Мари-Клэр - Страница 6

Каждый четвергъ, послѣ полудня, онъ приходилъ къ намъ. Онъ усаживался на свое обычное мѣсто, откидывался на спинку стула и, заложивъ ногу на ногу, начиналъ разсказывать намъ всякія исторіи. Онъ бывалъ очень веселъ, и сестра Мари-Любовь говорила, что онъ смѣется отъ всего сердца.

Когда же сестра Мари-Любовь была нездорова, онъ поднимался къ ней въ комнату. Тогда Мадлена, раскраснѣвшаяся и озабоченная, пробѣгала съ чайниками и двумя чашками.

Когда лѣто прошло, священникъ сталъ приходить по вечерамъ, послѣ обѣда, и проводилъ съ нами весь вечеръ.

Ровно въ девять часовъ онъ уходилъ, и сестра Мари-Любовь всегда провожала его до входной двери.

Уже прошелъ цѣлый годъ, а я все еще не могла привыкнуть исповѣдываться у него. Часто онъ смотрѣлъ на меня съ усмѣшкой, и мнѣ казалось, что онъ вспоминалъ въ эту минуту о моихъ грѣхахъ.

Мы ходили къ исповѣди въ опредѣленные дни; каждая шла въ свою очередь. Когда до меня оставалась одна или двѣ еще не бывшихъ у исповѣди, я начинала дрожать.

Сердце у меня билось во-всю, въ желудкѣ начинались спазмы, затруднявшія дыханіе.

Когда наступала моя очередь, я вставала, ноги у меня дрожали, въ головѣ шумѣло, щеки холодѣли. Я опускалась на колѣни въ исповѣдальнѣ и тотчасъ же бормочущій, какъ бы издали доносящійся голосъ священника немного ободрялъ меня. Но все таки ему всегда приходилось подсказывать мнѣ, безъ этого я не вспомнила бы и половины.

Въ концѣ исповѣди онъ каждый разъ спрашивалъ мое имя. Мнѣ очень хотѣлось назвать какое-нибудь другое имя, но въ то время, какъ я думала объ этомъ, мое неожиданно вырывалось изо рта.

Приближалось время перваго причастія; оно должно было быть въ маѣ, и приготовленія къ нему уже начинались.

Сестра Мари-Любовь составляла новыя пѣсни; она сочиняла также нѣчто вродѣ похвальнаго слова священнику.

За пятнадцать дней до церемоніи, насъ отдѣлили отъ другихъ. Мы проводили все время въ молитвѣ.

Мадленѣ было поручено оберегать покой нашего молитвеннаго настроенія, но вмѣсто того она часто нарушала его, ссорясь то съ одной, то съ другой.

Подругу мою звали Содовей.

Она была спокойной, и мы избѣгали всякихъ ссоръ. Мы говорили о серьезныхъ вещахъ. Я призналась ей, что я чувствую отвращеніе къ исповѣди и боюсь быть недостойной причастія.

Она была очень набожной и не понимала моихъ опасеній. Она находила, что я недостаточно набожна, замѣтивъ, что я засыпаю во время молитвы.

Она въ свою очередь призналась мнѣ, что ужасно боится смерти; говорила о ней шепотомъ съ ужасомъ на лицѣ.

У ней были почти совсѣмъ зеленые глаза, и такіе красивые волосы, что сестра Мари-Любовъ никогда не позволяла стричь ихъ, какъ другимъ.

Наконецъ насталъ великій день.

Общая исповѣдь была для меня не слишкомъ тягостной: она произвела на меня дѣйствіе хорошей ванны, я почувствовала себя очень чистой.

Однако я такъ дрожала, принимая причастіе, что часть его осталась на зубахъ. У меня началось головокруженіе, и мнѣ показалось, что черный занавѣсъ падаетъ предо мной. Мнѣ послышался голосъ сестры Мари-Любови, которая спрашивала меня:

— Ты больна?

Я помню, что она довела меня до моего мѣста, вложила мнѣ свѣчку въ руку и сказала:

— Держи хорошенько.

Горло такъ сдавило мнѣ, что нельзя было проглотить причастіе, и я почувствовала, какъ жидкость течетъ у меня изо рта.

На меня нашелъ безумный страхъ: Мадлена не разъ предупреждала насъ, что если мы раскусимъ причастіе, то кровь Христа потечетъ у насъ изо рта, и ничто не въ состояніи будетъ остановить ее.

— Ну, будь-же осторожна. Ты больна что ли? — тихо говорила сестра Мари-Любовь, утирая мнѣ лицо.

Горло разжалось у меня, и я быстро проглотила причастіе вмѣстѣ съ слюной.

Тогда я рѣшилась, наконецъ, посмотрѣть на платье, ища на немъ кровь, но увидѣла лишь маленькое безцвѣтное пятнышко, какъ отъ капли воды.

Я поднесла платокъ къ губамъ, вытерла языкъ, но и на платкѣ тоже не оказалось крови.

Я не совсѣмъ отдавала себѣ отчета во всемъ этомъ, всѣ встали, чтобы пѣть, и я тоже пыталась пѣть.

Когда днемъ священникъ пришелъ къ намъ, сестра Мари-Любовъ сказала ему, что я чуть было не упала въ обморокъ во время причастія. Онъ приподнялъ мою голову и, посмотрѣвъ внимательно въ глаза, сталъ смѣяться, говоря, что я очень впечатлительная дѣвочка.

Послѣ перваго причастія мы перестали ходить въ классъ. Нянька Жюстина стала учить насъ шить бѣлье. Мы начали приготовлять чепчики для крестьянокъ. Работа была не очень трудная, и, какъ за новое дѣло, я принялась за нее съ жаромъ.

Нянька Жюстина заявила, что изъ меня выйдетъ очень хорошая бѣлошвейка.

— О, если бы ты только могла побѣдить свою лѣнь! — сказала сестра Мари-Любовь, обнимая меня.

О, когда я сшила нѣсколько чепчиковъ, и вновь приходилось приниматься за нихъ, лѣнь снова обуяла меня. Мнѣ было скучно, и я не могла приняться за работу.

Я цѣлыми часами не шевелилась и смотрѣла, какъ работаютъ другія.

Мари-Рено шила молча; она дѣлала такіе маленькіе и такіе частые стежки, что только съ хорошими глазами можно было разглядѣть ихъ.

Исмери напѣвала за шитьемъ, не боясь замѣчаній.

Однѣ шили сгорбившись, нахмуривъ лобъ, и въ ихъ влажныхъ пальцахъ иголки поскрипывали; другія шили медленно, старательно, не утомляясь, не скучая и считая стежки про себя.

Я очень хотѣла бы быть такой, какъ онѣ. Я ругала себя и нѣсколько минутъ старалась подражать имъ.

Но малѣйшій шумъ развлекалъ меня, и я принималась слушать или смотрѣть на то, что происходило вокругъ меня. Мадлена говорила, что я всегда глазѣю по сторонамъ.

Я проводила время въ томъ, что воображала себѣ сказочныя иголки, которыя бы сами шили.

Долго я надѣялась, что какая-то маленькая, милая старушка, видимая только мнѣ, выйдетъ изъ большого камина и очень быстро сошьетъ чепчикъ вмѣсто меня.

Кончилось тѣмъ, что замѣчанія перестали дѣйствовать на меня. Сестра Мари-Любовь не знала, что сдѣлать: дѣйствовать ли на меня увѣщаніями или наказаніями.

Наконецъ, она рѣшила, что я буду читать вслухъ два раза въ день. Я очень обрадовалась этому; я находила, что часъ чтенія приближается слишкомъ медленно и закрывала книгу всякій разъ съ сожалѣніемъ.

Послѣ чтенія сестра Мари-Любовь заставляла калѣку Колетту пѣть.

Она пѣла постоянно однѣ и тѣ же пѣсни, но у ней былъ такой красивый голосъ, что никогда не надоѣдало ее слушать. Она пѣла, не переставая работать, покачивая немного головой.

Нянька Жюстина, которая знала исторію каждой изъ насъ, разсказывала, что Колетту принесли съ раздробленными ногами, когда она была еще совсѣмъ маленькой.

Теперь ей уже было 20 лѣтъ. Она ходила съ трудомъ, опираясь на двѣ палки, и не хотѣла костылей, боясь походить на старуху.

Во время перемѣнъ я постоянно видѣла, что она сидитъ одна на скамейкѣ. Она безпрестанно вытягивалась, откидываясь назадъ. У ней были черные глаза и зрачокъ такой большой, что почти не было видно бѣлка.

Меня тянуло къ ней, и мнѣ хотѣлось подружиться съ ней. Она казалась очень гордой и, когда я оказывала ей какую-нибудь услугу, она такъ говорила: „Спасибо, крошка“, что я сразу вспоминала, что мнѣ только двѣнадцать лѣтъ.

Мадлена съ таинственнымъ видомъ сказала мнѣ, что строго запрещено наединѣ говорить съ Колеттой, и когда я захотѣла узнать причину, она стала путаться, разсказывая какую-то длинную и сложную исторію, изъ которой я ровно ничего не поняла.

Я обратилась къ нянькѣ Жюстинѣ, которая также неопредѣленно стала говорить, что о Колеттѣ ходятъ какіе-то дурные слухи, и что такая маленькая дѣвочка, какъ я, не должна подходить къ ней.

Такъ я и не могла добиться толку. Наблюдая за ней, я замѣтила, что каждый разъ, какъ кто-нибудь изъ большихъ подходилъ, чтобы погулять съ ней немного, тотчасъ же подбѣгали еще трое или четверо, и всѣ онѣ вмѣстѣ начинали разговаривать и смѣяться.