Малютка Эдгар - Страница 1

Его звали Эдгар, и он потерялся. Поскольку ему было шесть с половиной лет, он даже не мог выговорить как следует это свое имя. Спасибо родителям, постарались — и папа, помешанный на Эдгаре Аллане По, и мама, помешанная на «Припадочном» Эдгаре Кестерсоне из панк-группы «Jack-knife».

Правда, «Эдгар» звучало, когда взрослые на него сердились. Чаще они называли его Эдди или Малюткой, и в какой-то момент он решил, что это его второе и третье имена. Про себя-то он произносил все три имени прекрасно, а вот язык плохо его слушался. Вероятно, такова была компенсация за перегруженную память. Дело в том, что Малютка помнил, кем он был до того, как родился.

До последнего времени это не причиняло ему особых неудобств. К перенасыщенным событиями сновидениям он давно привык — как будто в темноте включался телевизор и показывал фильмы, которые предназначались не для него и на которые можно было не обращать внимания — до тех пор, пока смерть не подбиралась слишком близко.

Наяву порой возникали странные ситуации. Оказывается, о многих вещах он знал больше своих родителей, вот только держал это при себе, прежде всего потому, что не мог свободно разговаривать. Случалось, его так и подмывало дать папе полезный совет, но интуиция удерживала от опрометчивого шага — словно нужный момент еще не настал.

Его раздирали противоречия и терзали кошмары, пока память взрослого осваивала детский мозг. Впрочем, этот период был очень недолгим. Кажется, мама о чем-то догадывалась; он часто ловил на себе ее озабоченные и даже подозрительные взгляды, но ему даже не требовалось включать ответную улыбку — его лицо начинало излучать простодушие, стоило только открыть пошире большие серо-голубые глаза. Ни разу ей не удалось застать его врасплох. С отцом было проще; папиному тщеславию льстило, что его сын, как говорится, развит не по годам. Других странностей папа не замечал, да и не до того ему было.

В общем, Эдди был до известной степени предоставлен самому себе. Это его вполне устраивало; покуда детское тело находилось под опекой и защитой взрослых, он мог сколько угодно играть и общаться с дядей Эдгаром. С ним было интересно, намного интереснее, чем с родителями. Дядя Эдгар показывал Малютке всякие фокусы и разные штуки, которые, правда, нельзя было потрогать, потому что они появлялись и исчезали прямо у него в голове.

О самом дяде Эдди знал очень мало — тот тенью витал в его мыслях и снах. Он не знал даже, как дядя выглядит, и до определенного момента не был уверен, что таинственный напарник — мужского рода. Лишь однажды, когда дядя Эдгар увел его в какую-то пустыню, где были песчаные дюны, оазисы, шатры, люди в белых тюрбанах и горбатые лошадки, Малютка будто ненароком заглянул в наполненный водой медный таз. Мальчик увидел отразившееся в воде незнакомое мужское лицо — темное, с густой бородой и сабельным шрамом, который тянулся от уголка левого глаза до скулы. Разглядеть лицо получше он не успел. В следующее мгновение отражение было разбито упавшим в таз камнем; вода брызнула во все стороны осколками то ли льда, то ли витражных стекол, почему-то окрасившими песок в багровый цвет; в конце концов, вместе с твердеющей водой исчезли и державшие таз чужие руки…

Маленький Эдгар потерялся в супермаркете не без «помощи» большого Эдгара. Родители никогда не оставляли его в игровой комнате. Там ему сразу становилось скучно; он плохо ладил с ровесниками и не получал никакого удовольствия от примитивных игрушек. Куда интереснее было бродить по закоулкам огромного магазина в поисках штуковин неизвестного предназначения. Такие попадались редко, но если уж попадались, дядя просвещал своего юного друга на этот счет, и Малютка «слушал», открыв рот. Это были не просто слова (точнее, Эдди вообще не имел понятия о том, какой у дяди Эдгара голос), а то, что дядя показывал, было увлекательнее и волшебнее любого цветного сна. И ничем не отличалось от реальности.

Особую склонность дядя питал к предметам, известным с давних времен, хотя вкусы его были разнообразны и порой неожиданны. Он мог «поведать» потрясающую историю, задержав напарника возле какой-нибудь невзрачной вазочки; показать людей, умирающих в страшных муках, пока мальчик держал руку на черной книге с маленьким золотистым крестом, или, заворожив Малютку блеском новеньких кухонных ножей, ввести его в гипнотический мир, на изнанке которого сверкало оружие, лишь отдаленно напоминающее очертаниями своих мутировавших потомков.

Новый супермаркет находился в четырех кварталах от дома. Родители отправились туда, прихватив с собой Эдгара. В день открытия были обещаны соблазнительные скидки. Малютка знал: скидки — это когда можно купить больше за те же деньги. А вот дядя презирал деньги. У Эдди сложилось впечатление, что при наличии определенной смелости, ловкости и твердости духа можно иметь то, что хочешь, без всяких денег. Дядя умел брать то, что хотел, и когда-то брал — в этом не осталось ни малейших сомнений. Правда, происходило это в какой-то другой жизни, но Малютка отчего-то был уверен: та жизнь не так уж далека от этой, а разделяющая их незримая завеса не так уж непреодолима. И пока его родители пытались сэкономить жалкие гроши, мальчик «увидел», как однорукий человек отдал свою роскошную черную машину за то, чтобы одну ночь полежать рядом с какой-то жирноватой голой теткой. Эдди не согласился бы на это даже бесплатно. Дело происходило в каком-то доме, смахивающем на дворец. Однорукий почему-то нервно озирался, хотя Малютка абсолютно точно помнил, что они с дядей ни разу не вышли из тени и ничем не выдали своего присутствия.

А потом, уже здесь, ему на глаза попался сувенирный отдел, и сразу надоело брести, держась то за мамину руку, то за доверху нагруженную тележку. Он незаметно свернул, зная, что родители никуда не денутся — во всяком случае, не дальше очереди, выстроившейся возле кассы.

В просторном светлом помещении было малолюдно. Предметы, выставленные вдоль каждой из четырех стен и на воздвигнутом посередине островке из стеллажей, немедленно возбудили интерес обоих Эдгаров, но старший, конечно, возбудился сильнее. Перед трубками и кальянами Малютка с дядиной подачи впал в глубокий транс, за безразмерное время которого они успели побывать в каком-то притоне, среди отрешенных курильщиков опиума, а затем переместились еще дальше — в искрящееся пространство опиумных грез, где не осталось вообще ничего твердого. Только бледный свет, туман, тени и прохлада, мягкая, как мамины («женские, сопляк, женские») губы…

Между тем минутная стрелка больших часов с циферблатом в виде старинной карты сдвинулась лишь самую малость. Дядя потащил Малютку к стеллажам, на которых громоздились инкрустированные шкатулки, вазы размером с мальчика, странноватые фигуры, вырезанные из темного дерева, и жутковатые раскрашенные маски, которые Эдди поостерегся бы вешать у себя в комнате и даже брать в руки.

Но дядя не имел подобных проблем. Он был воодушевлен разнообразием пищи, внезапно доставшейся его памяти после долгой вынужденной голодовки. Обоих глаз ребенка не хватало, чтобы вобрать в себя все это; сознание еще не размягчилось, чтобы впитать живительную влагу воспоминаний; яма подсознания пока не углубилась настолько, чтобы стаскивать туда трофеи. И все равно дядя рыл; он старался.

А вокруг бродили так называемые покупатели. Что они покупали, кроме мертвых штуковин, неясно, но расплачивались разрисованными бумажками, а не кровью или кусочками жизни, — значит, по мнению дяди, с обеих сторон это были пустые, дутые сделки…