Маленькие детективы большой Америки (Убийства, в которые я влюблен) - Страница 96

— Даже если вы считаете, что его вина в совершении данного преступления не доказана, вы наверняка должны знать, что он виновен во множестве других. Вам следует признать его виновным в самом факте преступной жизни, которую он ведет.

— Пожалуй, — неохотно согласился Уатсон. — Но тюремное заключение — это одно, а… Я хочу сказать, что если мы признаем его виновным, то в этом штате такое преступление карается смертью.

Ротуэлл полуприподнялся на стуле.

— Так вы поэтому не хотите признать О'Брайена виновным? Потому что он пойдет на электрический стул?

Уатсон старался избежать его взгляда.

Ротуэлл повысил голос:

— Прежде чем вас избрали в состав жюри, вас спрашивали, не возражаете ли вы против смертной казни. И по-видимому, вы ответили, что нет, иначе вас бы не было сейчас в этой комнате.

Уатсон покраснел.

— Да, я не был против… и сейчас не против. Но… этот Тайсон не лучший из наших сограждан… и О'Брайен, можно сказать, сделал благое дело. — Он сглотнул. — Не кажется ли вам, что смертный приговор — слишком суровое наказание для такого случая?

Некоторое время в комнате была тишина, потом Вэттер спросил:

— Сынок, неужели ты хочешь, чтобы убийца свободно разгуливал по улицам?

— Нет, конечно нет. — Уатсон глубоко вздохнул. — Но допустим, что наше жюри блокирует вердикт. Это же не означает, что О'Брайена выпустят на свободу. Будет еще один процесс, и в следующий раз его признают виновным.

Мисс Дженкинс была шокирована.

— Мистер Уатсон, вы понимаете, что вы говорите? Вы в действительности считаете О'Брайена виновным, но хотите, чтобы кто-то другой сделал за вас… грязную работу.

Вэттер печально покачал головой.

— Значит, вы думаете, что будет еще один суд над О'Брайеном?

Уатсон провел пальцем под воротом рубашки.

— Ну конечно.

— Что ж, может быть, — печально улыбнулся Вэттер. — Но я не очень в этом уверен. Теоретически вести процесс по делу О'Брайена можно до бесконечности, до тех пор пока не будет вынесен тот или иной вердикт. Но когда блокированы два жюри подряд, обвинительная сторона начинает сомневаться. Достаточно ли данных по делу, чтобы убедить суд присяжных? Стоит ли продолжать тратить время и деньги, вновь созывая суд, чтобы в результате, быть может, опять не получить вердикта от жюри? Или даже получить решение об оправдании? Не исключено, что обвинителю это все надоест и он скажет: «Я не в состоянии найти двенадцать присяжных заседателей, у которых хватило бы честности и мужества отправить О'Брайена туда, где ему надлежит быть. И черт с ним тогда. Мы отпустим его. Значит, он как раз то, чего заслуживают граждане этого города. Они сами виноваты».

Уатсону было явно не по себе.

— Может и по-другому случиться, — продолжал Вэттер. — Вдруг полицейский, который поймал О'Брайена, «забудет» то, что он видел. У него, как и у других, могут быть закладные, которые он должен выплачивать, и он может предположить, что О'Брайен будет продолжать откупаться от электрического стула, и почему бы тогда, решит он, и ему не подзаработать.

— Послушайте, Уатсон, — вступил Ротуэлл. — Вы ведь посылаете О'Брайена на электрический стул не только за одно это убийство. Может быть, он не заслужил смертной казни за то, что убрал Тайсона, но заслужил ли он освобождения?

— Сынок, — опять заговорил Уат Вэттер. — Ты думаешь, что это первая смерть, в которой повинен О'Брайен? Каждый раз, когда ты читаешь о том, что кто-то был найден мертвым в багажнике своей собственной машины, ты точно знаешь, кто за этим стоит.

— С какой стороны ни посмотреть, — горячо вступил я, — О'Брайен заслужил то, чтобы сгореть на стуле.

Уатсон только моргнул глазами.

— Мистер Уатсон, — спокойно вмешалась мисс Дженкинс, — у вас есть дети?

Уатсон кивнул.

— Двое. Мальчику четырнадцать и девочке семнадцать.

— Вы думаете, они будут гордиться вами, если вы выпустите О'Брайена на свободу? Если вы не выполните свой долг?

Уатсон молчал.

— Вы знаете, каков уровень продажи наркотиков в нашем городе? — продолжала мисс Дженкинс. — И какое количество старшеклассников посажены на иглу О'Брайеном и ему подобными?

Долгое время в комнате стояла тишина, но наконец Уатсон поднял голову. И вздохнул:

— Вы правы. Все. Я был… трусом.

Вэттер просиял.

— Давайте придадим этому официальную форму. Я делаю перекличку.

Когда назвали имя Уатсона, он встал и твердо произнес:

— Виновен.

Вэттер одобрительно кивнул и продолжал:

— Дженкинс?

— Виновен.

— Коулмен?

— Не виновен, — сказал я.

Все головы разом повернулись ко мне.

Я встал.

— Мне вдруг пришло в голову, что мы нарушаем один из основополагающих принципов правосудия. Мы обвиняем О'Брайена за то, каким его считаем, а не за поступок, который привел его под суд.

Но это, конечно, не было истинной причиной перемены моего решения.

Пока Уатсон держался, все было прекрасно. Я бы предпочел, чтобы он оказался ответственным за невозможность для жюри прийти к единому решению, и поэтому я не переставал пытаться разозлить и оскорбить его, в надежде подстегнуть его упрямство.

Но теперь Уатсон передумал.

Я обвел глазами одиннадцать удивленных присяжных заседателей и понял, что теперь мне предстоит отрабатывать свои деньги.

Я должен сделать так, чтобы все было убедительно.

В конце концов, Дьюк О'Брайен дал мне десять тысяч долларов за то, чтобы быть увереным, что и на этот раз вердикта не будет.

Я выжимал около восьмидесяти миль, но на прямой, ровной дороге казалось, что скорость вдвое меньше.

Глаза рыжеволосого паренька, который слушал автомобильный радиоприемник, были блестящими и несколько диковатыми. Когда сводка новостей закончилась, он выключил звук.

— Пока они нашли семь его жертв. — Он вытер рукой уголок рта.

— Я слушал, — кивнул я.

Я снял одну руку с руля и потер затылок, пытаясь ослабить напряжение.

Он посмотрел на меня и хитро улыбнулся:

— Ты из-за чего-то нервничаешь?

Я бросил на него быстрый взгляд.

— Нет. С чего бы мне?

Он продолжал улыбаться.

— Полиция блокировала все дороги на пятьдесят миль вокруг Эдмонта.

— И это я тоже слышал.

Паренек почти хихикал.

— Он слишком хитер для них.

Я взглянул на сумку на молнии, которую он держал на коленях.

— Далеко едешь?

Он пожал плечами.

— Не знаю.

Паренек был немного ниже среднего роста и хрупкого телосложения. Он выглядел лет на семнадцать, но, поскольку у него был детский тип лица, мог быть лет на пять старше.

Он вытер руки о штаны.

— Ты не задумывался, что заставляет его делать это?

Я продолжал смотреть на дорогу.

— Нет.

Он облизнул губы.

— Может быть, им слишком много помыкали. Всю его жизнь кто-нибудь всегда давил на него. Кто-то все время решал за него, что делать и чего не делать. В какой-то момент это давление стало невыносимым.

Паренек пристально смотрел вперед.

— Он взорвался. У каждого есть свой предел. Потом что-то рвется.

Я ослабил ногу на акселераторе.

Он посмотрел на меня.

— Почему ты сбавляешь скорость?

— Мало бензина, — сказал я, — бензостанция впереди — первая, которую я вижу за последние сорок миль. Может быть, другая будет еще через сорок.

Я свернул с дороги и остановился на стоянке рядом с тремя бензоколонками. Пожилой мужчина обошел машину и приблизился со стороны водителя.

— Наполните бак, — сказал я, — и проверьте масло.

Паренек рассматривал бензостанцию. Это было небольшое здание, единственная постройка в океане пшеничных полей. Окна были пыльными. Я едва мог различить внутри настенный телефон.

Парень покачивал ногой.

— Старик долго копается. Я не люблю ждать.

Он смотрел, как тот поднимает капот, чтобы проверить масло.

— Почему такие старики хотят жить? Ему бы лучше умереть.