Мандарины - Страница 30

— Какой ты милый! — повторила она, с живостью обратив взгляд на него. — А твой чемодан, где он?

— Внизу, в машине. Может, ты знаешь, у «Эспуар» теперь есть машина: Венсан приезжал на ней встречать меня, — оживленно рассказывал он.

— Я позвоню консьержке, чтобы она принесла твой чемодан, — сказала Поль.

— Не стоит, — возразил Анри и быстро продолжал: — Как ты провела месяц? Погода была не слишком плохая? Ты выходила иногда?

— Иногда, — уклончиво отвечала она. Лицо ее застыло.

— С кем ты встречалась? Что поделывала? Расскажи мне.

— О! Ничего интересного, — ответила она. — Не будем говорить обо мне. — И продолжала с живостью, но рассеянным тоном: — Знаешь, твоя книга — это настоящий триумф.

— Я ничего не знаю; действительно все хорошо?

— О! Критики, разумеется, ничего не поняли, но почуяли шедевр.

— Я очень доволен, — сказал он с вымученной улыбкой; ему страшно хотелось задать несколько вопросов, но манера выражаться Поль была ему нестерпима. Он переменил тему: — Ты встречалась с Дюбреями? Как они?

— Я мельком видела Анну, у нее много работы.

Отвечала она неохотно, а ему не терпелось вернуться к своей жизни!

— Ты сохранила номера «Эспуар»?

— Я их не читала.

— Нет?

— Ты же там не писал, а у меня на уме было другое. — Она искала его взгляд, лицо ее оживилось. — Я много думала и многое поняла за этот месяц. Я сожалею о сцене, которую устроила перед твоим отъездом, искренне сожалею.

— О! Не будем говорить об этом! — возразил он. — И прежде всего ты не устраивала никакой сцены.

— Нет! — настаивала она. — И, повторяю, я об этом сожалею. Видишь ли, я давно знала, что ни одна женщина не может быть всем для такого мужчины, как ты, и даже все женщины вместе взятые; знала, но по-настоящему не соглашалась с этим. Теперь я готова любить тебя с полной отдачей, любить ради тебя, а не ради себя. У тебя своя миссия, и она должна быть на первом месте.

— Какая миссия?

Ей удалось улыбнуться.

— Я поняла, что нередко бывала тебе в тягость, и понимаю твое желание снова побыть немного наедине с самим собой. Но ты можешь быть уверен: одиночество, свобода, я обещаю их тебе. — Она выразительно смотрела на Анри. — Ты свободен, любовь моя, знай это; впрочем, разве ты не доказал это только что?

— Да, — согласился он и нерешительно добавил: — Но я объяснил тебе...

— Я помню, — сказала она, — но поверь, что я действительно изменилась и у тебя больше нет никаких причин переезжать в гостиницу. Послушай: тебе хочется независимости, приключений, но ведь ты хочешь и меня тоже?

— Разумеется.

— Тогда оставайся здесь; клянусь тебе, ты не пожалеешь об этом; ты увидишь, какая перемена произошла во мне и как легко тебе будет отныне со мной. — Она встала и протянула руку к телефонной трубке: — Племянник консьержки принесет твой чемодан.

Анри тоже встал и пошел к внутренней лестнице. «Позже», — подумал он. Нельзя же было с первых минут снова начать ее мучить.

— Пойду приведу себя немного в порядок, — сказал он. — Меня ждут в редакции. Я заскочил лишь обнять тебя.

— Я прекрасно понимаю, — с нежностью ответила она.

«Она постарается доказать мне, что я свободен, — с неприязнью подумал он, садясь в маленькую черную машину. — О! Но это ненадолго, я не задержусь у нее, — зло пообещал он себе и решил: — Завтра же попробую разобраться с этим». А сейчас ему не хотелось больше о ней думать; он до того был рад снова очутиться в Париже! На улицах было пасмурно, минувшей зимой люди намерзлись и наголодались, но теперь наконец все ходили в башмаках; к тому же можно было говорить с ними и от их имени; в Португалии его больше всего угнетало то, что он чувствовал себя бесполезным свидетелем чужого несчастья. Выйдя из машины, Анри с нежностью взглянул на фасад здания. Как идут дела в «Эспуар»? Правда ли, что роман его пользуется успехом? Он торопливо поднялся по лестнице, и тут же раздались приветственные возгласы; на потолке в коридоре висел плакат: «Добро пожаловать, путешественник». Стоя у стены, они образовали шеренгу, размахивая вместо шпаг своими авторучками и распевая неразборчивый куплет, где Салазар рифмовался с динозавром; отсутствовал один лишь Ламбер; почему?

— А теперь в бар! — крикнул Люк; он тяжело опустил руку на плечо Анри: — Все было хорошо?

— Ты здорово загорел!

— Вот это ботиночки!

— Ты привез нам репортаж?

— А ты видел его рубашку!

Пока бармен наполнял стаканы, они щупали костюм, галстук, восклицали, задавали вопрос за вопросом. Он, в свою очередь, тоже спрашивал; тираж немного понизился, но они снова будут выходить большим форматом, и это поправит дела; произошла одна история с цензурой, но ничего серьезного; все хорошо отзывались о его книге, с ума сойти, сколько писем ему пришло, на своем письменном столе он найдет подшивку «Эспуар», возможно, удастся втихомолку получить дополнительную бумагу через Престона, америкашку, это позволит выпускать воскресный иллюстрированный журнал, предстояло обсудить множество других тем. Анри чувствовал себя немного одуревшим из-за трех почти бессонных ночей, из-за этого шума, этих голосов, смеха и свалившихся на него проблем, одуревшим и счастливым. Что за идея — отправиться в Португалию искать мертвое и похороненное прошлое, когда настоящее исполнено такой живой радости.

— Я страшно рад, что вернулся, — с жаром произнес он.

— Нельзя сказать, что мы не рады тебя видеть, — ответил Люк. И добавил: — Нам даже стало тебя недоставать; предупреждаю, тебя ждет работа, и немалая.

— Я очень на это надеюсь.

Стучали пишущие машинки; пошучивая и посмеиваясь, все разошлись по коридорам; какими они казались молодыми после страны, где ни у кого не было возраста! Анри толкнул дверь своего кабинета и с удовлетворением старой канцелярской крысы сел в кресло. Разложил перед собой последние номера «Эспуар»: привычные подписи, хорошая верстка, не пропадало ни дюйма бумаги. Он перескочил на месяц назад и стал просматривать номера один за другим; они прекрасно справлялись без него, именно это и доказывало его успех: «Эспуар» — не только приключение военных лет, то было весьма солидное предприятие; превосходны статьи Венсана о Голландии, еще лучше статьи Ламбера о лагерях; они определенно сумели найти нужный тон: никакой глупости, никакой лжи или пустой болтовни; «Эспуар» трогала интеллигенцию своей честностью и привлекала широкую публику, потому что была такой живой. Единственное слабое место: посредственные статьи Сезенака.

— Можно войти?

В дверном проеме застенчиво улыбался Ламбер.

— Разумеется! Где ты прячешься? Вполне мог бы прийти на вокзал, подлый изменник.

— Я подумал, для четверых не хватит места, — смущенно сказал Ламбер. — А их маленький праздник... — добавил он, скривив губы, и тут же прервал себя: — Но теперь я, должно быть, тебе мешаю?

— Нисколько. Садись же.

— Хорошая была поездка? — Ламбер пожал плечами: — Тебя, верно, уже раз двадцать об этом спрашивали.

— И хорошая, и плохая; прекрасная декорация и семь миллионов голодающих.

— Ткани у них хорошие, — заметил Ламбер, с одобрением разглядывая Анри, и улыбнулся: — Там такая мода — ботинки апельсинового цвета?

— Апельсинового или лимонного, зато кожа хорошая. Для богатых есть все, и это самое скверное; я расскажу тебе, но сначала поведай здешние новости. Я только что прочитал твои статьи: знаешь, они хорошие.

— Похоже на сочинение по французскому языку, — с насмешкой в голосе произнес Ламбер: — Опишите ваши впечатления от посещения концлагерей; думаю, нас было больше двадцати, писавших на эту тему. — Лицо его просияло. — А вот твоя книга — это действительно здорово; не сомкнув глаз, я рулил всю ночь и весь день и был измотан, когда начал ее читать, а прочитал залпом, я не мог заснуть, пока не кончил ее.

— Ты меня очень обрадовал! — сказал Анри.

Комплименты всегда вызывают неловкость; однако Ламбер в самом деле порадовал его; именно об этом он и мечтал: чтобы всю ночь напролет, горя нетерпением, его читал юноша. Только ради одного этого стоило писать: особенно ради этого.