Марк Твен - Страница 6
Первые следопыты, первые американские охотники героизируются народом как титаны, мощь которых превышает силу природы. Дэниел Бун (прообраз куперовского «следопыта», «зверобоя»), охотник-траппер Джим Бриджер, действующий в народных сказаниях еще тогда, когда на материке водились бизоны, совершают невероятные подвиги.
Постепенное развитие страны меняет характер этих сказок. В начале XIX века из героических они превращаются в герои-комические и просто комические. Процесс этот вскоре захватывает весь американский фольклор, главным художественным средством которого становится юмор. Социальной основой, рождающей юмор, является неравномерность развития США, наличие различных социальных укладов в стране, несоответствие между сознанием человека XIX века и девственной природой нетронутых земель, куда попадал пионер.
В начале XIX века города восточных штатов уже превращались в крупные промышленные центры, а Невада и Калифорния таили в своих недрах еще неведомые богатства; чопорная «цивилизация» восточных штатов и пуританизм буржуазной морали создавали «железный кодекс» общественного поведения где-либо в штате Коннектикут, а на линии фронтира все эти «законы» казались смешными и нелепыми[26].
Из столкновения понятий разных социальных укладов рождался юмор. Напряженная борьба с природой и победы над ней давали право на задор, на уверенность, рождали желание почувствовать себя гигантом («О-го-го! Я почесываю голову молнией и убаюкиваю себя громом!»), а привычная недавняя жизнь, проведенная где-либо в сонном провинциальном Солсбери, заставляла с опаской поглядывать на разбушевавшиеся стихии. Иногда «сын молнии и мрака» оказывался трусом. Так наряду с героическими сказаниями рождался «хвастовской жанр».
Черты экспансионизма, имеющиеся в ранних сказаниях (белый неизменно одолевает индейцев, убежден в своем превосходстве над ним), также в середине XIX века претерпевают существенные изменения.
С развитием аболиционистских идей, изменявших в народе отношение к неграм и к индейцам, в устных народных рассказах постепенно исчезают экспансионистские мотивы и все чаще встречаются пародии на них. «Всепобеждающий» белый оказывается трусом под градом стрел индейцев, являет собою жалкую фигуру растерянного человека, пересчитывающего количество дыр на своем платье. Комический образ такого «вояки», характерный для американского народного юмора 50-х годов, перенесен в его неизменном виде в раннюю книгу Марка Твена «Закаленные».
Американские буржуазные литературоведы в 30-40-х годах XIX столетия на первый план выдвигали Запад США, как место становления народной культуры, оказавшее влияние на выработку общенациональной культуры, в том числе и юмора.
«Запад в главных чертах сформировал политическую историю Америки. В основном Запад имел формирующее значение и для истории американской культуры», — утверждал Б. Де Вото в книге «Америка Марка Твена»[27].
В книге В. Блейера «Родной американский юмор», появившейся спустя пять лет после книги Б. Де Вото, имеется обоснованный материал о влиянии восточных штатов и юмора этих территорий на развитие американской юмористической литературы, в частности на творчество Марка Твена.
Ф. Эмберсон категорически утверждает, что юмор середины XIX века получил развитие в трех местах: на реке Миссисипи, на Калифорнийском побережье и в военных лагерях периода Гражданской войны[28]. Этот «областнический» принцип — попытка буржуазных литературоведов прикрепить юмор к определенной территориальной зоне — явно несостоятелен. Юмор жил и развивался всюду и особенно энергично там, где напряжение жизненных сил народа достигало кульминации, — это мог быть и фронтир на Западе и Севере, и фронт Гражданской войны. Уитмен, пользовавшийся гигантскими фольклорными метафорами («Водопад Ниагара — вуаль у меня на лице! Мои локти — в морских пучинах, я ладонями покрываю всю землю!»), слышал легенды о гигантах и на родном Лонг-Айленде, близ Нью-Йорка, от неграмотной матери, слышал их и от раненых солдат Гражданской войны, за которыми он ухаживал в госпиталях.
В «хвастовских» диалогах Марка Твена выступают и плотовщики Миссисипи, и горняки Невады, и журналисты Виргинии, и «пилигримы» с американского парохода «Город квакеров», путешествующие по Сирии и Палестине; у него же в излюбленных народом юмористических шутках («practical jokes») участвуют все — от конгрессменов до сирийского мула, который подавился гигантским враньем американского журналиста, сжевав его рукопись.
Английский критик и журналист Лэнг, посетивший США в 80-х годах прошлого столетия, с изумлением писал о том, что американцы неустанно рассказывают друг другу истории в барах, поездах, на пароходах. Еще больше рассказывалось «веселых и поразительных» «историй» в середине века, когда наличие свободных земель влекло десятки тысяч энергичных молодых американцев на Дальний Запад, Север, на незаселенные берега Миссисипи. Здесь ковались люди отважные, волевые, предприимчивые, уверенные в себе. Они умели покорять бескрайние прерии, оживлять мертвые песчаные степи, проходить сквозь неприступные горные хребты; ценили свою и чужую отвагу. Желтая лихорадка, малярия, холера, пыль, разъедавшая легкие, непроходимые леса и пустыни изматывали их силы. Трудную жизнь скрашивало примитивное искусство — устные легенды, баллады, анекдоты.
От Миссисипи до Огайо пели о «Цыганчонке», о «Заколдованном колодце», о «Проклятой фермерше». В большом ходу среди белых и негров были религиозные гимны негритянских поэтов — «менестрелей». Излюбленными являлись рассказы о приключениях, путешествиях и проделках. Путешествовали на луну, звезды; летали на воздушных шарах через Атлантический океан, предвосхищая то, что произойдет лишь через шестьдесят лет. Фольклорная традиция в этом отношении находилась в согласии с литературной тематикой (книги Е. Локка о путешествии на Луну, рассказы Эдгара По: «Приключение Ганса Пфаля», «Чудесный шар» и др.). Успехи науки и техники рождали желание заглянуть в будущее.
В докладе на 1-м Всесоюзном съезде советских писателей А. М. Горький говорил, что фольклору совершенно чужд пессимизм. Это обобщение оправдывается и при анализе американского устного народного творчества. Обстановка, в которой рождался юмор, была порой трагичной, но само искусство оставалось оптимистичным, пронизанным верой в могущество человеческого разума, обуздывающего природную стихию.
После Гражданской войны усилился приток переселенцев на север и запад страны. Разорившиеся фермеры восточных штатов, солдаты армии Линкольна, переселенцы из Европы, речники с берегов Миссисипи, лишившиеся работы на реке с развитием железных дорог, образовали огромные массы народа, двигавшегося на новые земли. Большинство из них было обуреваемо жаждой внезапного обогащения. Химера эта пропагандировалась газетами, конгрессменами, церковью, потому что это массовое движение приносило огромнейшие прибыли банкам, железнодорожным компаниям, прокладывающим новые линии, спекулянтам и торговцам продовольствием и т. д. Американский историк литературы Паррингтон пишет, что в многочисленных хвастливых рассказах, повторяемых переселенцами, были «бесконечная надежда и героическая выносливость», но что в них имелись «следы насилия, преступлений и трагических неудач»[29].
Юмор был подчас грубым, безудержным; отвратительное, безобразное, трагическое становилось объектом шутки. Болезнь, смерть, убийство — явления, обычные в быту переселенцев, — обычны и в их юморе. Человек болен, у него высокая температура. Он пьет молоко и сырые яйца, и его тошнит готовой драченой (кушанье из яиц и молока). Путешественник пробирается по топкому болоту и видит касторовую шляпу, лежащую в трясине тульей кверху. Кнутом приподнимает ее, на него смотрит смеющаяся голова затянутого в болоте человека. Голова весело кричит: «Здорово, незнакомец!» Путешественник предлагает помощь, но голова отвергает ее, говоря, что под нею «добрая лошадь»[30].