Мальчики - Страница 9
Через тех же свойских девок Таран достал общую тетрадку с рукописными текстами, так сказать, порнографического содержания.
Прозаическое произведение называлось "Леночка на даче" и приписывалось Алексею Толстому.
В этом сумбурном рассказе гимназистку по имени Леночка пригласил на дачу солидный бородатый дядюшка, которому она вполне доверяла. За обедом дядюшка угостил Леночку вином и, очевидно, подсыпал в бокал какое-то зелье. Леночка очнулась на полу обнаженная и поруганная, а рядом с ней почему-то стоял таз с окровавленной водой. Затем брутальный дядюшка стал производить над нею манипуляции, смысл которых был не совсем понятен. Сначала Леночке было больно, а потом приятно. Особенно нас с Тараном озадачила одна фраза дядюшки, обращенная к Леночке: "Хошь, в матку засажу?" Мне и до сих пор не понятен смысл этого предложения Алексея Николаевича Толстого или того одаренного школьника, который использовал его почтенное имя.
Наивной Леночке это было понятно так же мало, как и нам, но она, во всяком случае, решила, что дядюшка не желает её плохого.
Другое, поэтическое произведение приписывалось Есенину и называлось "На пляже". Его героиня млела на песке, когда к ней подсел бойкий кудрявый паренек, напоминающий лихого гармониста Пензу из пионерского лагеря или глянцевого Сергея Есенина с фотографии на нашем секретере. Этот вертопрах, как положено в произведениях данного жанра, приступил к делу без обиняков.
А он меня за груди, тупые же бывают люди,
И стал он сильно мять прекрасные сосуды, – сетовала героиня.
Поэма завершалась строками, достойными пера рязанского самородка:
Туда-сюда обратно, тебе и мне приятно.
После чего героиня принимает решение наведываться на пляж как можно чаще.
Таран рассказал мне о существовании срамной оратории "Лука
Мудищев", которую в сопровождении симфонического оркестра исполняет не кто-нибудь, а сам Ираклий Андроников. Тарану удалось достать эту кассету через сына одного местного коллекционера магнитофонных записей. Мы прослушали её на магнитофоне у приятеля, когда никого не было дома. Действительно, на грязной записи, под патетические всплески скрипок, какой-то мужик поставленным театральным голосом декламировал матерную ахинею.
Это было так же убого и похабно, как "Леночка на даче" или "На пляже". В этом не было ничего таинственного, ничего сладкого. А самое волнующее и томительное я нашел не в замусоленных тетрадках и не на треснутых кассетах, а в первом томе Лермонтова, который мы получили по подписке в картонной упаковке.
На фронтисписе этой клейкой, свеже пахучей книги был изображен чернявый гусар в расстегнутом алом доломане с золотыми аксельбантами, с челкой, уложенной точно как у нас с Рафаэлем. Один из рисунков был озаглавлен: "Схватка конных егерей с французскими кирасирами". А на странице 166 было помещено то самое стихотворение
"Счастливый миг", о котором мне рассказывали ребята.
От нескромного невежды
Занавесь окно платком;
Ну, – скидай свои одежды,
Не упрямься, мы вдвоем…
…
О! как полны, как прекрасны
Груди жаркие твои,
Как румяны, сладострастны
Пред мгновением любви;
Вот и маленькая ножка,
Вот и круглый гибкий стан,
Под сорочкой лишь немножко
Прячешь ты свой талисман…
Это было именно то, о чем мы мечтали, – не больше и не меньше.
Пока мы с Тараном обсуждали возможные значения слова "талисман", мою книгу выхватили девки. Весь урок они хихикали, передавая Лермонтова по рукам и повторяли: "Ну, скидай свои одежды, не упрямься, мы вдвоем". А когда мне наконец удалось отбить свое сокровище, оно словно было покрыто сальным налетом пошлости. Как это грубое слово
"сосаться".
Печально глядя на очередное поколенье, я также не нахожу среди его понятий глагола "отлапать". Между тем, отлапывание было любимым похождением моих бедовых сверстников и предметом их похвальбы.
Отброшенный от педагогической практики на долгие годы, я не знаю, как это действие называется у нынешних мальчиков двенадцати лет. А между тем, не могу и допустить его исчезновения, как борьбы и бега взапуски. Ибо оно является моделью сексуального поведения взрослого человека, своего рода уличной школой полового воспитания.
Девочек лапали во время перемены, когда в рекреациях начиналась толкучка, первоклассники сновали под ногами, все визжали, толкались и под шумок можно было схватить кого-нибудь за ногу или за грудку.
Наброситься на девочек и отлапать их также удобно было после уроков, в темном тамбуре между дверями, когда народ давился при выходе.
Наконец, девочку можно было повалить на снег и залапать под предлогом шуточной борьбы, или налететь на неё в подъезде.
Забава эта была групповая, собачья, а не парная. На девочку налетали со всех сторон, если она не сильно дралась, а потом хвалились, кто за что успел схватить и что при этом якобы почувствовал. Жертва такого нападения не могла быть предметом общих воздыханий. Её инстинктивно выбирали по тому же принципу, что и мальчиков для битья. Она была презренна.
Так, Греку удалось на перемене отлапать Хазову, высокую зрелую девушку с длинными стройными ногами, в очень коротком платье, но рыжую и конопатую, а потому и не входящую в число фей. Во время толчеи у кабинета химии этот счастливец запустил ей руку под юбку и погладил твердую попку. К сожалению, это не было бахвальством, я видел это сам.
Мы с Назариком отважились зайти к Мансуровой, лучшей подруге
Опариной, такой же изящной, но более привычной и доступной.
Мансурова училась в нашем классе, её родители были глухонемые.
Пока Мансурова в дверях пыталась выяснить, чего нам все-таки нужно, я дерзнул схватить её за теплую твердую грудку и ткнуться губами в её прохладную щеку. Благодаря свидетельствам Назарика, этот подвиг, сильно приукрашенный, получил широкую огласку. Я смотрел героем. Но однажды мы чуть не доигрались.
В нашем классе училась девочка, вполне подходящая на роль жертвы.
У неё были густые, толстые волосы, похожие на гриву вороной лошади, смуглое неровное лицо, зазывные глаза и нескладная фигура без талии, с коротким туловом, чересчур длинными руками и ногами. Во всей её повадке было что-то отталкивающее, как в паршивой кошке, которая увязалась за вами, идет и мяучет, несмотря на ваши замахи и крики.