Мария (СИ) - Страница 2

По наитию ли, по умыслу ли, по расчету ли…

Тихой поступью, пройдясь по древней цивилизации, забрала она сто миллионов жизней во время Юстиниановой чумы, и после, вплоть до двадцатого века, используя столь изысканный способ сбора своего урожая, выкорчевывала она жизни, порой забирая до трети всего населения Европы. Легким шепотом оглушала она земной шар, забирая сотни миллионов жизней, разбрасывая по планете то оспу, то холеру, то корь, то малярию, то туберкулез, то СПИД…

Мягким шорохом останавливала она течение жизни, определяя её срок, блуждая меж людей, заглядывая в окна хижин и дворцов, кружа по улицам городов и деревень, прогуливаясь по дорогам земли, плавая по морям, неслышно носясь меж больничных коек, и даже пробираясь в родильные дома, лишая жизнь даже самого её начала.

Кроткой нежностью косила она жизни в разражавшихся землетрясениях, цунами, наводнениях, и прочих катаклизмах, порой овладевающих нашей планетой.

И нет предела её фантазии…

И неизбежна она!

И… таинственна. Жестока и… прекрасна…

Легкое дуновение ветерка оторвало лепесток от розы и он, оказавшись один на черной скале, испустил струйки крови, потекшие навстречу красноватой пене, накатывающей на берег. Солнце все ниже опускалось к горизонту. Закат становился все зловещей, а его багровый окрас все глубже.

Но все жертвы, принесенные через многообразие природных катастроф, болезней, или иных её прихотей, лишающих человека жизни, так бы и оставались только её прихотями, её делом, если бы у неё не появился помощник. Самым ярым её поклонником, проводником, пособником, сообщником, партнером, решившим, привлекать её для разрешения своих задач, стал ни кто иной, как сам человек. Явившись на свет, он уразумел, что нет ничего проще для решения возникающих перед ним проблем, исходящих от другого человека, как прибегнуть к её услугам.

И этим человеческим желанием она охотно пользовалась.

Она безудержно носилась на копьях греков и персов, римских легионеров и карфагенян, обнимала стрелы Чингисхана и Тамерлана, хваталась за мечи крестоносцев, полыхала огнем инквизиций, опускалась с гильотиной, смазывала петли, затачивала ножи колонизаторов, летала ядрами Наполеона, нашептывала маньчжурам, тайпинам, белым, красным, блистала на штыках Российской, Османской, Германской империй, скрежетала танковыми гусеницами Третьего рейха, строила лагеря Гитлера, Сталина, Пол Пота, тлела углями Хиросимы и Нагасаки…

Тихой поступью,

Лёгким шёпотом,

Мягким шорохом,

Кроткой нежностью.

И она начинала уставать…

Второй лепесток отлетел от бутона и расплескал кровь по черному граниту. Мрак подступал. Весь горизонт был залит багровой кровью.

Казалось, кровь, только что бешено стучавшая в висках, покинула тело, сердце охватил леденящий ужас, заставив его перестать биться в скованной холодом груди. В ушах нарастал зловещий шум. Сидя спиной к открытому окну, Генрих обоими ладонями что есть силы, сжимал рукоятку меча. Он был парализован страхом. Казалось, ничто не могло заставить его развернуться к окну и снова увидеть его, чёрного всадника, выплывшего из тумана и ставшего посреди двора замка. Чёрный конь, длинный чёрный плащ, огромный капюшон, полностью скрывающий лицо.

Генриху было двадцать пять лет, он был единственным сыном и наследником барона Траубе. Его отец не разговаривал уже три года. В округе считали его сумасшедшим. Проведя всю жизнь в сражениях, он вернулся домой за год до смерти Фридриха II, императора Священной Римской империи, с которым он ходил в Святую землю. Вернулся он совершенно чужим человеком. Первое время он мог сутками сидеть перед камином и молиться. А после и вовсе замолчал. И только сейчас Генрих отчетливо вспомнил то, о чём его отец с дрожью в голосе говорил. А говорил он только об этом, о чёрном всаднике, о том, как во время сражений он непременно встречал его в гуще боя, всадник проходил сквозь ряды, взлетал над полём боя и исчезал. Или же он встречал его, мерно проезжающего между шатров, где стонали раненые. Его лица отец никогда не видел. Говорил он несвязно, отрывчато, без конца крестясь. Все сочли это бредом и вскоре забыли. Забыл и Генрих.

А кто же стоял за окном?

Но и это ещё не всё. Сейчас на Генриха нахлынули ещё одно ужасное воспоминание, связанное с событием его раннего детство, событием, канувшим, казалось бы, навсегда в сундук времени и детских грез. Ни тогда, когда отец рассказывал о чёрном всаднике, а именно сейчас Генрих вспомнил о нем. Было это двадцать лет назад. Проведя два года в странствиях, после шестого крестового похода, осуществленного Фридрихом II, как раз тогда, когда папа отлучил его от церкви, назвав пиратом, а тот получил ключи от Иерусалима, дядя Генриха, Альберт, заехал к ним в замок погостить. Отец тогда ещё не вернулся. Поскольку Генрих был совсем мал, он не слышал, да и не слушал, о чем его дядя разговаривает с его матерью. Он лишь заметил как-то, что мать его была чем-то напугана, и пару раз видел её заплаканной. Дядя был нелюдим. Его поведение, Генрих подумал об этом только сейчас, чем-то напоминало поведение отца, когда тот вернулся. Но, в силу возраста он на это всё не обращал внимание. Однажды, резвясь во дворе замка, он обнаружил невысокую деревянную лестницу, оставленную крестьянами, и решил ею воспользоваться для обследования стен замка. Приставив лестницу к стене, он заглянул в одно окно, но ничего интересного не обнаружил, в другое — тот же результат. А с третьим ему повезло. Окно выходило из комнаты с камином, и в ней он разглядел дядю Альберта, сидящего спиной к только что разведённому огню. Генрих хотел было постучать в окно, заставив дядю удивиться тому, как его племянник умудрился так высоко забраться, но в последний момент остановился. Он увидел в комнате ещё одного человека. Тот стоял спиной к окну, он был облачен в длинный чёрный плащ с большим капюшоном, покрывающим голову. Незнакомец стоял перед дядей и, казалось, что-то ему говорил, но дядя смотрел мимо него, в пол, и вид у него был настолько потерянный, что Генриху стало его жалко. В этот момент незнакомец начал медленно разворачиваться к окну, и Генрих резво спрыгнул с лестницы. Через некоторое время он уже и забыл об этом происшествии.

Генрих спал один в своей комнате на втором этаже. Дядя расположился этажом выше. Поздним вечером, когда все уже легли спать, Генрих всё никак не мог заснуть, и вдруг услышал за дверью скрип и шаги. Любопытство не позволило остаться ему под одеялом, и он, спрыгнув с кровати, направился к двери и приоткрыл её. Он увидел дядю, удаляющегося по лестнице вниз.

— Дядя! — шёпотом проговорил Генрих.

Дядя не услышал и продолжал спускаться. Он уже скрылся за перилами, как Генрих выскочил из комнаты, подбежал к краю лестницы и крикнул уже громче. Дядя продолжал спускаться. И тут Генрих заметил, что перед дядей, в нескольких шагах от него, медленно идет тот самый незнакомец в чёрном плаще.

— Дядя? — уже не надеясь на отклик, спросил Генрих. Пожав плечами, он направился к себе в комнату.

Больше своего дядю Альберта Генрих не видел. Только потом, много лет спустя ему рассказали, что на следующее утро, после того, как Генрих застал дядю, спускающимся по лестнице, его нашли на опушке леса — он повесился на старом дубе.

Конечности Генриха затекли. Воспоминания жуткой тенью пронеслись у него перед глазами. Он уже осознал, кто этот всадник, стоящий за окном.

Еще один лепесток оторвался от бутона, и снова разлилась кровь по граниту. Роза вжилась в скалу. Тьма наступала.

Да, она устала наблюдать за людьми.

30 октября 1961 года самолет ТУ-95В вылетел с аэродрома «Оленья» в сторону острова Новая земля, и там с высоты 10 500 метров над полигоном «Сухой нос» сбросил термоядерную авиационную бомбу АН602, больше известную, как «Царь-бомба». Это было самым мощным взрывным устройством за всю историю человечества, чем Никита Сергеевич Хрущев хотел показать Западу «Кузькину мать». Мощность взрыва составила 58,6 мегатонн в тротиловом эквиваленте. Ядерный гриб взрыва достиг 95 километров в высоту, взрывная волна — ощутимая волна атмосферного давления, трижды обогнула земной шар… И…