Максим Горький - Страница 9

После отъезда Ромася Алексея, по его собственным словам, «свинцом облила тоска». Он бродил по деревням, «точно кутенок, потерявший хозяина». Наконец он решил оставить этот негостеприимный край и устроился матросом на баржу, идущую вниз по Волге. Однако в Симбирске он и его товарищ по бегству, молодой крестьянин Баринов, были ссажены матросами, которым их поведение показалось подозрительным. В карманах у них было только тридцать семь копеек. Их главной целью было попасть на берег Каспийского моря. До Самары они добрались «зайцем» на пассажирском поезде. Там снова нанялись на баржу. Через неделю доплыли до Астрахани и пристроились к калмыцкой рыболовной артели. Вскоре Алексей снова пустился в путь, чтобы добраться, пешком, до Кавказа, нанимаясь по дороге на сезонную работу, чтобы не умереть с голоду. В начале 1889 года он вернулся на берега Волги, этой великой реки, которая заворожила его с самого детства, и устроился в Царицыне.[20]

Этот город, как и несколько других поволжских городов, служил пристанищем для ссыльных политических агитаторов, которым правительство не разрешало выезд отсюда. Простые подозреваемые в подрывной деятельности жили там бок о бок с вернувшимися из сибирской ссылки, которым был запрещен въезд в крупные университетские города. Поскольку большинство из них было интеллектуалами, они без труда устраивались в администрацию железных дорог. Один из таких неисправимых «прогрессистов» заинтересовался Алексеем и подыскал ему место ночного сторожа на вокзале в Добринке. «Я хожу с палкой вокруг пакгауза, оберегая его от воров, а внутри этого же пакгауза мое непосредственное начальство – начальник станции – имел лавочку, в которой продавал казакам ближайших станиц чай, сахар и другие украденные из вагонов товары». Вокруг него были только мерзости, ложь и жестокость. Каждую субботу школьный учитель сек в бане свою жену, и она выбегала, голая и растрепанная, с воем, а он преследовал ее с прутьями в руке. Во время оргий несколько мужчин, напившихся водки, раздевали женщин, чтобы потрогать у них груди и животы, перед стоявшим в ужасе Алексеем. Кухарка комиссара полиции примешивала своей месячной крови в лепешки, которые готовила для машиниста, чтобы пробудить в нем «нежные чувства». Узнавший об этой ворожбе машинист в скором времени повесился у себя в погребе.

После всего увиденного, как напишет Горький впоследствии, существование хороших и умных интеллектуалов стало казаться ему тоскливым, бесцветным, проходящим где-то за пределами мрачной и тупой суеты, из которой состояла каждодневная жизнь. «Мне казалось, что интеллигенты не сознают своего одиночества в маленьком, грязном городе, где все люди чужды, враждебны им, не хотят ничего знать о Михайловском, Спенсере и нимало не интересуются вопросами о том, насколько значительна роль личности в историческом процессе». Более отчетливо, чем когда-либо, он видел пропасть между книгочеями в очках, окутанными вуалью книжных слов, и грубыми, непросвещенными народными массами, идущими на поводу у животных инстинктов. Между ними огромная разница, просто расовая разница, также скажет он.

Часто после завершения ночных обходов он получал приказ убрать на кухне у начальника вокзала, вымыть пол в комнатах, наколоть дров, вымыть посуду, вычистить лошадь. Изнуренный сверхурочными работами, он обратился к начальнику участка, к ведению которого относилась станция Добринка, с ироничной жалобой: «Живу я по-прежнему хорошо, с товарищами по службе (сторожами) сошелся, обязанности свои постиг в совершенстве и исполняю их в точности. Начальник станции мною доволен – и, в знак своего расположения и доверия ко мне, заставляет меня каждое утро выносить помои из его кухни. Прошу ответить, входит ли в круг моих прямых обязанностей таскать помои из кухни начальника станции?» Письмо было сопровождено посланием в стихах на ту же тему. Послание повеселило начальство, и автор письма был назначен на вокзал Борисоглебска, чтобы сторожить и поддерживать в надлежащем порядке метлы, мешки и брезенты. Новые обязанности оставляли ему больше времени для чтения. Как напишет Горький позже, он жадно рвался соприкоснуться с этой красотой, которая так манит нас в книгах, впитать любовь, которая обогатила бы. Все чаще и чаще он чувствовал толчки смутного, обжигающего гнева, который поднимался в нем, ослепляя разум, превращая в тягостное отвращение его заботу о людях.

За безупречное поведение ему вскоре доверили самую ответственную должность – должность весовщика на вокзале в двенадцати верстах от Царицына, на станции Крутая. Едва устроившись на новом месте, он организовал «кружок саморазвития» из пяти человек: двух телеграфистов, одного слесаря, одного типографского рабочего и его самого. В отличие от студентов и интеллигентов Казани, все члены нового кружка были из простых, все самоучки, жаловавшиеся на свою участь, не веря в неминуемый социальный переворот. Очень скоро полиции доложили об их тайных сходках. Опасаясь ареста, они подумали, не лучше ли будет, вместо того чтобы грезить о революции, послушаться голоса Толстого, который проповедовал возврат к земле и создание свободных сельских коммун. Быть может, этот далекий писатель-пророк действительно держит ключи мудрости, справедливости и счастья? Они отправили ему коллективное письмо, за подписью «Алексей Максимович Пешков»: «У Вас много земли, которая, говорят, не обрабатывается. Мы просим Вас дать нам кусок этой земли». Письмо осталось без ответа.

Нимало не упавший духом, Алексей решает приехать к Толстому, в Москву, чтобы попросить у него помощи и совета. В мае 1889 года он покинул Царицын, с пылающей головой и призрачным миражем независимой жизни, с мыслями «о земле, которую я сам вспашу, засею и своими руками соберу ее плоды, о жизни – без начальства, без хозяина, – без унижений, я уже был пресыщен ими». Этот дальний путь он проделал частично пешком, частично на товарных поездах – по ночам ехал с кондукторами товарных на площадках тормозных вагонов. В сумке среди белья у него лежала «Песнь старого дуба», с жаром написанная поэма «в прозе и стихах», вобравшая в себя «мысли, собранные за десять лет пестрой и тяжелой жизни». Эту первую пробу пера он надеялся показать Толстому. Но не нашел писателя ни в имении Ясная Поляна, ни в его доме в пригороде Москвы. Однако там он встретил жену писателя, «на дворе у дверей сарая, тесно набитого пачками книг». Прежде чем он успел поведать ей о цели своего визита, она сообщила ему, что ее муж отправился пешком в Троице-Сергиеву лавру. Так как Алексей выглядел явно усталым, она провела его в кухню и любезно предложила ему кофе с булкой. После чего заметила вскользь, «что к Льву Николаевичу шляется очень много „темных бездельников“ и что Россия вообще изобилует бездельниками». «Я уже сам видел это, – напишет Горький, – и, не кривя душою, вежливо признал наблюдение умной женщины совершенно правильным».

Разочарованный, однако не потерявший достоинства, Алексей неохотно решает вернуться на берега своей дорогой Волги. На этот раз выбор его пал на родной город, Нижний Новгород. В кармане не было ни копейки – «я уговорил проводника пустить меня в скотский вагон». Тридцать четыре часа он путешествовал в компании восьми быков, которые фыркали, мычали и топтались, со спутанными ногами, в навозе и моче. Когда он прибыл к месту назначения, ему казалось, что он и сам превратился в рогатый скот и совершенно готов к отправке на бойню.

Нижний Новгород кишмя кишел ссыльными «политическими». Это революционное братство сильно возросло между 1888 и 1889 годами благодаря притоку многочисленных студентов, высланных из Казани после университетских волнений 1887 года. Алексей встретил среди них двух своих бывших товарищей: Чекина, бывшего казанского учителя начальной школы, высланного за политические убеждения, и Сомова, бывшего ссыльного. Они предложили ему жить с ними, в маленьком домике на улице Жуковского. Один сочувствующий марксистам, Мицкевич, встретив в то время Алексея, напишет в своих «Воспоминаниях»: «Передо мной стоял высокий молодой человек в голубых очках, длинноволосый, в черной рубахе и тужурке, в сапогах». Чекин представил его: «Вот Пешков; человек интересный, вышедший из народа».