Маловероятно (ЛП) - Страница 23

Когда я просыпаюсь, поют сверчки. Я лежу, привыкая к темноте, и потягиваюсь. Спешить мне некуда. А потом сажусь на край кровати и вдавливаю ладони себе в глаза.

В гостиной внезапно раздается грохот. Затем со скрипом открывается входная дверь. Я переворачиваю телефон и смотрю на время. Полночь. Они не только за тампонами и шампунем ездили, это точно.

Аврора хихикает, ее пижон что-то кряхтит, и вдруг оба стонут.

Кто-то со стуком врезается в мебель. Аврора хрипло смеется. Ненавижу ее смех. Он гортанный и низкий, и — черт меня раздери — чем я думал, что это хорошая идея? Я был тогда пьян или просто я мазохист?

Мстить, насильно притащив ее сюда, и заставить проводить со мной время все равно что заниматься сексом, обернув промежность наждачной бумагой, и уйти в монастырь.

Я слышу мокрые слюнявые поцелуи. Кряканье, смех и оханья. Судя по этим звукам, ее тупой парень целуется как мерзкая борзая. Слишком. Много. Языка. Но Авроре нравится. Я знаю, поскольку она стонет так же, как стонала со мной.

Он стонет.

Она охает.

Он рычит.

Она хихикает.

Мои обкусанные ногти впиваются в ладони. Славный здравый способ удержаться от того, чтобы не придушить их обоих.

— А как же наш хозяин? — шепчет пижон.

Его хозяин готов вытащить из-под деревянного пола ружье и прострелить ему голову. Единственный пробел в этом плане заключается в том, что ружья-то у меня и нет. И пол накрыт ковром. Проехали! План все равно неосуществим.

— Спит, наверное. Дверь закрыта, — отвечает она.

Я слушаю, как они пытаются пройти в свою комнату, которую я так и не удосужился им показать, и по пути натыкаются на каждый угол. Слюна в их поцелуях сочнее соуса «энчилада». Дверь с щелчком закрывается, но нас разделяет всего одна тонкая стена, через которую слышно абсолютно все.

Поцелуи прекращаются, но начинается кое-что похуже. Теперь Аврора стонет, и она точно не притворяется, потому что я знаю, какие она издает звуки, когда кончает.

— Любимая, — хрипит пижон.

Слышу звук расстегивающейся молнии. До крови впиваюсь пальцами в кожу. Ощущение, будто в каждый сантиметр моего тела вонзаются шипы.

— Ухвати зубами платье. Он нас услышит.

Он уже тебя слышит, ты, бесполезный придурок.

Я вскакиваю так, словно кровать охвачена пламенем, резко открываю дверь и в два шага оказываюсь возле их комнаты. Не собираясь стучать, как делают все нормальные люди, я толкаю дверь как тот невоспитанный мудак, с которым Аврора уже хорошо знакома.

Стоя в дверях, я скрещиваю на груди руки и вальяжно смотрю на них. Аврора распластана у стены, а пижон стоит на коленях и делает ей куннилингус. На ней только черный кружевной лифчик, а он лижет ее идеально и красиво выбритую промежность, как вдруг я прочищаю горло и поудобнее прислоняюсь к косяку. Оба резко открывают глаза.

Аврора визжит, ну а он прикрывает ей пах, вставая на защиту ее чести.

Не трудись, приятель. Я видел все так близко, что узнаю и в толпе.

— Ей нравится, когда ей сосут клитор и одновременно ласкают пальцами. — Я просовываю кулаки в карманы и сонно зеваю. — Но еще она весьма неравнодушна к щипкам. Прикинь.

Не оценив по достоинству мои полезные подсказки, Аврора наклоняется, поднимает ботинок и, издав утробный рык, швыряет его в меня. Я уворачиваюсь и заодно зеваю. Надеюсь, фотографирует она лучше, чем целится, иначе у Райнера появится проблема.

— С пользой вечер провели? — Я оглядываюсь.

И правда, с этой комнатой стоит что-то сделать. Может, сжечь дотла, чтобы им вообще не удалось уединиться.

— Пошел вон отсюда! — кричит Аврора.

Она багровеет от злости, белый шрам сияет ярко как луна. Ее бесхребетный парень суетливо поднимается, протягивает ей платье и поправляет в штанах стояк.

— Думаю, тебе стоит выйти. — Умник подходит ко мне, но я уверен, что он скорее подаст иск, чем набросится на меня с кулаками.

— Аврора, — я игнорирую его, смотря на нее с леденящей кровь скукой.

Она быстро натягивает черное платье, бурча себе под нос сомнительную похвалу в адрес моего гостеприимства.

— Я готов.

— К чему готов? К достоверным фактам из жизни? Так вот, ты сволочь, Мал. И еще, нет ни одной черты в твоем характере, которая бы мне хоть отдаленно была по душе.

В груди щемит, но скорее всего потому что с Нью-Йорка я ни капли в рот не брал. И до Нью-Йорка тоже. Несколько месяцев. Лет. Я намеренно завязал с алкоголем с той самой ночи, что все уничтожила. Я не хотел становиться Гленом, отцом Авроры.

— К работе. — Я поднимаю ее ботинок и подкидываю ей. Она ловит, недоуменно подняв брови.

— Мал, уже полночь.

— Она умеет определять время, ты умеешь определять обстановку. — Смотря на пижона, я с восторгом поднимаю большие пальцы вверх.

— Я серьезно, — мрачнеет Аврора.

— Вдохновение накрывает меня в странное время суток, — я пожимаю плечами.

— Не могло бы оно накрыть тебя в более приличное время? Например, завтра утром? — с порозовевшими щеками осведомляется она.

Как я и думал, Аврора обувается. Истинные художники попросту не могут пожертвовать искусством. Даже — и особенно — когда им больно.

Явно незнакомый со всем спектром человеческих эмоций, хахаль-пижон смотрит на нас. Он словно впервые выступил свидетелем брани. Он немного выше меня ростом и очень похож на Брэда Питта времен девяностых с этим взглядом, говорящим: «Это твоя жизнь, и она закончится в любую минуту». Но его отличие от Тайлера Дердена в том, что даже при помощи увеличительного стекла я не смогу найти в нем ни капли мужественности. В балетной пачке и то феромонов больше.

Разочаровавшись в конкуренте, я поворачиваюсь к Авроре и щелкаю пальцами.

— В этой жизни, пожалуйста. И захвати куртку. Я пишу на улице, а ты, как известно, холоднее айсберга, уничтожившего Титаник.

Аврора недовольно топает к двери.

— Не айсберг вини. Вини ирландцев, которые построили корабль… — бурчит она.

— Черт, все с ним было нормально, когда он прибыл в Саутгемптон. За брак мы не виноваты.

Я еле сдерживаю улыбку. По секрету признаюсь: Аврора не жуткая зануда.

— К тому же, что ты такое? Вроде в последний раз мы установили, что твой отец не был викингом.

Она открывает рот, несомненно готовая нанести мне словесную оплеуху, как вдруг вмешивается ее недоумок.

— Любимая? — окликает ее пижон.

Меня буквально корежит от этого прозвища. Любимая. Он так небрежно кидает это слово, что дико хочется пихнуть его голову в полное ведро хлорки.

Аврора поворачивается.

Он протягивает ей камеру с тумбы.

— Наверное, захочешь взять с собой, — подмигивает он.

Ее румянец становится гуще, насколько это возможно. Сгорая от стыда и трепеща, она вырывает камеру из его руки.

— Спасибо.

— О, и ты уронила салфетку из паба, которую так упорно уговаривала забрать. — Он наклоняется, подняв салфетку из «Кабаньей головы», и подает ей.

Знаете, я реагирую. Конечно, реагирую — импульсивной красноречивой мыслью «Брось своего парня сию же минуту, потому что мне скучно».

В конце-то концов, я живой человек, хотя в последнее время таковым себя не чувствую.

Но не подаю вида, даже когда она берет салфетку, комкает ее в кулаке и выбрасывает в ведро под тумбой.

— Очень странно забирать такое из паба. — Я постукиваю пальцем по нижней губе, ой как заинтересовавшись таким поворотом событий. — Ты подцепила грипп в самолете? В ванной в шкафчике есть салфетки и жаропонижающее.

— Нет-нет, — смеется пижонистый хахаль, очень довольный резкой сменой моего настроения, и закладывает свою подружку: — Рори что-то вроде эксперта по салфеткам. Она собирает салфетки везде, где мы бываем. На самом деле порядком глупая привычка.

— Порядком, — передразниваю его аристократичный акцент.

До сих пор поверить не могу, что она трахается с парнем, считающим коллекционирование сентиментальных вещей глупой привычкой. Что она не рассказала ему о нашей сделке. Хотя нет, в это как раз поверить могу. Она всегда была лживой штучкой.