йорке. Но вот попрощается она с опечаленными людьми из того дома, выйдет за дверь, и куда? Куда идти, по какой улице, да и с кем? Охваченная тревогой, она пропустила момент, когда Дэвид проснулся. А он вылез и сел к ней на колени, все еще зевая и протирая глаза. Ну, малыш, — сказала она, — и горазд же ты спать! Неужто не слышишь? Так всю войну проспишь.