Мальчики - Страница 7
В боксе было замечательно все, кроме соревнований. А в соревнованиях его суть.
В том же году я впервые напился. На кухне у Жарика, под телогрейкой, стоял бидон браги, заготовленной для самогона. Жарик набрал мне алюминиевую кружку мутной белесой жидкости, в которой плавали какие-то крошки вроде мух, и я стал глотать сквозь сизый тошнотворный запах сдавленным горлом, пока не допил до дна. Горячая волна ещё не достигла моего мозга, а Жарик подсунул мне ещё одну точно такую же невыносимую кружку, и ещё.
Я сел на лавочку, прислонившись спиной к печке, и стал смотреть на кошку, которая заглядывала в мутное оконце кухни с покатой крыши погреба. Изображение кошки прыгало и вращалось с ускорением сначала в одну сторону, а потом в другую. В ушах звенело, как после удара в голову, и так же далеко плавали по тошноте слова моих друзей.
Жарик извлек из тайника папиросу. Они с Назариком расплющили мундштук папиросы пропеллером, как мужики, поочередно затягивались, указывали на меня пальцем и хохотали.
Мы зашли в комнату, стали толкаться и кувыркаться на диване, как того очевидно требовало пьяное поведение. Стены и пол притягивали меня, как магниты, и я, пытаясь удержаться на ногах, снова летел и ударялся обо что-то твердое.
Вдруг Жарик достал из-под дивана ружье, лязгнул переломленным стволом и прицелился сначала в Назарика, а потом в меня. Он целился в меня невыносимо долго, и по выражению его лица невозможно было понять, играет он, или уже нет, а главное – есть ли в стволе патрон.
Внезапно я понял, что Жарик, в отличие от Назарика и любого другого моего знакомого, может выстрелить на самом деле. Меня охватил ужас, и я постыдно загородился руками.
Следующее впечатление осталось от шершавых ударов ледяного склона по лицу и ладоням. Мы ползли из оврага, падали и скатывались вниз.
Шапки съехали на лицо, шарфы выбились из-под курточек и мотались на ветру. Мы висели друг на друге и махали руками проезжающей "скорой помощи".
Воспоминания выстраивались из каких-то мутных образов и россказней очевидцев этого легендарного события, повторяемых чуть ли не до окончания школы. Выходя от Жарика, я выбил кулаком стекло на террасе его соседей. Потом, при переходе улицы, около нас притормозил милицейский "козел", но более трезвый Назарик сказал, что мне плохо и он ведет меня домой. Что я подвернул ногу на физкультуре и самостоятельно идти не могу.
Мы пришли не куда-нибудь, а в школу, где показываться не следовало хотя бы потому, что мы закололи уроки. Учеба кончилась, в раздевалке толпился народ. Я стал срывать пальто с вешалок и устраивать себе ложе на полу, к восторгу многочисленных зрителей.
Тогда Лёха Чернышенко из девятого класса, чемпион России по самбо, отволок меня домой, пока не засекли учителя.
Весь день до следующего утра я промучился в постели, вскакивая только для того, чтобы добежать до туалета. Маме я сказал, что отравился блинами, но она не очень поверила и периодически просила меня сознаться, что я все-таки выпил. Я не сознавался ни в какую ни через год, ни через два, ни через пять. Кажется, я так до сих пор и не сознался, что в двенадцать лет впервые обожрался браги в деревне
Нижняя Китаевка.
Любопытно, что Жарик, который приучил меня к табаку и вину, сам потом не курил, да и не спился. Те роковые годы, когда в организме мужчины формируется алкоголизм, он провел в местах, где нет ресторанов и девочек.
А теперь пора сделать отступление о том, что составляло самую суть мальчика с тех пор, когда ему захотелось покорять сердца девочек, и до того вечера, когда ему это удалось. Я имею в виду штаны.
Накануне эпохи джинсов это были брюки клёш, клеша. Не знаю, откуда был заимствован их канонический фасон, но выглядел он следующим образом. Пояс шириной пять-семь сантиметров со скошенным клапаном застегивался на две пуговицы. Карманы в виде горизонтальных прорезей были такими мелкими, что в них можно было заложить лопаточкой только пальцы рук. Ширина в колене составляла 20 – 23 см, внизу, соответственно, 23 – 27. Ранты карманов можно было украсить дерматином, а понизу клешина, во избежание трепки, обшивалась полоской "молнии" или обклепывалась фигурными латунными пластинками
– отходами производства самоваров тульского завода "Штамп".
В радикальных случаях в наружный шов брюк ниже колена вшивались клинья из другой материи, например, из малинового бархата. Клинья были не только декоративным элементом, доводящим размах клеша до клоунских масштабов, но и средством конверсии обычных стариковских порток в модные. Горячие головы, способные на подобные безумства, пускали по низу брюк бахрому и даже пришивали электрические лампочки, но это был уже декаданс.
В любом случае к клешам полагался широкий пояс: желательно офицерский, так называемая портупея, но можно и солдатский. Желтая скрипучая "портупея" из натуральной кожи была ценной валютой, и её могли снять во дворе, то есть, отнять у мальчика, не способного защититься. Как-то в опасный сто первый двор зашли два маленьких военных воспитона – воспитанники оркестра артиллерийского училища.
Зашли в ремнях, а вышли без ремней.
Солдатский ремень из дерматина ценился меньше, зато мог служить холодным оружием в уличной драке, если его намотать на кисть руки и махать бляхой. Рассказывали, что после такого удара у кого-то на всю жизнь отпечаталась на лбу пятиконечная звезда. И во лбу звезда горит… Должен признаться, что никогда не наблюдал такого архаичного способа единоборства, заимствованного из Красной Армии, и носить солдатский ремень в наших кругах считалось безвкусицей.
Понятно, что клеша, как и любая отечественная мода, каким-то вывертом пришли с Запада, но я до сих пор не вижу определенного источника. Битлы, уже прекратившие свое существование, до наших краев почти не докатились, да и не оказывали заметного влияния на народные вкусы. Они носили узкие брюки макаронами и пиджаки без воротников, а позднее джинсы, бывшие уделом не масс, но пижонов.
Элвис? Он своими петушьими костюмами и баками как у собаки больше напоминал ухаря с завода РТИ. Но это, на мой взгляд, было случайное совпадение. Элвис влиял на моду нашего региона ещё меньше, чем битлы. А для нарождающейся фарцы Элвис вообще был допотопный дурак.