Мания приличия (СИ) - Страница 93

====== Начало брачной ночи ======

Дом ждал нас, светясь окнами, напоминающими витрины какого-нибудь торгового центра «Светильники и люстры»; яркий, тёплый, хрустально-звёздный, кристалл с многочисленными гранями, растущий на побережье, над чёрной водой, отражавшей бликами каждую лампочку, как никогда уютный и гостеприимный уже издалека. Я с содроганием, на ощупь назвала его про себя «наш дом», а не «логово Дракона», пробуя на вкус соотношение имущества и собственника. Это звучало по-роковому и что-то значило, что-то предательское и обманное, что-то иллюзорное. Свет был включен, чтобы любой, кто наблюдал издалека за Джиёном (а близко к нему подобраться было трудно), считал, что он никуда не отлучался. Я складывала свою мозаику без подсказок, взяв направление, заданное Сынхёном. Его гипотеза пока выдерживала проверки, и под неё подходили многие поступки Джиёна. Но не все.

Выйдя из заглушенной машины, я устало побрела к двери, на шаг впереди молчаливого мужчины, убравшего руки в карманы и разглядывающего меня сбоку, чуть сзади. Остановившись перед входом, я приподняла подол и сняла туфли на высоком каблуке, носы которых были украшены жемчугом и стразами, и взяла их в руку за пятки, ещё раз обратив внимание на новое кольцо с секретиком на пальце. Чтобы получить меня, нужно убить дракона? Подразумевал ли Джиён, что отпустит меня на этот раз только через собственный труп? Или в чём заключалась аллегория фразы? Не с собой ли он ею говорил? Если не убьёт в себе неугомонного жестокого и циничного беса, меркантильное чудовище, то не добьётся с моей стороны… чего? Я подёргала дверь, но она была закрыта, охраняя содержимое. Недостижимое ядро при кажущейся прозрачности. – Открывай, – кивнула я Джиёну перед собой. Он достал из кармана ключи и сунул связку мне, знающей, который подойдёт к замку. Не успела я вставить дарованную отмычку в скважину, как оказавшийся рядом король Сингапура стал подхватывать меня на руки, сминая объёмные слои юбок под моими бёдрами. – Что ты делаешь? – ошарашено потеряла я почву под ногами, расправляя поднявшийся почти вертикально подол. – Ты же со свадьбы. Разве невесту на Западе не положено переносить через порог? – напрягшись, выдохнул Джиён, не без труда удерживая меня на руках. – Ты ничего не путаешь? Я не за тебя замуж вышла, – невольно придержала я его за шею, чтобы не соскользнуть и облегчить ему непривычные мучения в виде ношения женщины. У него впервые подобное? Или хотя бы небольшой опыт имеется? – Да плевал я, за кого ты вышла замуж, открывай дверь! – Плевал на то, что сам устроил? – Джиён не смотрел на меня, взирая на дверь. – Что, тяжело? – ухмыльнулась я. – Ты весишь тонну, откормленная на деревенских натуральных продуктах, чёртова русская! – Пятьдесят с небольшим килограмм, слабак. И националист, – повернула я ключ, и он внёс меня внутрь. Мне хотелось смеяться, я не понимала, что происходит и откуда взялся этот Дракон с новыми идеями и свершениями, косящий под добряка. Нет, под понурого и обездоленного плохиша, пойманного на чём-то и разоблаченного, а потому сдавшегося. Или притворяющегося сдавшимся? Опять планы о том, как получше меня запутать и потом сломать? Новые высоты, с которых сбрасывают, чтоб точно шмякнулась в лепёшку и остатки не подлежали опознанию? Ещё полчаса назад я была уверена, что не дам ему никогда коснуться себя и пальцем, этому демону, ненавистному типу, уничтожавшему меня планомерно, но он возник, похватал меня, повозмущался с чувством того, что всё в этом мире принадлежит ему, поцеловал меня беспардонно на дороге и я уже не дёргаюсь от его рук на себе. Что не так с ним? Или со мной? Я не боюсь его больше, совершенно, мне настолько плевать на происходящее, будь то пытки или радости, что не обвинить в покладистости страх. Неужели Дракон вызывает во мне спокойствие? А, я, кажется, начала разгадывать его систему нейролингвистического программирования меня! Каждый раз со мной случалась беда не тогда, когда он присутствовал, а тогда, когда он уходил, и теперь, чем ближе ко мне был Джиён, тем безопаснее я себя ощущала, теряя защищенность по мере удаления этой сволочи. И даже понимая это мозгом, я не могла избавиться от рефлекса, как та собака Павлова. – Тогда ещё девятьсот пятьдесят кило весит платье, – прокряхтел показно Джиён, демонстрируя, как невыносимо ему приходится. – Не спорю, оно тяжелое. – Выпустив из руки туфли, я закрылась за нами, когда Джиён развернул меня к двери, а потом обратно. Пожалев его, я вырвалась и была поставлена на пол. – И зачем мы здесь? – Хотите поговорить о Боге? – приподнял одну бровь Дракон, не отойдя с порога. – Эй, это моя фраза! – поправила я фату и волосы под ней. – Ты должен предложить поговорить о деньгах, сексе… – Рок-н-ролле и наркотиках? – Мужчина тронулся, обходя меня стервятническим кругом, не отрывая своих глаз от моих пышных многослойных юбок. Будто моя смертельно раненная туша валялась после нападения хищника, и теперь можно начинать рвать куски. – Если быть откровенным, то говорить я вообще не хочу. Я не люблю разговоры. – Да ладно? – усмехнулась я. – Чистая правда. Но что поделать, если без дешёвого трёпа и долгоиграющего базара люди перестали понимать друг друга напрочь? Если бы хоть кто-то – кроме Сынхёна, – умел понимать меня без слов, я бы с ним с удовольствием помолчал. – Тебя и со словами понять невозможно, молча тебя пусть понимают дельфины, или кто там ещё улавливает ультразвук? – презрительно выпалила я, отстёгивая шлейф, догадавшись, что через пять минут обратно не поеду. – Поэтому ты и прижился на берегу пролива? С рыбами друг другу губами хлопаете? – А, может, попробуем понять друг друга без слов с тобой? – остановился Джиён, закончив второй круг и посмотрев мне в глаза. Он пожал узкими плечами. – В тишине услышим мысли друг друга. – Боже ты мой, какой передо мной милый романтик, я даже теряюсь, мсье, как не пасть к вашим ногам прям сейчас? – Да ты и правда общалась с Сынхёном, – заметил Джиён, различив знакомые формулировки и интонации. И он был прав, проведя некоторое время с Сынхёном, невозможно не заразиться особой иронией лже-французской аристократичности. – Падать к моим ногам я не прошу, потому что не этого хотел достичь своим предложением. – Ах, извини, твои тончайшие намёки, как ты уже заметил, по стандартной схеме непонимания людьми друг друга, далеки от меня, как Луна от Земли. Поэтому чего ты там хотел достичь я не пойму, даже если сообщишь в письменном виде, чтобы я смогла сто раз перечитать. – Сколько в тебе появилось сарказма… – Ровно девятьсот пятьдесят кило – это всё платье, знаешь, брак с нелюбимым мужчиной, неизбежный и свершившийся, заставляет превратиться в нечто шипастое и вредное, иначе не выдержишь ежедневного тесного взаимодействия, душа в душу, тело к телу… – А ты твёрдо решила выдержать? – Стерпится – слюбится, как говорила моя бабушка. – И ты в это веришь? – Моя бабушка тебе не Святое Писание, её авторитет ты во мне не пошатнёшь, потому что, между прочим, её существование доказывать нужды нет. Она мне такого подзатыльника как-то дала, за то, что я не уследила за козлёнком, и его час пришлось ловить, что её незримое присутствие я ощущаю до сих пор. – Ещё пара фраз в том же духе, и я признаюсь тебе в любви, – улыбнулся косо Джиён, блестя своими чёрными узкими глазами под веками с прямыми и короткими ресницами, – от восторга и эмоционального восхищения, от неожиданного явления тебя такой… – Вот этого не надо. – Я плюхнулась на пол, где стояла, усевшись в пышном платье, которое вздулось, как пенка на закипающем молоке. У нас дома на старом самоваре красовалась кукла, каких раньше шили для натягивания сверху на горячую посуду, чтобы не остывал чайник, кастрюли, что-либо ещё, вот я напомнила себе её, только не пёструю, а непрактично-в-хозяйстве-белую. Скрестив под юбкой ноги, как йог, я положила сверху руки и посмотрела снизу на Джиёна, разглядывавшего меня так, будто впервые видел. – Ну, давай, рассказывай, как тебе без меня было плохо, тоскливо, как тебя мучила совесть за попытку моего убийства, как ты плакал по ночам в подушку, представлял меня, трахая кучу проституток… что ещё? Как пытался принять христианство, но священник тебя выгнал после первой же, не успевшей закончиться, исповеди, как искал утешение на Афоне*, выдержал Великий пост, съездил в Иерусалим, совал записку в Стену Плача, та выплёвывала её назад, как банкомат негодную карту, но всё равно забыть меня не смог и сердце заставило выкрасть меня со свадьбы. – Ну, если на то пошло, – смущенно склонил голову Джиён, после чего убрал с лица эту фальшивую неловкость и, хохотнув, достал что-то из кармана и сел напротив меня, тоже на пол. Ладонь протянула мне конверт, который я постепенно узнала. – Это ты пригласила меня на вашу свадьбу, и, если бы не эта весточка, не этот крик души, – ехидно подчеркнул Дракон, скалясь, – я бы, может, уже о тебе и забыл. Я достала из конверта листок, где собственной рукой написала два кратчайших предложения: «Можешь не приходить. Мне всё равно». Я засмеялась, увидев собственное сочинение, и опустила лист, потерявшийся белый на белом подоле. Дракон указал на него подбородком. – Не хочешь объяснить, что это за нервный выкидыш был? – Где же нервный? Написано же чёрным по белому «всё равно». – Если бы тебе было всё равно, ты бы не стала писать вообще. – Мне было настолько всё равно, что я написала, – поправила его я. – Ты хотела вызвать меня на очередной конфликт, чтобы я явился для чего-то, иначе бы не написала. – Поэтому не пришёл на свадьбу? – со взглядом ласково шепчущим «ты идиот?», спросила я. – Да, поэтому не пришёл. Но потом подумал, а что, если ты по-настоящему не хотела меня видеть? – И всё-таки пришёл? – Да. – Из противоречия, лишь бы не сделать, как я хочу, как будто тебе четырнадцать лет и ты…незрелый закомплексованный сопляк? – Так, вот сейчас обидно было, зачем мы переходим на оскорбления? – Да потому что ты достал! – Я резко поднялась, забыв об улыбках и смехе, и, приподняв подол, направилась к лестнице наверх, не оборачиваясь, но громко оглашая своим голосом особняк: – Хочу, не хочу, буду, не буду, убью, не убью! Герой, блин, великовозрастный! Нашёл себе развлечение, с ни в чем не виновной пленницей забавляться! Очень по-мужски, очень властно, очень круто! Мои аплодисменты! – Я встала на ступеньке и, отпустив платье, звонко забила в ладоши. – Ощутил себя королём? Или поклон ещё отвесить? Ну, прёшься от своего прозорливого ума и умения продумать всё на сто шагов дальше? «О, что бы ещё придумать такое? – пытаясь подражать его манере и тону, залепетала я, – заставить её вырвать себе печень взамен на жизнь какого-нибудь алкаша? Или отсосать всем моим драконам за сохранность новой партии девственниц? Как чертовски скучно!» Джиён смотрел на меня с первого этажа, тоже поднявшись на ноги. Я перевела дыхание, пытаясь угомониться. – Даша… – Что? Скатиться отсюда кубарем и сломать себе шею? Или сначала раздеться, и так будет зрелищней? – Не надо, пожалуйста, не раздеваться, не скатываться. – Тогда, с вашего позволения, ваше величество, я пойду спать, потому что спала каких-то два часа и очень устала, – развернулась я и принялась подниматься дальше. Послышались шаги Дракона, последовавшего за мной. – Что же ты делала, что так мало спала? – Я достигла второго этажа и развернулась, наивно похлопав глазами, взгляд во взгляде Джиёна и губы кокетливо раскрываются вполсилы. – А что бы ты делал в ночь перед своей свадьбой? Бухала, курила и, с вашего позволения будет сказано, еблась. – Ты теперь ещё и материшься, – констатировал факт мужчина, уставившись на мои губы, как будто они произнесли «хочу тебя», а не «еблась». – И… самое невероятное, что, похоже, всё это правда… Сынри не мог дождаться свадьбы? – Я разве говорила, что делала это с Сынри? – Улыбка сошла с уст Джиёна и его глаза вернулись к моим глазам. Расширившиеся, горящие, опешившие и заинтригованные. – А с кем же? – С первым попавшимся в ночном клубе подвыпившим парнем. – Не верю. – В этом, в общем-то, всегда ты весь и был – ни во что не верил. – Ты изменила Сынри? – Да, я его изменила. Как ты и хотел. – Ты поняла, что я не в этом смысле… – Да как же тебя понять, когда ты так много говоришь? – Блядь, ты меня троллишь? – А что ты мне за это сделаешь? Распнёшь? – Джиён издал рык, стукнув пяткой о пол и задрав лицо к потолку. Не хватало ему только крикнуть «Господи, помоги!», я бы посмеялась. Он даже вознёс руки, но опустил их на голову, ввёл пальцы в волосы и провёл по ним, призывая на помощь не Бога, а терпение. – Я тебя, блядь, выебу! – Ты обещал, что никогда со мной не переспишь. – Напиздел! – повернулся он ко мне, воспарив руками и тут же уронив их, хлопнув ими по бёдрам. Судя по тому, что в его лексиконе кроме нецензурщины ничего не осталось, я вывела его из себя. И это было здорово. Я припомнила, что ещё ему не нравилось, когда я говорю его же словами, повторяя за ним всё подряд. – Ты говорил, что никогда меня не обманывал. – Никогда, но в этот раз придётся сделать исключение, потому что невозможно больше терпеть подобное поведение. – Он обошёл меня снова, встав по направлению к своей спальне. – Ты же хотела брачную ночь? Она у тебя будет. – Хорошо, – кивнула я. – Во сне, – и отвернулась, пошагав к той спальне, что обычно выделялась мне, когда я жила в этом доме. Из-за угла вышел сонный Гахо, облизнувшийся и севший, чтобы любоваться нами. – Даша, мы идём ко мне в спальню, – сказал мне в затылок Джиён. – Я иду спа-ать, – напела я с издевкой, не останавливаясь. – Иди сюда! – грознее изрёк мужчина. Я добавила в походку пружинистости танца, завиляв бёдрами, отчего пышные юбки колыхались гребнями волн или большим-большим колоколом из шёлка и шифона. Руки мои стали совершать волнообразные движения в стороны, изгибались и вертелись вверх-вниз, будто звучала музыка, но я даже под нос себе ничего не подвывала. – Иди сюда, блядь, я кому сказал?! – Мне вспомнился любимый фильм другой моей бабушки, «Любовь и голуби», старый советский фильм без особых изысков, о семейных неурядицах и измене. Я принялась напевать, правда, на корейском, слова главной героини того фильма: – А не пойду, а не пойду… – Я задрала руки, отцепляя фату, и продолжая безвредно приплясывать. Отстёгнутая от причёски вуаль упала на пол, неугодная мне больше и ненужная. – Даша! – гаркнул Джиён, но тут же замолчал, оборвав сам себя. – Блядь… – прошипел он. Я дошла до угла и присела, чтобы почесать Гахо, словно Дракона не существовало, словно я тут одна с собаками. Сзади раздался совершенно другой, мирный, спокойный, расстроенный и жалобный голос Джиёна: – Поиграла и бросила, да? Сначала пусти на свои белые простыночки, а потом они нам уже неинтересны? – А ты как хотел? – широко улыбнувшись, оглянулась я через плечо, водя ладонью по голове шарпея. – Скучно мне с тобой, Джиён. – Зачем же ты всё-таки поехала со мной? – Потому что мне всё равно. Могла остаться, могла поехать. Сынри не уговаривал ехать с ним, потому что спал, а ты не спал, поэтому уговорил. – Не может быть тебе всё равно. – Это почему же? Ты считаешь, что запас чувств и эмоций безграничный? Ты думал изводить меня и издеваться надо мной, при этом не оставляя равнодушной? – Мы так часто и много произнесли «всё равно», что мне опостылели эти слова до тошноты. Ещё одно-два повторения, и занервничаю просто потому, что перебор этого «всё равно». – Я не собирался изводить тебя и издеваться. Если ты помнишь, то у тебя всегда был выбор, и то, что с тобой случалось, происходило в результате твоих решений. Ты до сих пор думаешь, что я не выполнил бы обещаний, данных в конце королевской недели? Что я не сделал бы тебя своей королевой, что не исполнял бы твоих желаний? Я сделал бы всё это, и даже больше. – В обмен на душу, – повторила я давнее условие, немного горше, чем хотелось. – Которая, позволь напомнить, вопреки всему оказалась у меня. Ты подарила мне её в декабре, хочешь получить обратно? – В бэ у** не нуждаюсь… – произнесла я по-русски и, не найдя корейского аналога, перевела на английский, который Дракон знал замечательно: – Second hand не в моём вкусе. Оставь себе в вечное пользование. На память. – Оставлю, – подошёл ко мне Джиён, нависнув сверху. Гахо вырвался из-под моей руки, затершись о ногу хозяина, и мне пришлось встать, потеряв занятие. – Мою только верни. – У тебя же её нет. – Конечно, она же у тебя. – Красиво пытаешься петь, да только ты не соловей, а Дракон, и вместо трелей вырывается пламя, которое всё сжигает. – Этому огню имя – власть. В ней горит всё вокруг меня, потому что к держателю власти никто не должен приближаться, иначе он её потеряет. Только не отдельно от всего, а вместе с жизнью. Я тебе уже говорил когда-то, что в мире преступных высот на пенсию не выходят. Пока я жив – за мной всегда будут стоять сила, влияние, люди. Это как свергнутый монарх, пока его не казнишь – всегда есть угроза революции, что партия монархистов попытается возвести на трон обратно своего короля, восстановить прежний порядок. Даже в бегах и ссылке правителей преследуют и от них стараются избавиться. Когда я убил босса Сингапура, чьё место занял, то вырезал всех его ближайших соратников, лишив туловище головы, а группировку какой-либо связки. – Неужели ты признаёшь, что не всё тебе подвластно, что ты сам стал заложником своих достижений? – Пока я отвечал только сам за себя, у меня с этим проблем не было. Но потом появилась ты. – И в какой момент тебе на меня стало не всё равно? – Ну вот, я сама повторила эти дурацкие слова. Джиён потёр подбородок, не то думая, не то пережидая, не сменю ли я тему, чтобы не отвечать? – Когда твоё безразличие по отношению ко мне прекратилось? – Не знаю, может, в тот момент, когда я дал тебе незаряженный пистолет? – Заряженный был бы милосерднее. Не лги мне, то была твоя шутка, и ты в глаза меня не видел. – Это так. Возможно, тогда надо мной посмеялась судьба, не дав застрелить тебя по-настоящему. С тех пор было несколько случаев, когда я близко подходил к мыслям о том, что тебя стоит убить. Убить, чтобы ничего не продолжалось, не заходило дальше, но я говорил сам себе, что это глупая трусость, что не мне переживать за что-либо, что мне будет ровно, безмятежно, что меня ничего не заденет и не зацепит… И не цепляло, пока в моей голове не возник, как будто сам собой, простой до безумия вопрос, а что бы я почувствовал, если бы Даши не стало? – А ты умеешь чувствовать? – прекрасно зная, что «да», всё-таки язвительно подлила я масла. – Ты хочешь услышать ответ на этот вопрос? – Нет, – ухмыльнулась я. – Потому что тебе всё равно? – угадал мой ход мыслей Джиён, лишив очередное подобное заявление с моей стороны обаяния. Что ж, придётся ответить по-другому. – Потому, что все твои слова ничего не значат. Что бы ты ни сказал, это никак не отразит твоих поступков, ты будешь делать то, что потребует твой разум, а ему категорически по барабану, что ты чувствуешь. – Значит, важнее озвучить мои мысли? – Джиён, – подойдя к нему впритык, без каблуков я была чуть пониже него, и его глаза, вынужденные смотреть сверху, невольно проехались по моему декольте, прежде чем найти мои глаза. – Чего ты сейчас хочешь от меня? – Тебя. – Я с тобой спать не буду. – Эй, а вот это моя фраза, – наиграно нахмурился Дракон. – Ты пресыщенная скотина, ты, похоже, даже сам не понимаешь, когда у тебя начинаются развлечения, а когда серьёзная жизнь. Теперь ты убедил себя, что у тебя есть чувства, точно так же, как когда-то убедил себя, что у тебя их нет. Ты от своего больного мозга не избавишься, если ложкой его не слопаешь, так что не жри мой, договорились? – Я люблю тебя. – Я покривила скептично ртом, изогнув один уголок. – Я предупреждал насчет подобных речей, они меня эмоционально обезоруживают и вырывают предательские признания. – Ты обычно убиваешь предателей – вырви себе язык. – Я люблю тебя. Вырви его сама. – Могу откусить, если полезешь снова целоваться. – Ты меня этим не заставила отказаться от подобных планов. – К чему всё это? Хочешь начать новый спор? Новую неделю? Королевская, идеальная… какая теперь? Сказочная? – Не будет никакой недели. Даже выходных. Даже суток, – Джиён поднял руку, протягивая к моей, но я отступила, желая сначала выслушать. Он опустил руку обратно в карман. – У нас время до утра, пока никто не узнал, что ты здесь, что ты была здесь, что ты… почему-то вновь была со мной. Я прошу у тебя эту ночь, и ты больше никогда меня не увидишь, я не приближусь к тебе, никогда не вторгнусь в твою жизнь и не стану использовать тебя, не стану втягивать в свои интриги, я отодвину тебя от них так далеко, как это возможно. Я не хочу, чтобы с тобой что-либо случилось… – А раньше хотел. – Но раньше ты мне была безразлична точно так же, как миллиарды людей! Какого чёрта я должен был заботиться о тебе, когда ты мне была никто? Я не обладаю тупым разбрасыванием чувств, которым ты так кичилась, когда любишь всех, не только ближних и своих, но чужих и дальних, даже тех, чьих имён не знаешь и лиц не помнишь. Как не порвало-то тебя от заботы о человечестве? Так вот – я так не умею и не собираюсь! У меня очень узкий круг дорогих людей, куда невозможно втиснуться, потому что площадь этого круга равна длине моего терпения, помноженной на радиус из доверия. – Но я каким-то образом втиснулась? – Видать, с Божьей помощью, – хмыкнул Джиён. – Это шутка, если что. Я может и полюбил, но не уверовал. – Я же сказала, что ты свои мозги никуда не денешь, вот и доказательство. Всё продолжает подчиняться разуму. – А я, в доказательство любви, должен был стать набожным? – Ничего ты никому не должен, мне не нужны ни доказательства, ни твоя любовь. – Ты научилась делать больно. – У меня был хороший учитель. – Чудовище решилось открыть сердце, а оно никому ненужно… Как это парадоксально и как по-земному, как по-человечески. Я знал, что так и будет. – Зачем же пошёл на все эти обречённые на неоцененность признания? – Потому что я хочу вот такую ночь, честную, откровенную, с возможностью и правом чувствовать и любить, с желанием кричать о своих чувствах. Я ломал голову, может ли вернуться наивность? Нет, в том виде, каком она была в молодости, она не вернётся, в юности она навязанная природой и неизбежная. А сейчас, когда мне через три месяца стукнет тридцать пять, я могу быть сознательно наивным. Я хочу хватать тебя на руки и быть влюблённым мальчишкой, хочу забыть обо всём, кроме своей любви, хочу быть глупым и предсказуемым, не мучась вопросами, как обмануть и обвести вокруг пальца? Я достиг того уровня власти, когда могу позволить себе побыть беззаботным и счастливым – одну ночь. А потом я не повторю ни слова из сказанного даже под пытками. Потом я буду смотреть на тебя с холодом и неузнаванием, если доведётся встретиться. Я продолжу убивать и ненавидеть, в том числе тебя, но трогать уже не буду. – И в какой же момент в тебе это всё проснулось? – Да какой к чёрту момент? Я не твои библейские пророки с озарениями, Даша, я живу, наблюдаю, думаю и видоизменяюсь. Вода и камень точит – так говорят? Я слишком близко жил к воде, слишком много её было, в пейзаже, и даже речах, и слишком большую ставку сделал на воду. Она меня подточила. Топил тебя, а утонул сам. – Не рой другому яму, – пожала я плечами, хорошо запомнив то, что показал мне Сынхён. – Когда ты пропала в идеальную неделю… не поехала домой и мне пришлось тебя искать… Да, возможно, тогда что-то щелкнуло. Явственное свидетельство того, как ты можешь исчезнуть. Не по моей прихоти, а просто так. И я не смогу тебя вернуть. А потом ты плакала… как же ты плакала из-за Мино… – Я люблю его, – посмотрела я в глаза Джиёну. Тот поджал губы, замолчав. – Убьёшь его, чтобы сделать мне больно? – Хочешь его? Хочешь с ним встречаться? Хочешь замуж за него? Я разведу тебя с Сынри в момент. – Это так ты любишь? Подкладывая под других? Впрочем, разве впервые… – Ты не понимаешь… как странно, в душу верила ты, ценя духовное, а на тело-то меньше обращаю внимание я. Спи с кем хочешь, хоть с сотней, хоть с тысячей. Мы с тобой так много ссорились и дискутировали, но о любви говорили не часто, поэтому хочу сказать тебе о ней, какая она, в моём понимании. Любят не за что-то, не за верность, не за красоту, не за чистоту или коварство, не за ум или мастерство в постели. Любовь, которую ты подразумевала, но не могла сама понять и объяснить, она вообще ни с чем не считается. Она находит не имя, не лицо и не душу даже. Она находит в пару одной жизни другую, и пытается их превратить в одно целое. И что бы в одной жизни ни происходило, любовь соединяет её со второй. И та жизнь, Даша, которая бьётся в тебе, она и есть ты. Ты, которая может говорить, что хочет, спать, с кем хочет, разбить здесь всё, что хочет, и чувствовать ко мне всё, что хочет. Но это не изменит чувство, предназначенное для вечности, константу, не предназначенную для перемен. Это не изменит то, что уже и я в себе изменить не в силах. – Я смотрела на него, долго и подавлено, уставше, но проницательно, не отвлекаясь. – Когда я одел тебя в те шорты и ботфорты, помнишь? В завершение королевской недели. Моя фантазия столько всего придумывала, как мы двое, таких классных, могли бы править Сингапуром, ты бы поддерживала меня и осуждала одновременно, служила бы мне противовесом, или сочиняла со мной какие-нибудь злодейства. Днём я бы шёл у тебя на поводу, и был праведным и пристойным, а по ночам мы бы с тобой развлекались так, что город содрогался бы. Мы бы пренебрегали опасностью, совершали пакости и искупали их благодеяниями, кувыркались в постели и читали взахлёб книги, выискивая путь духовного совершенства… Это была не любовь. Это ещё была похоть и жажда непонятного и неприступного. Я был согласен рисковать нами обоими, катаясь на бешеной скорости, прыгая с парашюта, съедая рыбу фугу у повара-новичка***. Это была новорожденная любовь, незрелая и бездумная, когда ты считаешь, что главное в этом деле – ловить кайф. А потом чувство вызрело, и вдруг понимаешь, что уже не до кайфа. Вообще всё становится иначе. Возможно, на меня слишком долго и упорно оказывали влияние Йесон и Сынхён, великие знатоки в делах любви, но со стороны меня не манил их опыт. Я хотел свой, особенный. Однако в одном они были правы: любовь и смысл – синонимичные понятия. Я дозрел до того, что могу не быть с тобой, и не ловить «кайф» от созданных воображением отношений, лишь бы не рисковать тобой. Не рисковать нами, ведь столько ещё можно попробовать и испытать, вместе – желательно, – но можно и порознь, зачем же ставить на кон жизни? И теперь я стою на пороге последнего этапа любви, перешагнуть который мне на даёт врождённый эгоизм, и я говорю себе: останавливайся и срывай любовь на этом этапе. – И в чём же заключается последний, куда ты не шагнул? – Он заключается в том, что я начну рисковать собой, лишь бы не пострадала ты. Я не могу допустить такого расклада, я не могу разлюбить себя, потому что гордость, достижения, самоуважение и вся моя судьба не простят мне, что я, добившийся так многого, затративший неимоверные усилия, чтобы подмять под себя пол-Азии, ставший незаменимым властелином Сингапура, посчитал себя менее значимым какой-то русской девчонки, которая не сделала ничего, кроме как поставила под удар мою власть, соблазнив моё сердце своими голубыми глазами, невинными рассуждениями и безумно красивыми губами… – Джиён двинулся на меня, захватывая в объятия. – Откусывай, что угодно, но это неудержимо… – Джиён! – Я уперлась в его грудь ладонями, остановив пыл и страсть Дракона. – Это не любовь. – А что? – Похоть. Ты не ушёл никуда от неё. Ты понимаешь, что не готов к самопожертвованию, а это и есть… – Да ничего это ни есть! Ты любила Вику? Ты любила того типа, залитого бетоном? Ты любила всех, ради кого подставляла себя или хотела подставить? Прекрати равнять любовь и страдания! Прекрати думать, что только отрекаясь от себя, можно проявить любовь. А кому тогда взаимностью должны отвечать, а? Или взаимная любовь, по-твоему, слишком легковесна? Да, я сказал, что на следующем этапе был бы готов рисковать собой, но это не значит, что себя непременно следует принести в жертву. Почему нельзя беречь и себя, и того, кого любишь? Ты говоришь, что я тебя мучил, но ты сама из себя делаешь мученицу, постоянно, при каждом удобном случае! – Ты отрицаешь, что виновен в моих бедах? – прищурилась я, убрав со своих плеч его руки. – Нет, не отрицаю. – Но ты не готов искупить свою вину передо мной? – Каким образом? – Я изобразила во взоре максимальную ярость, какую только могла, но рот украсила улыбкой: – Тебе придётся выпить мой отвратительный кофе, потому что я сейчас пойду его варить, потому что если не выпью, то усну на середине очень увлекательных признаний, так что отпусти меня, и жди в спальне. Так и быть, притопаю к твоим белым простыночкам. – Джиён опешил, разомкнув руки, сбитый внезапностью смены темы, немного запутавшийся, но постепенно осознающий. Недоверчиво ухмыльнувшись, он отступил и пропустил меня обратно, к лестнице. Я медленно спустилась на кухню, чтобы не наступить на подол и не грохнуться нигде. Дойдя до хорошо знакомой обстановки, я быстро нашла турку, банку с молотым кофе. Всё стояло там же, где и всегда, ничего не изменилось. Я налила воду и, прежде чем начать сыпать ароматный коричневый порошок, тихо вытянула нож из деревянной подставки. Я по ручке узнала нужный, тот самый, что тонко резал даже мягкие томаты. Подняв глаза к потолку, не слыша шагов Дракона в его спальне, но зная, что он там, я задрала подол и, оттопырив подвязку невесты, сунула под неё леденящее кожу оружие. Убедившись, что широкая повязка достаточно туга и держит нож, я опустила юбки, поправив их. Закуска к кофе готова, теперь можно вернуться и к нему. Комментарий к Начало брачной ночи