Мальчик: Рассказы о детстве - Страница 19

— Было из-за чего поднимать столько шуму, — сказала экономка.

— Займитесь этим, — сказал ей врач. — Наложите бандаж и не скупитесь на мазь, магниево-серной мази побольше. — И зашагал прочь.

По правде, я не могу винить врача за такое поведение. По-моему, он действовал правильно и умно. Боль ведь тогда считалась чем-то неизбежным, и от нас ожидали, что мы сумеем ее выдержать. Анестезия и обезболивающие уколы в те времена не очень-то были в ходу. Зубные врачи, например, никогда не утруждали себя каким-то там наркозом. Но очень сомневаюсь, что сегодня вам так уж понравилось бы, если б какой-нибудь врач накинул вам на лицо полотенце, а потом пырнул ножом.

Когда мне было около девяти лет, моя сводная сестра собралась замуж. Ее избранником стал юный английский врач, и в то лето он поехал с нами в Норвегию.

Роман развивался очень бурно, и влюбленная пара, по какой-то причине, которую мы, малышня, так и не поняли, вроде бы не очень радовались, если мы норовили увязаться за ними. А они одни уходили на лодке в море. И по горам лазили только вдвоем. И даже завтракали одни. Нам это было обидно. Как?! Мы в семье всё всегда делали все вместе и теперь не понимали, почему сестра вдруг решила вести себя по-другому. Ну и что, что она обручилась?! Мы возложили вину на ее жениха — это он, похоже, нарушил и разрушил безмятежность нашей семейной жизни, — и стало ясно, что раньше или позже его должна постигнуть неминуемая кара.

Ее жених был заядлый курильщик трубки. Он, кажется, вообще никогда не вынимал изо рта своей отвратительно воняющей трубки, не считая тех моментов, когда ел или плавал. Нам даже захотелось узнать, вынимает ли он ее, когда целуется со своей невестой. Когда он разговаривал с нами, он ее тоже не вынимал. Это нас оскорбляло. Куда вежливее было бы вынуть ее изо рта и беседовать, как полагается.

Однажды все мы отправились на нашей маленькой моторке на остров, где никогда прежде не были, и на этот раз моя сводная сестра и ее мужественный возлюбленный решили поехать с нами.

Мы выбрали тот остров потому, что еще раньше заметили на нем нескольких коз и козлов. Козлы и козы лазали по скалам, и мы решили, что надо бы навестить их, потому что это, наверное, будет весело. Но после высадки обнаружилось, что козы совершенно дикие и к себе нас подпускать вовсе не намерены. Так что мы оставили попытки подружиться с ними и просто расселись на гладких камнях, наслаждаясь замечательным солнцем.

Мужественный возлюбленный набивал свою трубку. Я внимательно наблюдал, как тщательно он запихивает табак в трубку, доставая его из желтого кисета. И только он покончил с этой работой и собрался было раскурить свою трубку, как сестра позвала его купаться. Так что он отложил трубку и ушел.

Я поглядел на трубку, которая лежала на камне. И увидал рядом кучку сухих козьих какашек — каждый катышек был маленьким и круглым, словно светло-коричневая ягодка. Тут же мне пришла в голову интересная идея.

Я дотянулся до трубки и вытряхнул из нее весь табак. Потом набрал козьих катышков и стал растирать их между пальцами, пока они не стали рассыпаться. Потом очень осторожно затолкал эти высохшие какашки в трубку и старательно утрамбовал их большим пальцем, подражая сестриному жениху. Когда с этим было покончено, я насыпал сверху тоненький слой настоящего табака.

Вся родня наблюдала за этими моими действиями. Никто не сказал мне ни единого слова, но я чувствовал, как со всех сторон на меня нисходит тепло всеобщего одобрения. Я вернул трубку на место, на тот камень, куда ее положил хозяин, и все стали дожидаться возвращения жертвы. Мы были теперь заодно, даже моя мать. Я втянул всех их в заговор, в опасный семейный заговор.

И вот он вернулся — мокрый, грудь колесом, сильный такой красавец, здоровый и загорелый.

— Прекрасное купание! — объявил он всему свету. — Замечательная вода! Очень здорово! — И стал энергично растираться полотенцем. Потом сел на камень и потянулся за трубкой.

Девять пар глаз напряженно следили за ним. Никто не хихикнул, все затаились, чтобы не сорвать розыгрыш. Мы дрожали от предчувствия, и напряжение висело в воздухе. Никто из нас не знал, что в точности случится.

Жених вставил трубку в рот и зажег спичку. Поднес ее к трубке и втянул воздух. Табак воспламенился, и его голова скрылась в клубах синего дыма.

— Ах-х-х, — сказал он, выпуская дым через ноздри, — что может быть лучше доброй трубки после хорошего плавания.

А мы все ждали. Трудно давалось это ожидание — мы едва сдерживали напряжение. Моя младшая сестра, которой было всего семь, не могла больше выдержать.

— А какого сорта табак ты кладешь в эту штуку? — спросила она, выражая лицом и голосом полнейшую невинность.

— «Моряцкая нарезка», — отвечал мужественный возлюбленный. — Лучше ничего нету. У нас балуются всякими дурацкими ароматизированными табаками, но я до них и дотрагиваться не хочу.

— Я и не знала, что вкусы у них разные, у табаков, — продолжала сестренка.

«— Еще бы они не отличались, — стал он объяснять. — Табаки очень даже различаются по вкусу — во всяком случае, для разборчивого курильщика. „Моряцкая нарезка“ — это самый чистый и натуральный табак. Табак для настоящего мужчины.

Моя взрослая сводная сестра, вся такая свежая после купания и вырядившаяся теперь в махровый купальный халат, подошла поближе и села рядом со своим мужественным женихом. Они стали обмениваться друг с другом такими дурацкими игривыми взглядами и слюнявыми смешками, что всем нам стало дурно. Но они были слишком заняты друг другом, чтобы замечать ужасное напряжение, которое овладело всеми остальными. Они даже не видели, как мы все на них уставились. Они просто снова погрузились в свой мир влюбленных жениха и невесты, в котором для маленьких детей просто не было места.

Море было безмятежным, солнце сияло, стоял прекрасный день.

И вдруг, совершенно внезапно, жених издал пронзительный вопль, а тело прямо подскочило в воздух.

Трубка выпала изо рта и с грохотом покатилась по камням. Второй изданный им вопль оказался таким пронзительным и визгливым, что над островом от испуга взлетели все отдыхавшие на нем чайки. Черты лица жениха исказились непереносимой мукой, словно бы его подвергали страшной пытке, тело задергалось, а кожа стала белой, как снег. Он начал плеваться, и задыхаться, и сморкаться, и трястись, и жадно хватать воздух, и вообще вести себя так, будто он паралитик с серьезным повреждением жизненно важных внутренних органов. И он полностью лишился дара речи.

Мы зачарованно глядели на него.

Моя сводная сестра, которая, наверно, подумала, что вот-вот лишится будущего мужа, стала хвататься за него, колотить его по спине и кричать:

— Милый! Дорогой! Что с тобой? Где тебе больно? Лодку! Заводите мотор! Срочно в больницу!

Она как будто совсем забыла, что нету тут никаких больниц, по крайней мере в радиусе ста километров.

— Я отравился! — выплюнул наконец из себя ее мужественный возлюбленный. — Достало до легких! Попало в грудную клетку! Вся грудь в огне! Весь живот горит огнем!

— Помогите мне погрузить его в лодку! Быстро! — кричала сводная сестра, хватая его за подмышки. — Чего уставились без дела? Помогайте!

— Нет, нет, нет! — кричал не столь уж и мужественный теперь возлюбленный. — Оставьте меня в покое! Воздуху мне! Воздуху!

Он лег на спину и стал заглатывать огромными глотками великолепный норвежский морской воздух и лишь через минуту или две снова уселся, успокоился и стал быстро приходить в себя.

— Что это такое вдруг на тебя нашло? — спросила его невеста, нежно взяв его ладони в свои и хлопая ими друг о дружку.

— Ничего не понимаю, — пробормотал он. — Просто ничего понять не могу. — Его искаженное лицо все еще оставалось белым, как снег, и руки продолжали дрожать. — Должна же быть какая-то причина, — все повторял он. — Не бывает без причины.

— Я знаю причину! — закричала семилетняя сестра, заходясь в визгливом хохоте. — Я знаю, что это такое было!