Мамаево побоище. Русь против Орды - Страница 11

Постепенно картина складываться начала. Почти всегда татары действовали одинаково, а неприятель попадал на уловки магометанские.

Перед основным отрядом всегда дозоры шли, чтобы своих вовремя о противнике упредить. То не новость, наши тоже так делали.

По мере того, как рати для сечи сходились, татары вперёд лучников высылали. Те на полном ходу подскакивали к врагу, успевали выпустить несколько стрел, разворачивались и отходили. Их место занимали другие лучники. И так — по кругу.

Стреляли из лука татары метко, и получалось, что едва не все их стрелы находили цель. Боя ещё не случилось, а потери иногда враг нёс уже ощутимые.

Потом лучники, опустошив колчаны по 25-30 стрел, уступали место легковооружённой коннице. Они завязывали бой, пытались промять, прорвать центр. Но славяне в центре держали большой полк, а перед ним зачастую — полк передовой. Татары, понеся небольшие потери, бросались наутёк.

Славяне, видя позорное бегство врага, начинали преследовать его и попадали в ловушку. Ведь вторым тактическим приёмом Орды были удары с флангов. Когда враг, уже почти торжествуя победу, гнался за легковооружённой татарской конницей, в дело вступали ордынцы в броне. Кольчуг, кирас, юшманов у татар хватало. На головах — мисюрки или шлемы-шишаки, ноги поножами защищены, на руках — наручи. Это только бедные степняки, что входили в легковооружённые отряды лучников, носили тягиляи — кафтаны на вате, прошитые железной проволокой, а вместо шлемов у них были ватные шапки, называемые бумажными.

Вот эти фланговые удары и были решающими, неожиданными, зачастую приводящими ордынцев к победе.

Были в поведении татар и особенности. Со времён Чингисхана повелось, что за струсившего в бою отвечал весь десяток. Побежал с поля боя один — казнили весь десяток, причём показательно, перед всем войском. Потому дрались татары зло и отчаянно.

Однако были у татар и русских и общие черты. У русских войска управлялись флагами, у татар — бунчуками. У каждого полка — свой флажок. Находились флажки полков и главный стяг при князе или хане, если речь шла о татарах. Вот туда, где флаги. Где военачальник был, всегда наносился главный удар.

Захватит враг стяги, не видно их сражающимся будет — решат они, что битва проиграна. Паника начинается, моральный дух падает. Тут уж не до боя, живым бы из него выбраться. Потому у знамён, кроме прапорщиков-знаменосцев, охрана была, стерегли стяги пуще собственного глаза. Свалить флаг — удача для противника, ну а трофеем стяг взять — удача, о которой потом долго ратники вспоминать будут, а в народе — былины слагать.

Задумчив стал Михаил. Порядок действия главного врага он определил. А вот как ему противостоять? Тут одной отваги мало, нужен ход, доселе татарам неведомый.

Временами он останавливался, когда в голову мысль приходила. Сапогом разравнивал землю, прутиком или кончиком боевого ножа рисовал на земле, как на пергаменте, стрелочки — вот татары, вот русские. И так пробовал, и сяк, но пока то, что выходило, не устраивало его. На рисунках, да и на деле, выходило плохо, татары верх одерживали.

Одно он точно знал — для сечи решительной надо силу иметь, собрав для этого войско. Если татары сызмальства в седле сидели, учились стрелять из лука, владеть саблей и достигли в сём воинском искусстве совершенства, то у русских дело обстояло хуже.

Татарин — он не работник, за соху сроду не держался, живёт разбоем. Наскочил, награбил, с трофеями к себе в Орду убрался — тем и живёт.

У русских князей имеется только дружина, где воины обучены не хуже татар или литвинов. Но! Если у татар вся мужская часть населения — воины, работой занимаются рабы или женщины, то у русских воинов мало. Когда беда приходит, в полки собирается ополчение. Повезёт, если полки из бояр да боярских детей, да ещё холопов боевых они с собой приведут, сечу знающих. А то ведь часто в ополчение становились люди, за дом свой да за землю радеющие, однако не обученные бою, не владеющие мечом или саблей, не имеющие по бедности своей не то что брони, а даже щита захудалого. Вот такие ополченцы несли потери огромные. И так Русь невелика, и народу в ней мало, так ещё и потери бессмысленные, невосполнимые несёт.

Так продолжаться не должно. Само собой напрашивался вывод: надо менять тактику боя и иметь обученное войско. Понятно, что содержать, вооружать, обучать его — дорого, не каждый князь осилит. Но необходимость такого войска назрела. Рано или поздно, это поймут и князья удельные, только крови до того много прольётся.

Глядя со стороны, как Бренок прутиком на земле чертит, воины посмеивались в усы. Чудит боярин-воевода! Однако же уважали. В бою за спины ратников Михаил не прятался, но и на рожон не лез, людей своих старался беречь, а врагу урон нанести. Ну, есть у воеводы чудинка, так у кого странностей не бывает. Один любит в кости играть, да так, что едва последние портки не проигрывает, другому окромя мёда стоялого, хмельного, не надобно ничего. Третьему — деваху потискать, потешиться.

Лишь бы дело своё воевода знал, потому как жизни десятков и сотен ратников от него зависели.

Михаил забросил все дела, иногда есть-пить забывал, обдумывая, что предпринять, дабы татар в сече одолеть.

Как-то ночью, уже засыпая, Михаил вдруг понял — пришёл в голову план. Чтобы не забыть, вскочил, нашёл в печке кусок остывшего уголька да прямо на печи беленой расстановку сил накидал.

Уснул довольный. Проснулся поздно, как никогда, с чувством исполненного долга, с осознанием, что решение трудной задачи удалось.

Слуги обеспокоились долгим отсутствием хозяина — Бренок сроду так долго не спал.

Едва заслышав в спальне движение, постучали осторожно, получив ответ, вошли. Впереди слуга его старый и преданный, Никифор, из-за него — отрок молодой, которого Михаил от смерти голодной спас, взяв к себе в дворню.

— Ладно ли почивал, боярин? — осторожно спросил Никифор. — А то мы кручинимся — не захворал ли боярин-батюшка. К заутрени не вышел, как всегда...

— Завтрак готовь, Никифор, — улыбнулся Михаил, — всё хорошо.

Никифор повернулся, собираясь выходить, увидел схему, угольком на белой печи нарисованную, и охнул.

— Да это что ж за ирод такой в спальне у боярина в спальне у боярина непотребство начертал? Узнаю, кто осмелился, руки вырву! Не ты ли? — Слуга повернулся к отроку, схватил того за ухо.

— Нет, дядько Никифор, не я, Богом клянусь!

Никифор отпустил ухо Ильи.

— Смотри у меня!

— Да не он это, Никифор. Я, я исчертал печку! Мысль умная в голову ночью пришла, так, чтобы не забыть, угольком и...

— Ох ты, Господи! Ночью люди добрые спать должны! А не то несварение желудка получат али ещё что похуже.

— Прости, Никифор, больше не буду! — засмеялся Михаил.

Никифор подошёл к печи, попытался рукой стереть схему.

— Ты чего, Никифор? Отойди! И пока не разрешу, не трогай.

— Как скажешь, боярин.

Никифор обидчиво поджал губы. Старый воин пестовал Михаила с младых ногтей. Он учил его сабельному бою, на коне держаться. Когда по причине старых ран и возраста сам не смог сидеть в седле и сопровождать Михаила в походах, стал с домом управляться — вроде ключника. Да фактически весь дом на нём и был. Это уже после, когда Михаил наверх взошёл, домом обзавёлся, да слугами, да кухарками, Никифор станет только командовать челядью. А до того сам кашеварил, плотничал по дому, сторожем был. Ценил его за умения и преданность Михаил, такого слугу — поискать только. И молодёжь — того же Илью — жизни учит, себе замену готовит. Ратники-то ещё найдутся, а домоправитель рачителен должен быть, да не воровит. Да и остальные слуги — под его хозяйским приглядом. Потому спокоен за дом и хозяйство Михаил был, когда отлучался надолго.

Михаил оделся в домашнее, ещё раз посмотрел на свой рисунок на печи. А ведь, пожалуй, может и получиться. Надо князю всё рассказать: про тактику татарскую, про план, что ночью в голову пришёл.

Михаил спустился в трапезную. Там уже прислуга стол накрыла. Молодой боярин был непривередлив в еде. Похлебал окрошки, заедая её мясным пирогом, испил сыта. Утёрся рушником расшитым, и считай — готов.