Мальчишки, мальчишки... - Страница 7

— Некогда было. Ладно, после расскажу. А Яшка врет, проклятый, и ромкинские ребята тоже врут! Никаких услужников у красных нет. Ни у комиссаров, ни у командиров. Есть адъютанты, ординарцы у большого начальства — ну, так это ведь совсем не то, это штука военная, без нее нигде нельзя! Да и тоже, Сано, под командой живут: нонче адъютант, а завтра снова боец или командир. А Тиняков, Иван Егорыч, с которым я тогда был, мне завроде старшего товарища, хоть я и под его начальством. Мужик хороший. Начштаба по разведке, понял?

— Кто, кто? — вскидывался любопытный Санко.

— Ктокало! Так и хошь, чтобы я тебе военную тайну выдал. А если хошь, тогда божись, что никому не расскажешь.

— Хос-споди исусе! — закрестился друг. — Я ведь, знашь, никогда… Чес-сна мамина могила!

— Ну вот, так-то лучше. Скажу, так и быть, как мужик мужику. Скоро начнется, Сано, наше наступление, и тогда уж колчаков погоним до самой Сибири, вот увидишь. А я послан красным командованием, чтобы разведать беляцкие военные силы. Понял?

— Не.

— Да чтобы воевать-то, надо знать, поди-ко, с кем да с чем! Какая часть супротив твоей стоит, какое у нее вооруженье, сколь пулеметов, орудий, где стоят и протче. Где в Марково, например, колчаки главную позицию держат?

— Это я знаю! — сказал Сано. — Они у леса, за деревней, всю землю лопатами, ломами да кирками изрыли, день и ночь там солдаты попеременке сидят. Посидят-посидят да в деревню идут. А на смену им другие из домов топают.

— Молодец! — похвалил друга Ваня. — Если не врешь, вынесу после успешного наступленья благодарность перед строем. У нас положено.

Санко Ерашков посмотрел на товарища уважительно.

— А только это одно мне мало знать! Где пулеметы, где пушки стоят, где основные, где запасные позиции, что за части, в каком доме штаб — вишь ты, сколь набирается!

— Штаб-от ихний, Вань, у Ромкиных в доме, там и офицеры толкутся, и караул стоит целые сутки. Сеньке Ромкину, слышь, погон подарили, дак он его на грудь нацепил, вроде как орден. Красу-уется!..

— Я ему покажу погон! Живо сниму. — Ваня сплюнул на пол.

— Ох, Ванька, Ванька, скажу отцу, надерет он тебя… — снова заворчала Агаха.

— Где пушки стоят, тоже знаю! — расходился тем временем Санко. — Солдаты мужиков-то деревенских не пущают, стрелить грозятся, а мы бегаем, нам хлебца иной раз дают да каши. Я ужо и иную прислугу знаю: фийверкеры там, ездовые… Четыре пушки знаю, где стоят. А пулеметов у них сколь-то там, в окопах и землянках, а сколь-то в селе. Когда ученье, их солдаты туда-сюда таскают. Солдат-то — штук триста, поди, а то и поболе.

— Побо-оле! Сколь поболе-то? Может, пятьсот?

— Может, и пятьсот, — подумав, ответил Ерашков. — Может, и пятьсот двадцать. Хотя нет, пятьсот двадцать не будет, поди…

Затопленная Агахой печка стала нажигать зад, Санко заерзал, хотел слезть, но Ваня удержал его:

— Э-э, ты куда?

— Пойду я к дедушку, а то он даст мне бучку, если поздно заявлюся. Не век ведь с тобой на печке-то сидеть, от людей прятаться. Даже в карты не поиграть.

— Я говорил, что мне нельзя? Говорил? А ты не понял? Ух, Сано! Ладно, завтра, когда еще не светло будет, забежишь за мной. В Марково пойдем.

— Ку-уда? — заполошилась тетка. — Только там и ждали тебя! Схватят — где и был!

— Обожди, не гуди. Ты мамке с тятькой сказала, что я здесь?

— Сказала, да тятьки-то не было дома, а мать… Еле отвязалась я от нее! Хотела за мной сюда бежать, пришлось наврать, что ты не у меня ночуешь, незнамо где. Уж не ходил бы ты туда, Ванюшка, солдаты с офицерами там ведь на каждом шагу шныряют. Иные таковы суровые, прямо страсть!

— Все равно, тетка. Как справный красный боец должен я теперь задание свое исполнять, а как примерный сын — мамку с тятькой проведать. Не так, что ли? Ну-ко, отвечай!

— Ох, Ваньша, Ваньша! Ты-то примерный сын? А кто из дому бегал?

— То другое дело. То дело революционное.

— Так оно… Да только сидел бы да сидел у меня, не ходил никуды. Вон Санко-то все узнает, завтра вечером набежит опять да и расскажет.

— Санко… — Ваня покрутил пальцем вокруг носа, словно закручивал ус, с высоты печки глянул на одевающегося друга. — Санко, конечно, мужик свой, неплохой, красноармейской породы. Однако разведчицкое дело еще не постиг. Как я могу одному ему довериться? Возьмет да наврет или еще что-нибудь не то узнает. А мне потом за это перед товарищем Тиняковым, Иван Егорычем, ответ держать? Была нужда.

Дружок Санко покряхтел немного — обиделся — и сказал:

— Ты, Ваньша, с утра со мной лучше не ходи. Увидит тебя кто-нибудь в деревне да и побежит в ромкинский дом, офицерам доносить. Знают ведь, где ты, Офоня с бабой да батюшка Илларион всем расшумели. Ты давай-ко лучше вечерком, я тебя за нашей оградой ждать буду. А днем я по позиции на лыжах пробегу, еще раз те пушки посмотрю. И у ребят поспрошаю, у кого в избе пулеметы стоят. Так ведь лучше будет, а, верно, Вань?

Подумав, Ваня согласился.

— Ты только и вечером поосторожничай, Вань, — попросил его, уходя, Санко. — У нас в избе, слышь-ко, два солдата стоят, а у вас тоже солдат. Так что ты тихонько давай.

— Да что ты, Санко. Нам ведь это, разведчикам, не впервой. Вот зажмурю глаза, скажу: «Эх, честная разведчицка праматерь, Акулина-троеручица, выводи-ко давай!» — так все и будет ладно.

Разведчицкую матерь Акулину любил поминать — во гневе ли, благодушии — товарищ Тиняков.

На другой день, лишь стемнело, Ваня Карасов отправился в Марково. Через ворота он проходить не стал, потому что там дежурил белогвардейский пост, а, увязая в снегу, забрал немножко влево, к лесу, перелез изгородь и оказался в родном селе. Дальше на улицу было махнуть — пара пустяков. А вот и Санушков дом, милого друга.

— Э-эй, Сано!

— Здесь, здесь я, Вань! Иди-ко быстрей.

Они зашептались за оградой. Ерашков обсказывал все так толково, что Ваня аж подивился вслух его наблюдательности и сообразительности.

— Да ты, глянь, совсем бедовый, Санко! Тебе бы самый след разведчиком быть.

Тот гордо, солидно выпрямился, вздернул подбородок и вытащил из рукава латаной-перелатаной, расползающейся шубейки сложенную бумагу.

— Карандашиком, Вань, начеркал, как да чего. И где пушки стоят, и как окопы нарыты. И где пулеметы по избам. Сколь офицеров у Ромкиных, у кого сколь солдат на постое. Лошади, да что да…

Ваня сунул бумагу себе в шапку, крепко пожал другу руку:

— Спасибо, Сано, побегу я. Мамке с тятькой надо показаться. А ты у меня будешь распрекрасный большевицкий боец!

Сторожась, прижимаясь к домам, Ваня поспешил к своей избе. Зашел сбоку, отыскал чистое место в покрытом морозным рисунком стекле, глянул внутрь. Отец сидел на лавке, возил куском вара по скрученным суровым ниткам — собирался, видно, чинить валенок. На кованом сундуке, под лоскутным одеялком, спала сестра Анька. Братья Гришка и Петька со страшным ревом молотили друг друга на полу. «Ужо я вас!» — топала на них мать и замахивалась. Братья — ноль внимания. Младший, Васька, сидел в зыбке и сосал кулачок. От радости, что видит опять всех, у Вани слезы защипали глаза, и он сипло закашлял, удерживая плач. Стало жарко в носу, в висках; непослушной рукой он застучал в замерзшее окошко.

— Кто там? — мать метнулась к стеколку.

Ваня махнул ей рукой и побежал на крыльцо.

— Ой! Ты ли, Ванюшка? — вскрикнула Фекла.

— Я, мамка, я! — забормотал он.

Фекла снова ойкнула и тоже заплакала. Так они стояли, обнявшись, пока не вышел отец и не спросил:

— Кого бог принес, мать? — И потом так же растерянно стоял рядом, не зная, как вести себя с внезапно объявившимся сыном. Только губы прыгали.

— Вот так дело! Вот так Ваньтё — тормози лаптем? Ты откуль, Ванюш?

— Да оттуль! От красных. Солдат-то где ваш? Сказывали, солдат у нас в избе стоит, а я его в окне не видел.