Макся - Страница 5

— Кутейник! — прибавила третья женщина, хлопнув его рукой по плечу.

— Ну, обстригем.

— А когда спрыски будут? Позовешь? — приставала вторая женщина и закурила папироску с корешками русского табаку.

— Позову.

— То-то. Мы тебе песенку споем, такую залихватскую!

— Куды тебе! Ты ее, Максим Иваныч, не слушай, она всех молодых скружила да надула.

— Слушай ты ее, дуру набитую.

— Ты хороша, модница… Уж бы не хвасталась… Зачем с Петрушевым таскаешься?

— Молчи, харя! — и женщина плюнула в лицо обижавшей ее.

— Ну-ну! смирно, вшивая команда! — закричал им один почтальон и прибавил Максе: — ты не больно слушай их, нужды нет, что они пасти-то разинули. Ишь, как ревут, во все горло!

— У нас здесь очень просто; все друзья и друг друга не выдаем. Смотри и ты никого не выдавай, — сказал ему Лукин.

Макся узнал также, что все почтальонши и девицы любят, чтобы мужчины называли их барынями и барышнями, и обижаются, если их не называют так.

В первый же день его поступления в почтовый дом ему ночью привелось видеть несколько сцен. Пришла почта. В это время он дежурил в конторе. Почтальон приехал пьяный, его распек старшой за то, что он приехал без пистолета и сабли, и предварительно сдачи почты сводил в баню, где отрезвил его двадцатью горячими ударами розог и заметил Максе, что и с ним то же будет. При этом Макся исполнял, с чувством и достоинством, должность палача.

Его удивило то, что почтмейстер пришел разделывать почту в халате и раскричался на одного почтальона.

— Ты пьян, мошенник!

— Никак нет-с, ваше высокородие.

— Старшой, он пьян?

— Точно так-с.

— Дать ему завтра двести горячих.

Почтальон был действительно трезвый и повалился в ноги почтмейстеру, но почтмейстер прогнал его.

Старшой со злостью сказал почтальону в разборной:

— Уж я же тебе задам! Взлуплю же я тебя!..

— Никита Иваныч, простите!..

— Я покажу тебе, как обзывать меня вором! — И больно зол был старшой, до того, что Максю пронимало при одном его появлении, и Макся всячески старался выслужиться перед старшим.

Максе пришлось после этой почты дежурить в конторе, и он долго дивился всему.

— Что же это такое? — спрашивал он одного приезжего почтальона.

— Это все оттого, что старшой с почтальоном может сделать все что хочет. А что бабы здешние так живут, так это не редкость. Сызмалетства уж они такие, мужчины их избаловали.

— Оказия!.. А девки?

— И девицы тоже…

И так стал Макся служить почтальоном. В конторе работы было мало. Все его занятие состояло в том, что он записывал письма и пакеты в реестры, закупоривал пост-пакеты, записывал получаемую корреспонденцию в книгу. К этим занятиям он приучился в одну неделю. И они были для него очень легки. Скверно было то, что ему приводилось вставать, наравне с почтовыми, каждую ночь, как приходила почта. К почтовым он тоже привык и уже пригляделся к их жизни и не удивлялся всему, что видел. Свободное время он проводил или в семействе почтового, или играл в карты и бабки, или рассказывал об своей старой жизни; но в любовные дела не входил, боясь, что ему набьют бока, до тех пор, пока одна барышня не подала ему сама повода к этому.

Играл он во дворе в бабки с тремя почтальонами. Дворник отворил дровяной двор, из которого назначались дрова исключительно для почтальонок и сортировщиц. Почтальонки, сортировщицы и девицы, в числе десяти особ, прошли мимо играющих.

— По дрова, бабоньки? — сказал один почтальон одной даме и скосил глаза.

— Конечно.

— Э, девоньки! задери хвосты-те! — сказал другой почтальон и ущипнул одну молодую барыню.

— Уйди, черт! Вымой наперед лапы-те.

— Экая ты красавица писаная!.. Барыня, помелом мазанная.

— Будь ты проклятой, рыжий пес! — барыня плюнула.

Почтальоны подошли к воротам и стали поджидать барынь. Женщины и девицы стали ругать дворника за дрова и перебранивались между собою из-за дров.

— Ты зачем лишнее полено взяла?

— Тебе какое дело? — ругаются барыни.

— Ну-ко, Курносиха, цапни ее по мордасам! — сказал один почтальон.

— Молчи ты, немытая харя, туда же суется!..

Прошла одна почтальонка с дровами. Почтальоны ей загородили дорогу: она плюнула одному в лицо и ушла.

— Храбра! — захохотали почтальоны и просыпали дрова у другой почтальонки.

Макся стоял у дверей и смотрел на одну девицу, дожидавшуюся, когда дворник набросает ей дров. Она часто взглядывала на него и раньше этого, а теперь не спускала с него глаз.

— Эй ты, ротозей! Поди, тебя Марья Ильинишна дожидается, — сказала одна почтальонка Максе, заметя, что он смотрит на Машу. Макся покраснел; почтальоны осмеяли его и толкнули во двор. Макся неловко подошел к девице.

— Чего тебе? — спросила она Максю.

— Я унесу дрова-то…

— Куды те, вахлаку! Унесу, говорит!

— Ей-богу, унесу.

— По-моему, чем говорить, взял бы да и нес!

Макся взял шесть поленьев из чужой кучки, за что его обругал дворник:

— Куда, куда понес? Не тебе назначено.

— Поди-ко, не все равно…

— Я тебе дам — не все равно. Сказано, погоди!

Макся понес дрова.

— Тебе говорят, брось!

— Молчи, мужик.

Дворник подошел к Максе и так ударил его по шее, что у него выпали дрова. Макся схватил дворника за бороду, и бог знает, что бы Макся сделал с дворником, если бы не вступились почтальоны.

— Дурак ты эдакой! Ведь он любимец почтмейстерской. Он с тобой может сделать все что захочет, — говорили ему почтальоны.

Утром на другой день почтмейстер долго кричал на Максю и велел арестовать его в конторе на целую неделю. Храбрости Максиной все дивились, а Марья Ильинишна по два вечера носила ему в контору разных кушаньев, секретно от своей семьи, хотя она была уже сосватана за какого-то сортировщика; да и после свадьбы всегда кланялась на его поклоны и спрашивала: «здоровы ли-с?» А это считалось признательностью, расположением дамы к мужчине, который свободно мог ей скосить глаза, а в темноте и обнять.

Макся прослужил в почте уже два месяца и изучил вполне все почтовое общество. Это общество, населяющее дворню в числе восьмидесяти человек, он и его товарищи разделяли на три части: аристократию, мелкую шушеру и чернь. Аристократию составляли почтмейстер с помощником, письмоводитель и контролер; мелкую шушеру составляли сортировщики и почтальоны, а чернь — сторожа с кучерами и кухарками. С виду казалось, что все общество не гнушалось друг другом, но на деле выходило такое же различие чинов и должностей, как и везде. Почтмейстер гостил у чиновных и чиновных же приглашал к себе и никогда не заглядывал в обиталище сортировщиков и почтальонов, и если случалось ему бывать у старшого или у сортировщика денежной корреспонденции, то это считалось предметом особенной милости с его стороны и давало повод к толкам, пересудам и зависти всей дворни: человек возвышался в мнении всей дворни, и ему завидовали. После одного посещения почтмейстера к такому человеку с ним уже зналась остальная аристократия, и он сам причислял себя к аристократии, отдаляясь больше и больше от меньшей братии. Остальная аристократия редко заглядывала к сортировщикам, и то разве вроде милости, как то: на именины, крестины и похороны,

Смотря на аристократию, церемонились и сортировщика с почтальонами, но уже не так. Они происходили большею частию из почтальонов, и как они ни старались переделать себя по-чиновнически, все выходило как-то смешно; и после того как над ними стали издеваться почтальоны, они переставали важничать, но хотя дома и играли с ними в бабки, в карты и ходили в гости к ним, все-таки на службе вели себя с достоинством, желая показать, что они выше почтальонов. Почтальоны, такие люди, которым трудно выползти из своего звания, ненавидели дворню выше их, и хотя оказывали им почтение на службе, но под пьяную руку ругали их, и предметом их разговоров было то, что случилось сегодня в дворне у лиц старше их. Каждая неловкость, каждая ошибка и каждая глупость, сделанная теми, ими осмеивалась громко и ставилась им в вину.