Максим Горький - Страница 2

Дела деда шли все хуже, в доме часто не бывало денег, и бабушка убивала все свое время за плетением кружев и вышивкой. Со своей стороны, Алеша все свое свободное время после школы, так же как воскресенья и праздничные дни, тратил на то, чтобы ходить по дворам, по улицам, собирая говяжьи кости, тряпки, бумагу, гвозди. Каждую субботу он продавал эти отбросы ветошникам за несколько копеек и отдавал деньги бабушке. Она торопливо засовывала монеты в карман юбки и благодарила внука со слезами на глазах. В школе мальчишки смеялись над ним, называя «ветошником», «нищебродом». Они пожаловались учителю, что от Алексея Пешкова пахнет помойной ямой и что рядом с ним «нельзя сидеть». Публично униженный, он страдал от этого обвинения в нечистоплотности еще более потому, что очень усердно мылся каждое утро и никогда не являлся в класс в той одежде, которую надевал, отправляясь на поиски старых тряпок.

Впрочем, вскоре он занялся более доходным делом, однако менее законным. Вместе с несколькими приятелями, такими же бедными и никому не нужными, как он сам, он приноровился воровать тес на складах, у реки. «Воровство в слободе, – напишет Горький, – не считалось грехом, являясь обычаем и почти единственным средством к жизни для полуголодных мещан… По праздникам большие хвастались удачами своими, маленькие слушали и учились».[5] Чтобы украсть дрова и тес со складов, мальчишкам нужно было обмануть бдительность сторожей, а потом тащить свой груз по льду и снегу. На вырученные деньги покупали хлеба, сахара, чая…

Эти набеги не мешали Алексею регулярно посещать школьные занятия. Книги притягивали его. Однажды он украл у матери рубль, чтобы купить «Священную историю» и сказки Андерсена. Она заметила пропажу и побила его сковородником, но затем простила и расплакалась. Со школьной скамьи она сохранила уважение к печатному слову. Она хотела научить сына стихам, которые когда-то любила. Однако, читая их, он переделывал их на свой лад и вставлял свои слова. Вечером, устроившись на чердаке подле бабушки, он декламировал шуточные стихи собственного сочинения, которые заставляли ее давиться смехом.

Мальчик имел настолько живой ум, что в школе, несмотря на все его выходки, его успехи были сочтены удовлетворительными. В 1878 году, после сдачи экзамена в третий класс – ему было десять лет, – он даже получил похвальный лист и в награду три книги: «Евангелие», «Басни Крылова» и книжку без переплета с непонятным названием «Фата Моргана». Он тут же отнес все три книги в лавочку и отдал вырученное, пятьдесят пять копеек, бабушке. Что же до почетного листа, в знак своего презрения к школе он испортил его дерзкими надписями.

Это было его прощанием с занятиями в учебных заведениях. Испытывающий облегчение оттого, что не нужно больше возвращаться в класс, он и не догадывался в тот момент, что позже будет сожалеть о недостатке образованности и страдать от комплекса неполноценности рядом с людьми, закончившими университет. Его почти набожному преклонению перед «знанием» предстояло перестраиваться всю его жизнь, удаляясь от инстинктивной враждебности к интеллигентам, которые вышли не из народа.

А тем временем в доме отсутствие работы, нищета и ссоры создавали такую атмосферу безысходности, что Алексей вскоре затосковал по школе. Отчим его исчез, бросив Варвару, жалкое приданое которой промотал. Совершенно обнищавшая, семья поселилась теперь в крохотной темной конуре в подвале. Варвара была тяжело больна туберкулезом. Она стала «длинная и тонкая, точно ель с обломанными ветвями». Шумное дыхание вырывалось из ее посиневших губ.

5 августа 1879 года, вернувшись домой после выполнения поручений, Алеша нашел ее сидящей за столом, одетой в сиреневое платье, с видом важным и разгневанным. «Поди сюда! Ты где шлялся, а?» – гневно спросила она. И, не дожидаясь ответа, она схватила его левой рукой за волосы, правой рукой взяла длинный гибкий нож, сделанный из пилы, и с размаха несколько раз ударила плашмя. После чего медленно отодвинулась в свой угол, легла на постель, вытерла платком пот со лба и попросила пить. Алексей принес ей в чашке воды. Она отпила глоток, подняла глаза к иконам, удивленно открыла рот и испустила последний вздох. Долго стоял Алексей у постели матери, с чашкой в руке, глядя, как застывает, сереет ее лицо.

Через несколько дней после похорон матери дед сказал ему: «Ну, Лексей, ты – не медаль, на шее у меня – не место тебе, а иди-ка ты в люди…»

Алексею было одиннадцать лет. И пошел он в люди.

Вынужденный зарабатывать себе на жизнь самостоятельно, Алексей служил сначала «мальчиком» в обувном магазине у Порхунова. Очень скоро его начала возмущать пропитанная ненавистью услужливость хозяина и приказчика, которые пресмыкались перед покупательницами и ползали перед ними на коленях, а когда те уходили, «говорили о них грязно и бесстыдно». За несколько копеек мальчик чистил обувь хозяев и служащих, приносил дрова, ставил самовар, убирал в магазине, чистил судки для обеда, разносил покупателям товар по всему городу. Измученный, вскоре он начал мечтать о побеге, но, разогревая на керосинке судок со щами, обварил себе руки и был отправлен в больницу. Этот несчастный случай положил конец его службе в магазине. После нескольких дней, проведенных в больничных стенах, он вернулся домой и был принят дедом так: «Здравствуйте, преподобное лицо, ваше благородие! Отслужили? Ну, уж теперь как хотите живите, да!» Бабушка принялась утешать Алексея, объясняя ему, что дед совсем разорился и что Господь наказал его за жадность. «А всё за то, что бедным не помогали мы, несчастных не жалели», – сказала она. И в надежде искупить этот грех и вернуть Господнюю милость, она вставала посреди ночи, чтобы «тихую милостину подавать». Взяв Алексея за рукав, она ходила по черным пустынным улочкам, подходила к самым жалким домишкам и, перекрестясь трижды, оставляла на подоконниках по пятаку и по три кренделя. Они вдвоем ходили и летом, и осенью в лес собирать ягоды, грибы, орехи, лекарственные травы. Собранное продавали и часть вырученных денег оставляли для «тихой милостины». Эти лесные прогулки вызывали у Алексея восторг. В тени деревьев он чувствовал глубокий внутренний покой и ощущал, как развивается в нем способность улавливать все шорохи и движения природы. «Слух и зрение становились острее, память – более чуткой, вместилище впечатлений – глубже»,[6] – напишет он. Бабушка казалась ему «существом высшим всех людей» своей мудростью, добротой и согласием с небесными силами. В то же время он говорил себе, что «хорошо быть разбойником, грабить жадных, богатых, отдавать награбленное бедным».[7]

Его одновременно влекло и к восстанию, и к сочувствию. То он рвался бороться с несправедливостью, жестокостью, нищетой, глупостью, то горел желанием утешить тех, кто стал их жертвой. Некоторые долетавшие до него фразы вызывали его возмущение: «Одного всем сразу нельзя бить – надо по очереди…» или «Али Бог бабу на смех родил?..» С двенадцати лет он испытывал к женщинам нечто вроде зачарованной жалости, набожного изумления. Он подружился с хромой девочкой, «чистенькой, точно птица пеночка», страстно любившей читать и доводившей до безумия «голубым огоньком» своих глаз влюблявшихся в нее мальчишек. Каждый из былых приятелей хвастался перед ней своими победами в игре в городки. Доходило даже до рукопашной – лишь бы завоевать ее восхищение. Алексей молча переживал.

Вскоре дед заявил, что его внук достаточно бездельничал и что ему пора «вернуться в люди». Мальчика отдали в ученики к некоему Сергееву, чертежнику в строительной конторе. Вместо того чтобы учить профессии, Сергеев предоставил мальчика в услужение своей жене. Супруга его, сварливая и крикливая, заставляла Алешу натирать паркет, чистить самовар и медную посуду, колоть дрова, чистить овощи и ходить с ней по базару, таская корзину с покупками. Она люто ненавидела свекровь, и с раннего утра эти две женщины лишь оскорбляли друг друга, грозили и устраивали скандалы. В одну из таких ссор хозяйка схватила кухонный нож, закрылась в клозете и принялась дико там рычать. Сергеев уперся руками в дверь и согнулся, чтобы Алеша мог залезть на него и достать до стекла над дверью. «Лезь, разбей стекло, сними крючок с пробоя!» Алексей послушно стал исполнять приказ, но, когда вышиб стекло и нагнулся вниз, хозяйка принялась колотить его по голове черенком ножа. Вытащили хозяйку в столовую с боем. В согласии свекровь со снохой пребывали лишь тогда, когда они отчитывали Алексея. Когда хозяин, уступая просьбам своего ученика, попытался начать обучение его чертежному делу, старая хозяйка облила мальчику все чертежи квасом. В другой раз опрокинула на них иконную лампаду. Обе со злым сердцем, тем не менее обе были набожны до мозга костей. Во время их ссор каждая призывала Господа и молила Его обрушить на голову другой самые страшные несчастья. Их бог был зловредным, мстительным и скудоумным, как и бог деда. Алексей часто сопровождал их в церковь – по субботам ко всенощной и по воскресеньям к обедне. Там, в синеватом воздухе, среди трепета восковых свеч и позолоты икон, все женщины были похожи на ангелов. Укачиваемый торжественным пением хора, Алексей забывал о суровой каждодневной боли: «В церкви было хорошо, я отдыхал там так же, как в лесу и поле. Маленькое сердце, уже знакомое со множеством обид, выпачканное злой грубостью жизни, омывалось в неясных горячих мечтах».[8] Размышляя над невеселой долей своей, он иногда сочинял свои молитвы. Слова слагались в жалобы сами собою, без усилий: