Маленький портной и шляпник - Страница 6

- Только не шевелитесь. Не подавайте виду. Убийца - шляпник, тот, напротив. Он наблюдает за нами из своего окна...

Ничего этого он не сделал. Повел себя, как подобает скромному безобидному портняжке. На антресолях неприятно пахло, но Кашудасу это не мешало; он привык к исходящему от тканей запаху, он настолько им пропитался, что запах сопровождал его повсюду. Напротив, у господина Лаббе должно пахнуть фетром и клеем, что еще тошнотворней. У каждого ремесла свой запах.

А как, исходя из этого, должен пахнуть комиссар полиции? Вот о чем размышлял Кашудас в данный момент, и это говорило о том, что он вновь обрел некоторую безмятежность духа.

- Если вы сможете, придите во второй половине дня на примерку, думаю, костюм будет готов к завтрашнему утру...

И он спустился по лестнице вслед за комиссаром, прошел вперед, чтобы открыть ему дверь. Звякнул колокольчик. Они ни словом не обмолвились ни об убийце, ни об убитой накануне старой даме, которую звали мадемуазель Моллар (Ирена Моллар) и которой газета посвятила всю первую страницу.

Тем не менее он провел беспокойную ночь, столь беспокойную, что жене пришлось разбудить его и сказать:

- Постарайся лежать тихо. Ты все время толкаешь меня ногами.

Он так потом и не уснул. Долгие часы он размышлял, и голову его будто сжимало железным обручем. В шесть часов утра он не выдержал и встал с постели. Приготовив на плитке чашку кофе, он пошел к себе на антресоли и включил свет.

Разумеется, он должен был включить свет, поскольку еще не рассвело. Прямо напротив тоже горел свет. Уже многие годы шляпник вставал в половине шестого утра. К сожалению, занавески мешали его разглядеть, но можно было догадаться, что он делает.

Его жена никого не хотела видеть. Изредка кому-нибудь из ее подруг удавалось проникнуть в дом, и долго никто не задерживался. Она не желала, чтобы за ней ухаживала служанка, которая приходила каждое утро в семь часов и уходила вечером.

Все вынужден был делать сам господин Лаббе - убирать в комнате, вытирать пыль, приносить еду. Он сам должен был переносить свою жену с кровати в кресло и сам раз двадцать на дню устремлялся вверх по винтовой лестнице, ведущей из магазина на второй этаж. По сигналу! Ибо существовал особый сигнал! Рядом с креслом лежала палка, и у калеки еще доставало сил охватить ее левой рукой и стукнуть в пол.

Маленький портной шил, сидя на столе. Ему лучше думалось за работой.

- Берегись, Кашудас, - говорил он себе. - Хорошо, конечно, получить двадцать тысяч франков, и было бы преступлением упустить их. Но жизнь тоже чего-нибудь да стоит, даже жизнь бедного портного, приехавшего откуда-то с дальних окраин Армении. Шляпник - может, он и сумасшедший - умней тебя. Если его арестуют, то, вероятно, вскоре отпустят из-за отсутствия улик. Не тот это человек, чтобы забавы ради разбрасывать по дому клочки бумаги, вырезанной из газеты...

Хорошо, что он размышлял за шитьем, не торопясь, - вот уже ему в голову пришла одна идея. Некоторые письма, отправленные в "Курье де ла Луар", составляли целую страницу текста. Чтобы набрать для нее слова, иногда отдельные буквы, вырезать их, наклеить, требовалось время и терпение.

А ведь в лавочке шляпника целыми днями находился рыжий приказчик Альфред. Правда, в глубине лавочки имелась мастерская, где стояли деревянные болванки, на которые господин Лаббе надевал готовые шляпы, но она сообщалась с магазином через застекленное окошечко.

Кухня и другие комнаты были во владении служанки. Оставалось единственное место, где убийца мог спокойно предаваться своему кропотливому занятию, спальня жены, которая была также и его спальней и куда никто не имел права входить.

А мадам Лаббе не могла двигаться, вместо слов издавала нечленораздельные звуки. О чем она думала, видя, как муж развлекается, вырезая кусочки бумаги?

- Впрочем, бедный мой Кашудас, если ты его теперь разоблачишь и улика будет в конце концов найдена, эти люди (он имел в виду полицейских, в том числе своего нового клиента - комиссара) станут утверждать, что они все сделали сами и оттяпают у тебя большую часть вознаграждения.

Страх потерять двадцать тысяч франков и страх, который ему внушал господин Лаббе, - таковы были отныне главные испытываемые им чувства.

Однако начиная с девяти часов он почти уже не ощущал страха перед шляпником. Вдруг среди ночи не стало слышно шума воды в водосточных трубах, барабанной дроби дождя по крышам, свиста ветра, проникающего сквозь ставни. Каким-то чудом дождь и ненастье, не стихавшие две недели, прекратились. Разве что в шесть часов моросил еще дождик, но почти невидимый и неслышный.

Камни тротуаров вновь постепенно обретали свой серый цвет, и люди ходили по улицам без зонтов. Была суббота, базарный день. Маленький старый рынок находился в конце улицы.

В девять часов Кашудас спустился, отодвинул засовы, вышел на улицу и счел нужным снять тяжелые деревянные, выкрашенные в темно-зеленый цвет щиты, заменявшие ставни.

Он принялся за третий щит - их надо было один за другим внести в дом, когда до него донесся шум из лавочки шляпника; там убирали такие же щиты. Он поостерегся обернуться. Он не слишком боялся, потому что рядом колбасник, стоя на пороге своего дома, переговаривался с торговцем деревянными башмаками. Послышались шаги. Чей-то голос произнес:

- Здравствуйте, Кашудас!..

А он, не выпуская из рук щита, сумел ответить почти естественным тоном:

- Здравствуйте, господин Лаббе.

- Послушайте, Кашудас...

- Да, господин Лаббе...

- У вас в роду были сумасшедшие?

Самое ужасное, что он с ходу стал рыться в памяти, вспоминая сестер и братьев матери и отца.

- Кажется, нет...

Тогда, прежде чем отвернуться, господин Лаббе с выражением удовлетворения на лице произнес:

- Ничего... Ничего...

Они просто вступили в контакт. Неважно, что они сказали друг другу. Они обменялись несколькими словами, как добрые соседи. Кашудас не дрогнул. Вот, например, колбасник, который повыше его и посильнее - он таскал целого борова на спине, - разве не побледнел бы, если б ему сказали:

- Этот человек, который устремил на вас серьезный задумчивый взгляд своих выпуклых глаз, - тот самый, что убил семь старых женщин.

Кашудас думал теперь только о двадцати тысячах франков. О том, что рискует головой, конечно, тоже, но больше - о двадцати тысячах франков.

Малыши были в школе. Старшая дочь отправилась в магазин стандартных цен, где работала продавщицей. Жена ушла на базар.

Он вернулся в свою комнатушку на антресолях, взобрался на стол и, устроившись поудобней, взялся за работу.

Он был всего-навсего маленький портной, армянин, турок или сириец, он и сам уже толком не знал - столько раз заставляли этих несчастных сотнями, тысячами пересекать границы, словно переливали жидкость из одного сосуда в другой. В школе ему учиться в общем-то не пришлось, и никто никогда не считал его человеком умным.

Там, напротив, господин Лаббе надевал шляпы на болванки. Торговля не процветала, но зато его друзья из "Кафе де ла Пэ" отдавали ему шляпы на реставрацию. Время от времени он появлялся в магазине в жилете без пиджака. А время от времени стук палки в пол заставлял его взбегать по винтовой лестнице на антресоли.

Когда мадам Кашудас вернулась с рынка и по привычке заговорила на кухне сама с собой, на губах маленького портного уже появился намек на улыбку.

Что там вчера писали в газете среди разных других более или менее существенных вещей? Ибо газета вела свое расследование параллельно с полицией. А парижские репортеры пытались обнаружить убийцу самостоятельно.

Если проанализировать все убийства одно за другим, можно констатировать...

Во-первых, они были совершены не в каком-либо определенном квартале, а даже в противоположных концах города. Следовательно, писал журналист, убийца может перемешаться, не привлекая внимания. Значит, это человек с обычной или не внушающей опасений внешностью, поскольку, несмотря на то что он действует в темное время суток, ему приходится иногда попадать в полосу газовых фонарей или витрин.