Махно - Страница 8

– Свидетели есть?

– Свидетели? Ермолай Кузьмич, скажите их благородию.

Мастер степенно кивает.

– Одна шайка-лейка… договорились! – ярится пристав.

– Зачем же так. Сейчас наряды поднимем. А наряды – они не пустые бумажки, по ним деньги плотют. – Мастер вынимает из ящика конторки кучу бумаг и удовлетворенно отыскивает нужную: – Вот извольте читать. Семь утра. Получил, приступил. Пять вечера – сдал. Работа с металлом, кропотливая…

Пристав в сомнении щурится и морщится.

Мастер украдкой подмигивает Емельяну.

Полицейский тонким металлическим щупом методично тыкает землю в огороде. Вот наткнулся на что-то. Напарник с лопатой копнул.

И вынимают из земли завернутый в тряпицу несторовский револьвер.

Ночь, грохот в дверь, Нестор мгновенно просыпается и выпрыгивает в окно – попадая прямо в объятия поджидавшей полиции:

– Ну, здравствуй… голубь сизокрылый!.. – И, поскольку он вырывается, тяжелый кулак бьет по почкам.

– Принимай обед! – Форточка распахивается в железной двери, и мятая миска с кашей встает на полочку.

Нестор, фингал под глазом и распухшие губы, волочит ноги к двери, звеня кандалами. Берет миску – и резко выплескивает в форточку (явно в лицо раздатчику):

– Сам жри, сатрап! Твой кусок!

Следствие тянет жилы и мотает нервы:

– Итак – когда и при каких обстоятельствах вы познакомились с политическим ссыльным Вольдемаром Аристарховичем Антони, членом подпольной партии анархистов-коммунистов?

– У анархистов нет партии, – презрительно бросает Нестор. – Мы ее отрицаем. Человек должен быть свободным.

– Так-с. А свою принадлежность к анархистам, стало быть, не отрицаете?

– А чего отрицать? Все вольные люди – анархисты!

Падает снег за маленьким решетчатым окном. По семь крестиков в ряд прокарябано и прочеркнуто на стене камеры: недели и месяцы.

И меняет календарь следователь в кабинете.

И впервые длинны отросшие в тюрьме волосы Нестора, уже на плечи ложатся пряди.

– Два стакана чаю! – приказывает следователь вызванному звонком солдату.

Разделенные с подследственным столом, они отхлебывают из стаканов и закуривают папиросы из одной пачки.

Глядя Нестору в глаза, следователь захлопывает толстый том «Дела» и начинает писать в графе «Закончено…».

– Одно не пойму я, Михненко Нестор Иванович…

– Чего?.. – равнодушно откликается Нестор.

– Дурачок ты или звереныш?

– Придет срок – придет и наш праздник. Тогда поймете.

– Деньги ты грабил – для революции. Хорошо – это я понять могу. Но убил ты – простого мужика, человека из народа, который просто исполнял свою службу!..

– Вашу службу сполнял, – непримиримо говорит Нестор. – Вот свою судьбу и выбрал. За воши гро́ши жизнь свою отдал – ну и дурак!

Роскошный весенний малороссийский пейзаж: кипящий цвет садов в зелени просторов, и высокая голубизна небес, и солнце плывет и дробится в реке.

И за высокой беленой каменной стеной – тюремный двор, и гуськом по кругу тащатся заключенные – кандалы и полосатые робы: прогулка.

– Именем Государства Российского!..

Зал встает с шумом и замирает. Побледневшие лица, сжатые рты, глаза в темных кругах. Вот и четверо братьев Махно в четвертом ряду, и поседевшая мать меж ними, поддерживаемая.

А вот и десяток обвиняемых встали со скамьи у стены, отделенные высоким дубовым барьером, и охрана с примкнутыми штыками вытянулась «смирно».

– …суд объявляет приговор… – пытается придать голосу торжественность председательствующий, но слова звучат обыденно, невыразительно:

– …Григоренко Родиона Остаповича – к смертной казни через повешение…

Женский вскрик и рыдания в зале.

– …Авруцкого Григория Яковлевича – к смертной казни через повешение…

Кого-то выносят из зала.

Тюремный двор. Раннее утро. Свежий дощатый помост, виселица, три петли. У помоста – десяток некрашеных сосновых гробов.

Приговоренные, охрана, экзекутор в чиновничьем вицмундире и два человека в штатском и заурядной внеш ности на помосте – палачи.

Первую тройку заводят на помост, связывают руки, мешки на голову, петли на шею. Священник на помосте молится и смолкает, делая жест крестом в сторону обреченных. Экзекутор чуть кивает. Палач у края помоста с силой дергает на себя высокий массивный рычаг. Под ногами осужденных падают, как ставни на шарнирах, широкие люки.

Томительная жуть ожидания длится четверть часа – давно прекратились конвульсии тел, по пояс провалившихся в прорези помоста. На глазах у остальных – палачи снимают петли и смертные клобуки, доктор щупает пульс на шее и кивает, тела кладут в гробы.

И следующая тройка, бросив докуренные папиросы и обменявшись деревянным рукопожатием, поднимается на казнь.

Одного из последней тройки тошнит, лицо зеленое от смертного ужаса, доктор сует ему под нос нашатырь.

Нестор на помосте в последней тройке. Пока мешок надевают соседу, он успевает сказать – отчетливо, негромко и без спешки:

– Прощайте, хлопцы. Мы жили правильно. Свобода придет!

Черная ткань скрывает лицо, петля затягивается, палач берется за рычаг.

Экзекутор поднимает к глазам лист и читает – тоже отчетливо и негромко:

– Его высокопревосходительство военный министр, имея на то высочайшие полномочия и руководствуясь человеколюбием, снисходя к несовершеннолетнему возрасту осужденного, объявляет помилование Михненко Нестору Ивановичу и повелевает смертную казнь заменить на пожизненные каторжные работы.

Палач снимает петлю и клобук. Все с невольным вниманием смотрят в лицо человека, только что вернувшегося уже с того света.

Нестор кривится и сплевывает. У этого парня нет нервов.

– Не купите, – бросает он. – Вам же хуже!

Бескрайний простор, золотые нивы и тенистые дубравы. И по пыльному шляху, в колонну по два, звеня кандалами, тащится жидкий строй каторжников: забритые наполовину головы, полосатые робы, сутулые спины. Сплевывают сухими ртами конвойные, скрипит и вскрикивает в зарослях коростель, вызванивается под высокими небесами унылая мелодия:

Динь-дон, динь-дон – слышен звон кандальный, динь-дон, динь-дон – путь сибирский дальний, динь-дон, динь-дон, слышно там и тут – нашего товарища на каторгу ведут… И вдруг один застывает посреди шага, странно прогибается, откидывая голову, и валится навзничь в пыль, чуть не увлекая с собой прикованного напарника. Строй приостанавливается, смешивается.

– А ну! Встать! Балуй у меня! – орет конвойный, сдергивая с плеча винтовку и щелкая затвором.

– Припадошный он, вашеродие. – Напарник, присев, поддерживает Нестору голову. «Ты язык-то, язык прижми, задохнется. – Да чем я тебе его прижму? – Да хоть ложкой, дурья башка. Ложка-то есть?» – Из угла рта у Нестора показывается пена.

– С чаво это он припадошный? – конвойный нагибается, вглядываясь с недоверчивой враждебностью.

– А вот постой в петельке да смертном балахоне, я на тебя погляжу, – мрачно раздается из колонны.

– Малча-ать! – орет солдат. – Подняли! Понесли! Не богадельня! – И, восстановив движение, напутствует: – Раньше сдохнет – меньше хлопот.

Нестор, повиснув на плечах товарищей, отирает рот и хрипит:

– Ваши большие хлопоты еще впереди, служивый.

Прикладами в спину – каторжников запихивают на ночь в переполненную камеру пересыльной тюрьмы.

– Да куды ж еще суете, драконы? – негодуют оттуда.