Майя Кристалинская. И все сбылось и не сбылось - Страница 4

Семья Кристалинских переехала в Самару после того, как ее глава (а он оставался главой большого «клана» Кристалинских) принял православие.

Решение переменить вероисповедание Илье Семеновичу пришло не сразу; ждал, пока это желание, которое, став реальностью, решит судьбу не только его, но и всей семьи, созреет окончательно. Он не считал свой поступок предательством, ведь был Илья Семенович отличным фармацевтом и вполне мог бы найти свое место в большом городе, почему же он и дети его должны прозябать в каком-то Глухове, на задворках Черниговской губернии, учиться в хедере, заканчивая этим свое образование, жениться и выходить замуж тут же, в местечке; почему его жена Фаня не может сидеть в ложе театра и смотреть на сцену в бинокль, Держа в другой руке веер? А уж как она любит музыку! Боже мой, пусть Фаня слушает настоящую музыку, а не скучного кантора в синагоге, хотя не надо гневить Бога, в их синагоге кантор приличный.

Переехав в Самару, Илья Семенович купил захудалый аптечный магазин, перестроил его, завез из Москвы пилюли, порошки, флакончики с микстурой и каплями, сам встал за прилавок вместе с Фаней, и дело пошло, аптека оказалась на бойком месте, а ее хозяин стал первым другом жителей не только Николаевской улицы, но и других близлежащих, и если учесть, что улицы эти были в центре города, то его магазин с чудодейственными лекарствами, изготовленными не только по московской, но и по американской рецептуре, стал местной достопримечательностью. Самарские доктора направляли пациентов «к Кристалинскому».

В Самаре у него стали рождаться дочери. Старшей была Мария, следующая — Раиса, третья — Лиля, затем — Рената, а уж последняя — Сарина.

Жизнь удачливого аптекаря спокойной и безмятежной не назовешь. Стоять самому за прилавком и общаться с больными покупателями — а среди них были и нервические, и завсегдатаи психбольницы — утомительно, к концу дня он раздражался по любому поводу и еле держался на ногах, несмотря на сравнительно молодой возраст; вечером же шел долгий и скрупулезный подсчет выручки, а ночью наступала бессонница, голова шла кругом: где купить подешевле очередную партию лекарств, бинтов, марли, ваты и прочих товаров аптечного ассортимента. Где? Ехать в Нижний или снова — в Москву, а то и в Питер?

В Самаре он слыл человеком нрава кроткого, состоятельным, был уважаем, на нужды города не забывал отдавать значительные суммы, встав в один ряд с фабрикантами и банкирами, радеющими за процветание Самары, и был одним из самых верных меценатов, кто дорожил ее репутацией, в среде российских писателей, артистов, художников. И об этом прежде всего говорил его дом на Николаевской, его гостиная с уютной мягкой мебелью — многочисленными диванчиками и креслами, с частыми гостями, составляющими художественную элиту города, хотя бывали и приезжие; среди них особо привечались музыканты, и в первую очередь — скрипачи. Скрипка царствовала в доме Кристалинских — этого первоклассного, по самарским меркам, музыкального салона — не только на вечерах, но и в другое время дня, когда музицировал только Ефим, влюбленный в скрипку фанатично. В каждой из своих племянниц он мечтал увидеть будущую скрипачку, присматривался к ним и скрипку-четвертушку, привезенную из Америки в подарок, держал наготове, чтобы одарить ею, осчастливить ту девочку, которая проявит к ней благосклонность.

Ефим выполнил задуманное — вдруг невесть каким чутьем — может быть, ему помог в этом его скрипичный фанатизм? — определил выдающийся талант у средней дочери брата — Лилии, которой в ту пору было шесть лет. Девчушка со светлыми локонами, веселая, быстрая, летающая из комнаты в комнату в светленьком платьице с оборочками, была больше похожа на ангелочка с рождественской открытки — маленькую трубу ей бы в руки, на которой играют посланцы Божьи, расправив в полете крылышки; но дядя Ефим увидел другой облик ангела — со скрипкой в маленьких ручках.

Девочка Лиля, получив подарок, поначалу с охотой начала изучать премудрости музыкальных дисциплин, к ней даже был приглашен педагог, первая скрипка из местного оркестра, молодой человек, недавно закончивший Петербургскую консерваторию, любящий родной инструмент не менее фанатично, чем Ефим Семенович. Скрипач просиживал с шестилетней ученицей часами, поражаясь ее музыкальности и усердию, и вскоре объявил во всеуслышание на ужине, к которому всегда приглашались все, кто находился в этот час в доме, что Лиля Кристалинская, несомненно, обнаруживает дарование, да такое, что ее впору причислить к вундеркиндам, что ей необходима школа, и тогда она поразит весь музыкальный мир; школу же можно получить только в консерватории, желательно — в Московской.

Ефим Кристалинский, услышав слово «вундеркинд», замер с куском осетрины на вилке и торжествующе обвел глазами стол, остановив ликующий взгляд на брате Илье и его жене Фане. Заслуги дяди немедленно были признаны публично, однако он и сам догадывался, как одарен ребенок; не знал только благодетель, что этот самый ангелочек уже люто ненавидел свою четвертушку.

О семействе Кристалинских город знал не только благодаря аптечному магазину, но и по частым концертам в оперном театре, в программы которых непременно включалось трио сестер — дочерей Ильи Семеновича; на афишах их объявляли как «трио сестер Кристалинских»: Маша — Раиса — Лиля. «Вундеркинд» к этому времени в возрасте всего девяти лет уже заканчивал Самарский музыкальный техникум; в одиннадцать Лиля уже играла с оркестром сложнейшие концерты Мендельсона и Виотти.

Но настало время хорошо нам известное, когда стало не до концертов, а особенно — не до обильных и многолюдных ужинов; со стола исчезли осетрина, икра и прочие деликатесы, а появились картофель в мундире, хлеб и мелкая волжская рыбешка; гастролеры накоротке приезжали в Самару, но зал на их выступления заполнялся на треть; полки аптечного магазина все больше пустовали, лекарства, когда они редко появлялись, быстро исчезали, и вовсе не оттого, что все жители города вдруг разом начали болеть — угрозы здоровью пока никакой не было, лекарства брали впрок. Началась другая эпидемия — переворотов и перетрясок семнадцатого года. Начался великий передел.

Последний переворот в семнадцатом у кого-то многое взял и кому-то многое передал. У Ильи Семеновича было что брать: магазин-аптека, дом на Николаевской, сад у дома, огород — в общем, буржуем был. Илья Семенович. Новой власти не было дела до того, что состояние свое Илья Кристалинский нажил не за счет чужого труда, не за счет ограбления рабочих, а почти круглосуточным трудом — обеспечить больных всем необходимым, найти, закупить, привезти очередную партию лекарств и прочих товаров, которые обязательно должны быть в его аптеке, — это тоже труд. Где купить? Ехать в Нижний или в Москву, а то и в Питер. А там — жулье среди торговых чиновников, требующих мзды. Стоя за прилавком, он знал своих покупателей в лицо, и встречая его на улице, они с почтением раскланивались с ним.

Во всех этих тонкостях революция не разбиралась, а новая власть и подавно. Слово «буржуй» значилось на ее ярлыке, который навешивала она на всех, кто не ютился в лачугах и имел свое дело. Удачливый коммерсант тоже был буржуем, а уж владелец магазина, где продавались слабительные, мази от парши и пилюли от мигрени, — тем более. В общем — «ешь ананасы, рябчиков жуй»… А что с ним будет дальше, знал каждый буржуй… Последний день был не за горами.

Ждать ареста Илья Семенович не стал. Однажды, узнав о том, что в тюрьму уже брошены владельцы пивоваренного завода и мукомольни, и осознав, что скоро придет и его черед, если раньше городские антисемиты не устроят погром и первым разграбленным будет его дом, — Илья Кристалинский посадил свое семейство на поезд «Самара — Москва» и отбыл в новоявленную столицу. Все его имущество, годами накопленное, было брошено в одночасье. И без всяких надежд на возврат — большевики, как ему казалось, пришли навсегда, и кумачовый цвет их знамен будет отныне единственным цветом под российским небом.