Мания приличия (СИ) - Страница 89

Registry of marriages – сингапурское учреждение, занимающееся оформлением браков

====== Ночь ======

Ночи в Сингапуре какие-то слишком вездесущие, густые и переполненные. Если не уехать подальше от шумных центральных улиц и за мили виднеющихся небоскрёбов, то она так и затягивает, навязывается и липнет, будто это воронка или лента для ловли мух, а не город, и её ворсистые паучьи лапки дотягиваются до самых дальних углов. Местная ночь так многолика, что даже день здесь как будто бы часть её, и у меня совершенно не бывает ощущения дня. Это результат моей деятельности, конечно. Редкую торговую сделку заключаешь под палящим солнцем, потому что несколько странно говорить «по рукам», придя к компромиссу в цене за полторы тонны кокса, когда за соседним столиком угощает пломбиром своих чад мамаша. Нет, всегда дожидаешься темноты, и начинаешь активничать. Боюсь, люди из-за этого когда-нибудь подумают, что таким как я на самом деле стыдно за то, что они делают, поэтому они предпочитают скрытность и таинственность позднего времени. Но дело вовсе не в этом, я бы торговал чем угодно хоть на школьной площадке в полдень. А вот люди начнут возмущаться, жаловаться правительству, и если то не примет меры, то станет ясно, что оно в деле, и тоже сотрудничает. Скомпрометировать себя боятся именно они, эти официальные власти, которым не хочется сознаваться в продажности, и они навязывают нам, честным бандитам, свой режим и график. То есть наоборот, свой, утрене-дневной они свято берегут, и выводят нас на тёмную сторону. Но я даже рад, люблю поспать после пьянок, да и вообще вскакивать куда-то и спешить с утра уже не моё. Но когда в последний раз я участвовал в пьянке? Ночь снова подталкивает меня на приключения, или мысли о них. Я умел избегать соблазны, хотя бы потому, что давно им всем поддался, пресытился и мне они были неинтересны. Но иногда увлекало смотреть, как им поддаются другие, из-за чего я мог пробыть в каком-нибудь заведении час-два, ничего не делая, ни с кем не разговаривая, просто смотря. Сегодня же я воспротивился и этому. Предпочел, как часто в последнее время, тихую компанию. Найдя место для парковки поодаль от подъезда, я прошёлся немного и набрал домофон. Сынхён не поднимал, хотя я ждал долго. Воспользовавшись имеющимся ключом, я проник внутрь и поднялся на лифте. Звонил в дверь не менее долго, чем в домофон, после чего начал беспокоиться. Если монотонный гуд домофона я слышал сам, то через толстую железную дверь тревожных моих сигналов-просьб открыть не доносилось, но я был уверен, что звонок работает. Сегодня никаких дел не было, и если бы ему захотелось где-нибудь оттянуться, он сообщил бы мне. Куда он делся? Я набрал его номер, но и он не отвечал, гудя мне неприятно в ухо. Волнение усиливалось, так что я не смог сдержаться и открыл дверь в квартиру, в очередной раз воспользовавшись запасным ключом без устного согласия хозяина, но обычно при таких ситуациях он всегда оказывался внутри, либо же заранее просил меня заехать за чем-нибудь. Однако квартира была темна, пуста и одинока, сколько я не ходил по комнатам. Где он? Где его черти носят? В ответ на мой молчаливый гневный призыв, зазвонил айфон и я поднял.

– Чего хотел? – поинтересовался Сынхён. Я огляделся. Говорить или нет, что я вторгся? – Заезжал к тебе, – я опустился на диван, к моей радости уже смотрящий не на портрет Элин, а телевизор. – Тебя не оказалось, вот и хотел спросить, где тебя носит? – Да так, Наташа вытащила прокатиться. – А меня чего не позвали? – Кто-то по-скотски вчера ушёл, не прощаясь. Наташа не обижается, Наташа отвечает взаимностью. – Я понял, – улыбнулся я, наткнувшись рукой на фотоальбом рядом. Положил его на колени и стал листать. – Принял к сведению, исправлюсь. Она завтра ещё не уезжает? – Нет, вроде бы через три дня. – Ладно, передавай привет. Скоро расходитесь? – Нет, только сели и заказали по бокалу, – сказал Сынхён, всё ещё не приглашая присоединиться. Наташа, как и когда-то, пытается воспитывать меня без слов, показывая, как принято между нормальных людей. Все эти нормы я усваивал только для того, чтобы вести себя соответственно именно с ней и друзьями. Я дорожил своей подругой, моей первой женщиной, и не хотел бы выглядеть перед ней самодуром и балбесом. Придётся принять этот урок и потосковать без них. Ясно, дома Сынхёна не ждать ещё час-два. С каждой страницы на меня смотрело по четыре снимка, каждый из которых запечатлел Дашу, одну или среди её друзей, или среди родственников. Подняв фотоальбом, я потревожил под ним распахнутый всё на том же развороте журнал, где невеста миллионера во всей красе улыбалась под макияжем и штрихами фоторедакторов. Мы с Сынхёном пожелали друг другу спокойной ночи, и я убрал телефон в карман. Листая страницы, я каждое старое фото Даши сравнивал с той девицей-моделью, в которую она превратилась в Сингапуре. Неужели Сынхён собирается её полюбить? От неожиданности я тогда едва не купился на это, но теперь, обдумав, понял, что это всё сказки и пустая болтовня. Он привлекал к ней моё внимание. Чтобы выиграть спор? Почему он считает, что я его не понимаю, если сам никогда не любил? Мы ведь ладим и прекрасно общаемся, для чего ему пробуждать во мне симпатию к какой-то бабе? Я усмехнулся. Назвать Дашу бабой – это круто, конечно. Я снова покидал взгляды на прошлое и настоящее этой особы, и, без пристального наблюдения за мной Сынхёна, мог присмотреться и повыбирать более тщательно. Какой она мне нравилась больше? Да нет, тут и говорить нечего, раньше она была бедной и неприметной провинциалочкой, одетой в хрен пойми что, а теперь её внешность изменилась настолько, что от красоты замирали мужчины. Не я, но другие замирали – я видел. Это не потому, что я не ценю красоту, просто я уже давно ни от чего не замираю. Я перелистнул страницу журнала и обнаружил там парное фото, жениха и невесты. Насколько они были разными можно было понять и по внешнему виду, но когда ещё знаешь лично и того, и другую, то картинка превращается в настоящий фарс. Развратник, не имеющий никаких моральных принципов, и овечка на заклании, чью невинность он забрал, купив. С присоединением Сынри к драконам в мой бюджетец стало вливаться примерно на пятьдесят миллионов годовых больше. Он золотоносная жила, и мой «философский камень» отлично сработал. Она выходит за него по инерции, потому что таковым закрепление его за ней будет убедительнее, и тогда он точно никуда от меня не денется, а это и было условием договора? Или она выходит за него от безысходности, потому что он её богато содержит, оказывает поддержку и любит? Даша научилась принимать, а не только давать? Я бы хотел думать, что научилась. Никогда ни одному мужчине не понравится та, что ничего у него не берёт, лишая его возможности быть мужчиной, дарителем, защитником, спасителем и героем. Это детское «я сама» тешит их гордыню и самолюбие, но портит жизнь и набивает им шишки. Зачем женщине гордость? Чтобы завышать себе цену и казаться неприступной? Но стоимость определяет не отказ, а то, что получит мужчина, когда ему отдадутся. На моей памяти, самые большие деньги я спускал на проституток и тех, что умели под меня подстраиваться и терпели, а те, что задирали нос, оставались в стороне. В самом деле, как может дорого стоить то, что вообще не продаётся? Я не люблю добиваться женщин. Мне не трудно – мне неинтересно. Даже не так… мои старания были бы увлекательны, я мог бы планировать, изобретать и покорять, но мне именно что скучна позиция гордой женщины, которая говорит «нет». Редкая способна обосновать это верностью мужу, страхом залететь или подцепить заразу, или прямым признанием, что ей не нравится кандидат. Чаще женское «нет» – это именно флирт, ломание, кривляние и попытка зацепить. Вот Даша сама до конца не понимала, почему всем отказывала. То какой-то там суженый на родине, то Боженька не велит, то просто не хочется, а то не хочется именно Сынри. А сейчас захотелось? Смогла ли она проникнуться к нему симпатией, полюбить? На диване лежало два пульта, от телевизора и DVD-проигрывателя. Я понял, что Сынхён смотрел что-то, поэтому включил один, потом другой. Огромный экран представил мне неразборчивую картинку молодёжной тусовки, и я было подумал, что это начало одной из тех клубных порнух, которые помогаю организовывать, но что-то сразу же разуверило меня в этом. Костюмы, платья, слишком детские лица? Оператор снимал танцы юношей и девушек, нарядных, с прическами. На заднем плане, полукругом, стояли накрытые столы, за ними сидели взрослые люди, мужчины и женщины. Я припомнил, о чём говорил Сынхён. Выпускной Даши. Он ненормальный. В смысле, Сынхён. Зачем ему эта дребедень? Но эта дребедень засосала меня так, что я и не заметил. Я пытался найти в толпе Дашу и узнать её, это как развлечение в играх «найди потерянное в замусоренной комнате». Именно потерянное. Именно в мусоре. Я смотрел на явно выпивших или перепивших подростков, которые порой поворачивались на камеру, запыхавшиеся и счастливые, пьяненькие от шампанского и краснощёкие, они что-то говорили, но я не знал ни слова по-русски. Мои глаза всё ещё ждали Дашу, а её не было на этом празднике жизни, как будто. Я начал узнавать по второму разу возникающих девиц и ребят – память на лица у меня всегда была отличная, – и они стали раздражать меня, ничего собой не представляющие горлопаны, расфуфыренные малолетки, в чьих лицах выражение покорителей мира, ведь школьный аттестат это такая заслуга! Даже я не гляжу вокруг с такой претензией победителя. Даже когда выпью. Где Даша? Ладно я не попадаю в кадры порно-вечеринок, я их устроитель, а не участник, но у этой девчонки вроде как выпускной, где она сама? Камера была переведена из эпицентра событий и выхватила крайний столик, до этого не попадавший в охват объектива. Я уж думал, что сейчас увижу и кого-нибудь из Дашиных родителей, но их не было. Она сидела одна, смотрела на танцующих, едва-едва улыбалась и держала в руке бокал с соком. Я даже отсюда и сейчас по цвету видел, что это сок, не шампанское, не вино, которые могли себе позволить вчерашние школьники, а сок. Без чьего-либо присмотра, без каких-либо лишних запретов, эта странная провинциалка сидела и радовалась безмятежной трезвой улыбкой и сияющими глазами своей жизни, но не так, как остальные. У них было ощущение выигранной игры, окончания праведных трудов. У неё читалось ожидание начала чего-то нового, интригующего, неизвестного. Оператор стал приближать её лицо, и она его заметила. Смущенно отодвинув стакан сока от губ, Даша улыбнулась шире и помахала на камеру. Я поставил паузу и откинулся на спинку дивана. Включенный телевизор с замершим кадром стал вторым портретом в этой комнате, только они смотрели не друг на друга. Элин смотрела на стену напротив, а Даша – на меня. Пришлось закрыть глаза ненадолго, чтобы собраться с мыслями, которые появились от всей этой ерунды. И эта девушка говорила мне, что любит ближних, что вела какую-то особенную блаженную жизнь в России? Я не увидел ничего, кроме себя, сидящего в клубах подальше от всякого сброда. Дистанция. Я чувствовал себя выше них, лучше и умнее, поэтому не хотел присоединяться, мне уже приелись их удовольствия, и я поодаль. Но я хорошо понимал свои чувства и мог их вывести словами. А Даша не могла, она не задумывалась, но чувствовала то же самое, что она лучше, что она другая. У неё в глазах не было желания присоединиться, дождаться, когда уйдут родители и позволить себе что-то, у неё не было восторга или зависти во взгляде. Она смотрела на своих одноклассников с усмешкой, сама того не понимая. Если бы она знала такие слова тогда, какие знает теперь, она бы подумала, что за набухавшаяся куча дерьма толчется у неё под носом? Нет, она сидела тогда и думала что-то вроде: «Плоть человеческая слаба, как жаль, что они уступают искушениям, ведь пить плохо, и вообще, можно было бы веселиться куда спокойнее и приличнее». Но разве не одно и то же в итоге получается? Её стремление к самопожертвованию после этого словно стыд за то, что в действительности она не любит этих людей, презирает их. Да, она никогда этого не озвучивала, не могла просто, потому что выросла в другой атмосфере, где таким идеям неоткуда было взяться, но если не сформировался в голове ясный и четкий текст, описывающий чувства, это не значит, что чувств нет. Можно чувствовать одно, но будучи введенным рассудком в заблуждение, объяснять всё ненастоящими мотивами, поддельными причинами. Потому что все вокруг говорят: «Если ты хочешь ради других чем-то пожертвовать, то это любовь». А если бы говорили: «Если ты жертвуешь собой, то просто выделываешься, возносишься над другими» – продолжала бы она свою благотворительность? Я смотрел в Дашины глаза, голубые, под которые подобралось цветом платье, и ощущал истоки её жертвенности. Бессознательное желание показать, что она лучше и такое же рефлексивное желание выйти из круга всех этих дураков и идиотов. Её не привлекал рай, о котором, как мы выяснили, у неё и представления-то четкого не было. Её просто не привлекал этот мир, в котором не было ничего для неё примечательного, и она без особого огорчения соглашалась его покинуть. Ей по-настоящему были дороги лишь близкие люди. Как и мне. И жизнь подальше от всего этого – быдла, отребья, материалистов, шума и быстротечного веселья. Я выключил телевизор и засмеялся. Не навязываю ли я Даше то, чего в помине нет? Не дожил ли я до того трафарета, который прикладывала ко всем она? А если всё-таки она любит ближних? И Сынри полюбила? Тогда любовь – это такая чушь, которая, если и существует, то не стоит внимания. Не вызывают уважения люди, испытывающие какое-то мелочное дерьмо, и называющие это любовью. Засуньте все себе свои двухдневные любови в задницы и покрутите. Неужели не понятно, что чувства не существуют отдельно сами по себе, никак не соотносясь с поступками и реальностью? Неужели кто-то думает, что можно испытывать, допустим, привязанность, изменяя? Или обожать избивая? «Да, я без неё жить не могу, но вот так проявляю свои чувства». Нет-нет, ребята, путайте других. По-моему, нет ничего проще, чем проводить обратные связи, и всё встанет на свои места. Изменяет, значит, не дорожит и хочет кого-то ещё, бьёт – значит, получает от этого удовольствие и плевать на того, кого лупит. Самообман и ложь – это трусость, а её может себе позволить только бессовестный человек. Я, что ли? Как я сейчас опять перевёл всё на себя? Между мной и Дашей вечно какой-то очень короткий шаг, как между всякими крайностями и противоположностями. Голубые глаза. Я хочу увидеть их, в живую. Зачем? Что ещё мне от них надо? Ничего. Потрахаться? Не буду. Ничего, ничего мне от неё не надо, и всё-таки я всё равно хочу оказаться рядом, наблюдать за ней, спросить что-нибудь. Почему? Мне же на неё совершенно всё равно. Как странно, что поступки мои противоречат этому моему убеждению. Самообман, трусость, отсутствие совести. Да, это точно про меня. У Сынхёна в одном из ящиков нашёлся кокаин. Прежде он бы у него не завалялся, но сейчас я был рад тому, что тот оставил немного. Я вынюхал две дорожки, пытаясь привести голову если не в порядок, то хотя бы в расслабленное состояние. Я не пытался избавиться от чего-то или забыться. Я хотел, чтобы в сознании моём всё нашлось как-то само собой, потому что, понимая себя, я от скуки переставал хотеть себя понимать. Я хотел бы запутаться, чтобы заняться решением задачки, но боялся, что всё слишком просто и легко. Необходимая доля безумия от наркотика стала накатывать. Искусственное состояние эйфории, как жаль, что даже под чем-то я понимал всегда – это искусственно. Ликовал организм, но не разум. Разум цинично потешался над попытками выйти из-под его власти. О-о, хороший пошёл бред, я начал разделять себя на части и находить между ними противоречие. Нет, это не так, я крайне цельная личность. Покинув квартиру Сынхёна, после того, как по привычке замела следы своего присутствия, эта личность вместе со своим разумом, совсем слегка не в себе, покатили в свой дом, где их встретили Гахо и Джоли. За путь в полчаса кокаин немного выветрился, но это не помогло, когда я нарвался взглядом на фотографию Даши неподалеку от входа и испугался паранойи. Пятисекундный столбняк позволил вспомнить, что я сам принёс её сюда несколько дней назад вместе с белым конвертом, в котором лежало подписанное её рукою приглашение на свадьбу. Я его даже не открыл и забыл об этом снимке. Ноги медленно подвели меня к высокой тумбочке. Достав сигареты, я закурил и оперся локтем возле изображения Даши. С каким укором она на меня смотрит! – Да, я бросил тебя в куб с водой, – ответил я тишине, пытаясь прислушаться, не раздастся ли гневный возглас? Помимо того, что звучал внутри меня. Даша стала тишиной, обижено молчавшей. Я взял конверт, потому что мне нужен был диалог, и мне не нравилось, что я не могу прямо сейчас поговорить с кем-либо. Проклятый кокаин, веселье переходит в невоздержанность и нервозность. Распечатав бумагу, я достал оттуда листок с датой, повторением имени гостя и бледными инициалами «S» и «D» внизу, первые буквы имён молодожёнов. От руки написанные слова я оставил для прочтения напоследок. Меня отторгало от ознакомления с ними предчувствие содержания, которого мне не хотелось бы видеть: слёз, проклятий, обвинений, или, чего хуже, упоминаний Бога, что он всё-таки есть, раз у меня не вышло её убить. Бога всё-таки нет, потому что если и спасло её что-то, то никак не он. Но я всё-таки начал читать…