Майне либе Лизхен - Страница 54

Старые липы под окном уже давно нарядились в нежную, изумрудно-зеленую листву. По листочкам скользили солнечные блики, и деревья так явно радовались тому, что пережили еще одну зиму, что Ба невольно улыбнулась им в ответ. И вдруг заметила, что прямо напротив ее окон остановилась машина. Из нее вышел пожилой мужчина. Машина тут же уехала, а он остался стоять на тротуаре, как будто решая, что делать дальше. Потом поднял голову и принялся рассматривать дом. У Ба упало сердце. Она неловко сползла с кресла, встала сбоку от окна, хотя прекрасно знала, что с улицы в глубину комнаты заглянуть невозможно, и стала наблюдать за незнакомцем. Мужчина закурил, продолжая рассматривать дом и, как показалось Ба, окна именно их квартиры. Так продолжалось довольно долго. Потом мужчина, будто решившись, повертел головой, отыскивая урну, подошел, бросил окурок и решительно повернул за угол (а точнее, за полукруглый, как и полагается корме корабля, фасад), скрывшись из виду.

Елизавета Владимировна, пытаясь унять заполошно бьющееся сердце, продолжала стоять у окна, не в силах сделать ни шага. Отчего-то она была совершенно уверена – незнакомец пришел к ней. И когда раздался звонок домофона, она собралась с духом и смогла все же дойти до двери. Она не ошиблась – этот человек из сна наконец пришел к ней. Это то, чего она так боялась все эти годы.

Это то, чего она все эти годы ждала.

Не спрашивая, она нажала кнопку домофона, открыла дверь и стала ждать, отчего-то не догадавшись включить в прихожей свет. В тишине пустого дома явственно, как в том сне, она услышала шаги. Шаги приближались, человек шел уверенно и легко.

– Вот и хорошо, – вдруг с удивившим ее саму облегчением сказала вслух Ба. – Сколько можно бояться? На все вопросы должен быть получен ответ, хотим мы этого или нет.

В конце коридора появился мужской силуэт. Он приближался, постепенно выделяясь из полутьмы, но Ба все еще не могла разглядеть его лица. Человек шел, казалось, очень медленно, мучительно долго. Остановился, провел рукой по светлым волосам – в таких незаметна седина. У неготоже были светлые волосы – вдруг отчетливо вспомнила Ба, – светлые и длинные, хотя тогда никто из мужчин длинные волосы не носил, и это было почти вызовом. Наконец она догадалась щелкнуть выключателем, и в свете лампы смогла разглядеть гостя.

Перед ней стоял Эрнст Леманн. Человек из сна, лицо которого она никак не могла вспомнить, а теперь, увидев, мгновенно узнала.

– Фрау Вороноф? – спросил человек с сильным акцентом, и Ба смогла перевести дыхание – голос был другой, не Эрнста, иначе она бы просто не выдержала. – Вам нехорошо?

Он шагнул вперед, чтобы поддержать ее. Но Ба уже взяла себя в руки. Она не верит в мистику. Она не спит. И значит, это не сон. Но главное – голос, другой голос. Именно это и привело ее в чувство.

– Проходите, пожалуйста, – пригласила она и отошла в сторону. – Все в порядке. Просто вы очень похожи…

– Значит, вы не забыли, – кивнул мужчина. – Я боялся, что вы забыли. И тогда мой визит будет… странным.

– Нет, я помню, – ответила Ба, и они оба поняли, о чем речь.

– Эрнст Леманн – мой дед. Все говорят, что я похож на него. Я приехал на конференцию «Баухауз». Я тоже архитектор, как и он. – Гость говорил короткими фразами, с трудом подбирая слова.

Они вошли в комнату и сели у стола. Ба не стала предлагать чай и задавать полагающиеся по такому случаю вопросы: оба знали, что будут говорить о делах жизненно важных, и, стало быть, не до формальностей обычного гостеприимства. Это потом, позже. И Ба задала самый главный вопрос:

– Скажите… что с ним стало? С Эрнстом?

Вместо ответа Леманн-младший протянул Ба книгу в твердой обложке серого цвета. На обложке была фотография какого-то дома, фамилия автора – Ernst Lehman и название – «Mein Leben – Architektur».

– Там есть одна страница, – добавил он. – Откройте.

Ба послушно открыла. На странице с закладкой тоже была фотография – та самая. Девочка Лиза и известный архитектор герр Леманн, приехавший в Советскую Россию строить дома будущего. Под фотографией была подпись на немецком, которую Ба прочла с трудом – мешали слезы. «Meine erste Frau – Jelisaweta Woronowa. Swerdlowsk. 1937» [1], – вот что там было написано.

– Я не знала, что у него есть вторая фотография, – тихо сказала она скорее себе, чем внимательно следившему за ней человеку.

Он молчал, не помогал и не торопил.

–  Если она у вас… И если эта книга… – Ба лихорадочно пролистала ее до конца и там нашла то, что искала – снимок из семейного альбома: пожилая пара в окружении молодых людей, наверное, детей и внуков, все улыбались и были счастливы не для снимка. – Значит… он был жив? То есть я хочу сказать… Что с ним стало?

–  Он отсидел в лагере десять лет, – с трудом подбирая слова, стал рассказывать Леманн-младший. – Потом уехал в Америку – помогли друзья, все-таки он был архитектор с мировым именем. Туда еще до войны перебрались организаторы «Баухауза» Гропиус и Мис ван дер Роэ, они эмигрировали из нацистской Германии в США. Он работал до самой старости. Учил моего отца, и меня, и других студентов. Он рассказывал мне о России. И о вас. Он вас любил. Там про все написано.

… Ба сидела, глядя в окно, и гладила книгу, как живую. Леманн все понял, положил на стол визитку с адресом и номерами телефонов и незаметно ушел, тихо прикрыв за собой дверь. А Ба все сидела и гладила книгу, не замечая слез, которые катились у нее по щекам. Она бы очень удивилась, если бы кто-то сказал ей, что она плачет. Полноте! Какие поводы для слез могут быть у юной Lischen, которой любимый обещал, что они никогда – слышишь, никогда?! – не расстанутся надолго. Да, жизнь прошла. Но разве одна жизнь – это долго?

И он вернулся.

Все еще черно-фиолетовая, но уже не страшная туча, огрызаясь молниями и погромыхивая, нехотя отползала в сторону дальнего леса, и освободившаяся, свежевымытая половина неба была прозрачной и ослепительно-голубой. Город, на четверть часа замерший под натиском оглушительной июльской грозы, приходил в себя, улыбаясь и отряхиваясь.

По главной улице города ехал огромный синий автобус, блестя на солнце мокрыми дельфиньими боками. В больших, наглухо тонированных стеклах отражались дома, деревья, мосты, строительные краны, купола соборов. Двигаясь осторожно, как слон, по неотложным делам вынужденный заглянуть в посудную лавку, автобус свернул с главного проспекта (конечно же, имени Ленина) на тихую зеленую улицу имени уральского писателя Бажова.

«Странно… – подумала Ба. – Опять этот сон…»

Он не снился ей уже год или, пожалуй, больше – с тех самых пор, как незнакомец с длинными светлыми волосами, смешно стянутыми в пучок аптечной резинкой, и внимательными серыми глазами пришел к ней, в этот дом, и оставил на столе книгу, в которой Эрнст Леманн семьдесят лет спустя после разлуки снова признался в любви своей Лизхен.

Мысли были ленивые, медленные, неповоротливые, совсем как толстый полосатый кот из соседнего дома, сидевший на скамейке возле Ба – они вместе пережидали грозу на веранде детского сада. Детский сад давным-давно закрыли и перепрофилировали под контору, а веранда почему-то осталась. И плотники из ЖЭУ почему-то получили указание ее отремонтировать. Пустовалов специально для соседей в начале прошлого лета выкрасил ее и расписал невиданными цветами…

Автобус вдруг засигналил басом – то ли прогонял с дороги кого-то нерасторопного, то ли просто так, от полноты чувств, потому что – лето, и дождик кончился, вымыв стекла, а впереди – вечер, тихий долгий вечер, пахнущий мокрой листвой и чистым асфальтом! Ба и кот подскочили от неожиданности, спросонья вытаращив глаза друг на друга. Автобус опять засигналил, на этот раз уже сердито – въезд во двор перегораживал маленький «Фольксваген» трогательного фисташкового цвета, чья хозяйка отчего-то решила припарковаться непременно в этом неподходящем месте, – и замер, вдвинувшись во двор наполовину.