Малыш с Большой Протоки - Страница 15

— Дальше болота не уйдёшь! — в ожесточении шептал Ермолай и, прицелившись, ещё раз выстрелил в промелькнувший меж кустов силуэт.

— А-а-а! — прокатился над болотом отчаянный вопль.

Нарушитель, раненный в ногу, свалился в глубокую бочажину. Прежде чем Серов сумел выволочь его, он успел наглотаться гнилой воды.

Пришлось связать верзилу, наложить ему на голень тугую повязку, а потом разыскивать в высокой траве пистолет, вылетевший из руки врага.

Начался спорый дождь. Заиграли зарницы, глухо погромыхивал майский гром. «Что же теперь делать? — соображал Ермолай, дотащив тяжёлого здоровяка до ели, под которой лежал в забытьи Рабиг. — Добираться с двумя ранеными до заставы ночью невозможно: утонешь в этом проклятом болоте. Но неужели оставаться здесь под дождём до утра?»

Помогла недавняя притча мнимого железнодорожника — надо укрыться на ночь в охотничьей заимке, до неё тут всего с километр.

Промокнув до последней нитки, раз двадцать выкупавшись в бочагах, наполненных болотной жижей, Ермолай перенёс Рабига и связанного в старую, наполовину вросшую в землю избушку. Спасибо деду Митрохину! На полочке у двери приготовлены спички, на шестке наколотая сухая щепа для растопки. Пол устлан сухим сеном и еловыми ветвями. На столе заправленная керосином пятилинейная лампа, котелок, в холщовых мешочках — сухари, соль, чай, пшено. Не для себя — для каждого случайного прохожего постарался добрый, старый охотник…

Капитан Яковлев направлял на границу ночные наряды, а голову сверлила одна и та же мысль: «Что произошло с Ермолаем Серовым и Рабигом Нуриевым?» И полковник Суслов, молча наблюдая знакомую процедуру, был занят той же мыслью: «Где же ещё искать пропавших пограничников?..»

Вдруг распахнулась дверь, и старшина Петеков, забыв об уставных правилах, крикнул с порога:

— Ефрейтор Серов прибыл!..

Полковник Суслов вскочил из-за стола с такой стремительностью, словно ему было не под пятьдесят, а лет двадцать…

Наряд пограничников услышал два автоматных выстрела, отойдя километров за пять от заставы. Поспешили на выстрелы и увидели неожиданное: по тропе брёл ефрейтор Серов, согнувшийся под тяжестью лежащего на его спине человека. Обрадованные пограничники сначала было подумали, что Ермолай тащит Рабига, но, подбежав, увидели, что за спиной ефрейтора привязан какой-то неизвестный высокий железнодорожник.

Ермолай остановился, пошатываясь, широко расставив ноги, тяжело переводя дыхание. Фуражка сползла ему на лоб. Верёвка, перекрещивающая грудь, сдавливала шею. И брюки, и гимнастёрка, и даже фуражка — всё в грязи; на сапогах грязь налипла комьями. К поясу рядом с ракетницей прицеплены подковы с завязками. На лбу Ермолая кровоточила глубокая царапина, глаза воспалены. Одной рукой он оттягивал верёвку, чтобы не резала шею, в другой держал автомат.

Товарищи молча — до разговоров ли тут! — сняли со спины Ермолая связанного по рукам и ногам человека. (Выходит, железнодорожник — нарушитель!) Это был здоровяк, на голову выше Серова. Левая штанина его, туго перетянутая выше колена бечевой, потемнела от засохшей крови. Форменная одежда тоже вся в грязи.

— За Рабигом сбегайте. Рабиг лежит у развилки медвежьей тропы, — сипло выговорил Ермолай. Сел на землю, пробормотал, будто извиняясь: — Умаялся я малость, в этом кабане пудов пять…

Когда небольшая процессия — Серов и пограничники, несущие Рабига Нуриева и нарушителя, — подошла к воротам заставы, Ермолай уже успел немного почиститься, умылся в ручье и выглядел не таким уж уставшим, как можно было ожидать.

— Товарищ полковник, разрешите доложить? — вытянулся он, увидев среди встречающих начальника отряда.

Серов коротко сообщил, как всё произошло вчера. Рассказал, что, переночевав в охотничьей заимке, он не мог сразу, с рассветом пойти на заставу — всё ещё лил дождь и Большое болото превратилось в озеро.

А потом пошёл. Перетаскивал метров на сто Рабига, возвращался за нарушителем и тащил его…

Выезжая из отряда и предвидя беду, Суслов на всякий случай взял с собой врача, который и занялся ранеными. К великой досаде повара Сысоева — ничего не услышишь! — Яковлев приказал принести ужин для Серова в комнату службы.

— Мы вас искали даже на Долгом болоте, — рассказывал полковник, с улыбкой глядя, как Ермолай уплетает за обе щеки баранину. — На сорок вёрст облазили всю округу.

— Почему вы, товарищ ефрейтор, догадались, что именно этот нарушитель шёл на таких штуках? — спросил Яковлев, разглядывая лежащие на табурете

подошвы с конскими подковами, сделанные наподобие сандалий.

— Он сам сказал, только, правда, наутро, и показал, где спрятал. Я ему объяснил, что без подков с места не тронусь.

— Подождите, — удивился Суслов. — Следовательно, вы носили его от заимки к дороге и обратно?

— Пришлось. Нужно же было достать вещественные доказательства.

— Следовательно, в общей сложности вы прошли сегодня с таким грузом километров тридцать? Вот так наш Малыш!

Сразу после того как врач осмотрел и перевязал раненых, Суслов забрал их с собой в отряд.

— Всё будет в порядке! — сказал на прощание Ермолай Рабигу. — Врач говорит — рана твоя лёгкая. Мы ещё с тобой походим на границу!

— Кто такой этот железнодорожник? — не утерпев, полюбопытствовал Сысоев.

— Племянник покойного Гитлера! — буркнул Серов. — Разберутся, где надо.

— А тебе, Малыш, письмецо тут оставили, — объявил другу Ивлев.

— Кто?

— Сам депутат Челябинского областного Совета, — лукаво усмехнулся Николай.

Если посмотреть на это место с птичьего полёта, то взору предстанет такая картина: река, стиснутая холмами, круто сворачивает на чужую соседнюю сторону, оставляя на советской земле Большую протоку. Граница идёт дальше уже не по реке, а заросшими тайгой холмами.

Капитан Яковлев, младший сержант Серов и ефрейтор Нуриев лежали над обрывом в зарослях ивняка. Да, Ермолай стал уже сержантом, а Рабиг — ефрейтором!

Утро наступало тихое, ясное. С безымянного острова доносился шум драки, затеянной сороками; стремительно носились стрижи, оглашая воздух дружным пронзительным визгом. Заросли хорошо скрывали трёх пограничников, а им с обрыва были видны и река, и противоположный берег от излучины до мыса, за который сваливалась побледневшая луна. В голубоватом свете отчётливо выделялись узкие листья ивы. Звенели комары. Зелёные фуражки и чёрные голенища сапог превратились в серые от комариных крыльев. Шея, уши, лицо и руки покраснели и покрылись волдырями. В такое время таёжные жители не выходят из домов без дымокура или густой сетки, надетой на голову. Да ведь не пойдёшь же на охрану границы со шлейфами дыма и в затуманивающих зрение сетках! А специальный пахучий состав, которым намазались пограничники, не очень-то пугал комаров. Только ветер или ливень могли развеять их полчища, но деревья были недвижимы, а чистое июльское небо не обещало влаги.

Однако даже кровопийцы-комары не могли испортить в это утро хорошего настроения. Накануне Ермолай получил сразу несколько писем: два из Ивановки — от отца и старого учителя Фёдора Ильича, с Северного флота — от Антона Курочкина, от Бориса Пахомова из Павловки и из Челябинска от Нины Долгих. Чего греха таить — первым хотелось прочесть Нинино письмо, и всё же Ермолай удержался и отложил его напоследок.

Отец сообщал такие новости, что не сразу даже поверилось.

В сельском клубе показывали на днях перед «Повестью пламенных лет» кинохронику о лётчиках: как они живут, учатся, готовятся к полётам в заоблачные выси. Все, кто сидел в зрительном зале, с великим удивлением узнали в лётчике-инструкторе Се-рёгу Варламова, своего бывшего колхозного шофёра. Того самого балагура Серёжку, который ловко управлялся с автомашиной, лихо пел под гармошку частушки, неплохо стоял в воротах футбольной команды и считался в районе хорошим секретарём комсомольской организации, — да мало ли таких колхозных ребят! Верно — в армии он выучился на лётчика-истребителя, но кто бы мог подумать, что он сам станет учить будущих лётчиков.