Мандарины - Страница 15
ГЛАВА ВТОРАЯ
I
На следующее утро радио подтвердило разгром немцев. «Действительно наступает мир», — повторил про себя Анри, садясь за свой стол. «Наконец я могу писать!» Он решил: «Я постараюсь непременно писать каждый день». Что именно? Он не знал и был доволен этим; в другие разы он слишком хорошо все знал. На этот раз он попробует обратиться к читателю непосредственно, как пишут другу, и, возможно, сумеет сказать ему все то, для чего не находилось места в его чересчур выстроенных книгах. Столько всяких вещей, которые теряются, хотелось бы удержать при помощи слов! Подняв голову, он поглядел в окно на холодное небо. Обидно думать, что утро будет потеряно; сегодня все казалось таким драгоценным: чистая бумага, запах спиртного и невыветрившегося табака, арабская музыка, доносившаяся из соседнего кафе; собор Парижской Богоматери был холоден, под стать небу, клошар в огромном воротнике из синих петушиных перьев пританцовывал посреди улочки, две нарядные девицы со смехом смотрели на него. Наступило Рождество, а вместе с тем и разгром немцев, и что-то начиналось вновь. Да, все эти утра и вечера, которые он упустил за минувшие четыре года, за тридцать лет — Анри попробует наверстать их; нельзя сказать всего, пусть так, и все-таки можно попытаться передать истинный вкус своей жизни: у каждой жизни есть вкус, свой собственный, и надо рассказать о нем, иначе не стоит и писать. «Поведать о том, что я любил, что я люблю, о том, кто я есть». Он нарисовал букет. Так кто же он такой на самом деле? И кого обретет после столь долгого отсутствия? Это трудно — изнутри дать себе определение и отвести границы. Он не маньяк от политики, не фанатик письма и не пламенный борец; скорее он ничем не отличается от других, но его это в общем-то не смущало. Обычный человек, который искренне поведает о себе, будет говорить от имени всех и для всех. Искренность — это и есть та самобытность, к которой должно стремиться, единственный наказ самому себе, которому необходимо следовать. Он добавил цветов к своему букету. Быть искренним не так-то просто. Он не собирался исповедоваться. Ну а если роман, значит, неизбежна ложь. А, да ладно, там видно будет. Пока же главное — не обременять себя проблемами, двигаться наугад, начать с чего придется, хотя бы с садов Эль-Уэда в лунном свете. Бумага была чистой, следовало воспользоваться этим.
— Ты начал свой веселый роман? — спросила Поль.
— Не знаю.
— Как это не знаешь? Не знаешь, что ты пишешь?
— Я готовлю себе сюрприз, — со смехом сказал он.
Поль пожала плечами; а между тем то была правда: он не хотел знать; в беспорядке он запечатлевал на бумаге разные моменты своей жизни, его это страшно занимало, а большего он и не требовал. Вечером, собравшись на встречу с Надин, он с сожалением оставил свою работу. Поль он сказал, что встречается со Скрясиным: за последний год он научился бережно обращаться со своей откровенностью; самые простые слова «Я встречаюсь с Надин» вызвали бы столько вопросов и комментариев, что он предпочел другие, хотя это страшно нелепо — скрывать встречу со столь непривлекательной девушкой, и еще большей нелепостью было назначать ей свидание. Он толкнул дверь Красного бара и подошел к столу, где она сидела с Лашомом и Венсаном.
— Сегодня без стычек?
— По нулям, — с досадой ответил Венсан.
Молодежь набивалась в эту красную кишку не для того, чтобы провести время с товарищами, а скорее для того, чтобы встретить своих противников: там были представлены все политические группировки. Анри часто заглядывал сюда ненадолго; ему очень бы хотелось присесть и поболтать о том о сем с Лашомом и Венсаном, посмотреть на окружающих, но Надин сразу же поднялась.
— Вы поведете меня ужинать?
— За этим я и пришел.
На улице было темно, тротуар покрывала замерзшая грязь: что же ему все-таки делать с Надин?
— Куда вы хотите пойти? — спросил он. — К «Итальянцу»?
— К «Итальянцу».
Она ни в чем ему не перечила, предоставила выбрать для них столик, как и он, заказала peperoni и ossobuco; {Тушеное мясо на косточке (ит.)} со всем, что он говорил, она соглашалась с радостным видом, показавшимся вскоре Анри подозрительным: на самом деле она его не слушала, ела с невозмутимой торопливостью, улыбаясь своей тарелке; он оборвал разговор, а она, похоже, даже и не заметила этого. Проглотив последний кусок, Надин бесцеремонно вытерла рот и спросила:
— А теперь куда вы меня поведете?
— Вы не любите ни джаз, ни танцы?
— Нет.
— Можно заглянуть в «Тропик Рака».
— Это забавно?
— А вам известны забавные кабаки? В «Тропике Рака» можно неплохо поговорить.
Она пожала плечами:
— Для разговора вполне подойдут скамейки в метро. — Ее лицо просияло. — Есть заведения, которые мне очень нравятся, те, где показывают обнаженных дам.
— Не может быть! Вас это забавляет?
— О да! В турецких банях интереснее, но и в кабаре неплохо.
— А вы, случаем, чуточку не порочны? — со смехом спросил Анри.
— Возможно, — сухо ответила она. — Вы хотите предложить что-нибудь получше?
Смотреть на обнаженных женщин в обществе этой взрослой девицы — ни девственницы, ни женщины, трудно вообразить себе что-либо более неуместное; но ведь Анри взялся развлекать ее, а ему не хватало вдохновения. Они сели «У А старты» перед ведерком с шампанским; в зале было еще пусто; возле бара болтали танцовщицы. Надин долго разглядывала их.
— Если бы я была мужчиной, каждый вечер я приводила бы другую женщину.
— Каждый вечер другая женщина: под конец все сведется к одной и той же.
— Ничего подобного; взять хотя бы маленькую брюнетку и вон ту рыжую с такими хорошенькими накладными грудями, под своими платьями они ничуть не похожи. — Опершись подбородком на ладонь, Надин взглянула на Анри: — Женщины вас не интересуют?
— Не таким образом.
— А каким?
— Ну, я люблю смотреть на них, если они красивы, танцевать с ними или беседовать.
— Для беседы больше подходят мужчины, — заявила Надин; ее взгляд стал подозрительным. — А вообще-то почему вы меня пригласили? Я некрасива, танцую плохо да и говорю не очень хорошо.
Он улыбнулся.
— Вы не помните? Вы упрекали меня, что я никогда вас не приглашаю.
— Каждый раз, когда вас упрекают в том, чего вы не делаете, вы это делаете?
— А почему вы приняли мое приглашение? — спросил Анри.
Она бросила на него столь простодушно вызывающий взгляд, что он смутился; неужели правда, как уверяет Поль, что, завидев мужчину, Надин готова сразу предложить ему себя?
— Ни от чего не следует отказываться, — сказала она поучительным тоном. Какое-то время Надин молча пила свое шампанское, потом разговор кое-как
возобновился, но иногда Надин многозначительно умолкала, пристально глядя на Анри, и при этом лицо ее выражало недоуменный упрек. «Не могу же я пойти с ней», — думал он. Не так уж она ему нравилась, Анри слишком хорошо ее знал, это было чересчур просто, к тому же его бы это стесняло — из-за Дюбрея; он пытался заполнить паузы, но она дважды нарочито зевала. Для него тоже время тянулось медленно. Несколько пар танцевали: в особенности американцы с наемными танцовщицами, и еще одна — две лжесупружеские пары из провинции. Анри решил уйти, как только танцовщицы покажут свой номер, и почувствовал облегчение, когда они наконец появились. Их было шесть — в покрытых блестками лифчиках и трусиках, в цилиндрах цветов французского и американского флагов; они танцевали ни хорошо, ни плохо и были не слишком уродливы: неинтересное зрелище не располагало к веселью, так почему у Надин был такой радостный вид? Когда девушки расстегнули лифчики, обнажив свои парафинированные груди, она украдкой бросила взгляд на Анри:
— Которая вам больше нравится?