Махно - Страница 17

Еще мальчишкой примерялся Махно к револьверу, а сейчас – эпоха и должность требуют. Фронтовиков полно, инструктаж, солдатский наган взводишь сам, а офицерский – двойного действия, самовзвод, ходом спуска курок взводится. Сверху опускать ствол на цель – один прием, снизу подводить – другой, навскидку от пояса – уже третий: здесь представь, что ствол – это твой дли-инный палец, и вот пальцем этим ты в цель тычешь: сжиться надо со стволом, почувствовать его как часть тела.

Маузер тяжел, ручка у маузера неудобная, круглится узковато, и здесь приспособиться надо локоть держать чуть согнутым и расслабленным, тяжесть оружия оттягивает кисть вниз, выбирается излишняя слабина мышц и появляется устойчивость в запястном суставе. С этого упора подавшейся вниз к локтю кисти – за полверсты летит в цель с непревзойденной скоростью и точностью маузеровская пуля, пронизывая насквозь.

Надежность бельгийского и германского оружия – непревзойденная.

Хуже с сабелькой, с шашечкой хуже. Годами учился конник владеть клинком. Фехтование – наука долгая. Плечо накачать, запястье разработать, связки прочней жгутов, и локоток оттяжки добавляет. Своей жизнью живет клинок в руке, исполняя ее желания. Наклонил плоскость лезвия к траектории удара, пустил руку вкруговую от плеча, а острие – вкруговую от рукояти, подсел в такт на стременах – в свист и касание разваливает кончик шашки податливое тело.

Как многие, кто мелок телом и крепок духом, впился Махно в оружие. Выезжал в поле, рубил лозу и тыквы, стрелял по камушкам и перешибал сучки. Быстр был, ловок и цепок. И команда боевиков подобралась. Мир кругом стоял такой – перерыв между войнами, и никто не обещал никому иного.

Взяли зимой большевики Киев, выбили Раду из столицы: вот тебе и одни социалисты против других. Харьковская Красная республика покрасила Киевскую независимую.

– Они – паны, помещики! – убеждал гуляйпольцев харьковский большевистский комиссар. – Они хотят расколоть украинских и русских трудящихся, а украинских помещиков, наоборот, мирить с украинскими крестьянами – земли отдай назад и работай на хозяина!

– Мы всем показуем пример, – гнул свою линию Махно под одобрение прокуренного зала (знай нашего!). – У нас помещиков не будет. И все трудящие кругом с нас берут пример. И республика наша растет все шире. А диктатура пролетариата, партия – это не для нас. Время показывает – наша линия правильная.

– Вы ждете, покуда враг к вам в дом придет?

– Покуда это вы норовите из Питера к нам прийти. Вы зачем в Киеве? Украину подчинить? А по нам – пусть все живут сами по себе!

– Мы – украинским угнетенным трудящимся помочь!

– Они вас просили в Киеве тех образованных расстреливать?

И еще снег не сошел, как выкатились красные части с Украины, и малые немецкие гарнизоны заняли ее. Большая часть германских войск была переброшена на Западный фронт, а меньшая часть счастливцев ударила по курям, сметане и галушкам.

Гм. Южнее немцев Австро-Венгрия ввела, кроме собственно австрийцев, еще мадьяр (жестоких и жуликоватых). А также чехов и словаков, настроенных скорее миролюбиво.

М-да. Но сдавать продовольствие для нужд немцев селяне категорически не хотели. Там вырезали патруль, здесь ночью пощипали гарнизон – тихо началась партизанская война.

Немцы выкатили выговор Раде: ну?! Жратва?! Уголь, железо?! Порядок вы от нас получили!

Те-те-те. Осторожно оглядываясь, возвращались некоторые хозяева и помещики. И освобождал частично народишко полуразграбленные усадьбы. И работали пролетарии на заводах и в мастерских за положенную зарплату. А куда денешься?..

Хлеб, картошка, сало, гречиха. Уголь, железо. Масло коровье и подсолнечное! Табак! Потихоньку поехали в Германию и Австрию тоже.

Но. Да. Немцев было мало. Ночью они предпочитали не передвигаться. Запирались в избах и дежурили при пулемете. Перекладывая обязанности по договорному снабжению и порядку на самостийных воинов.

Гуляйпольский совет (теперь уже полуподпольно) постановил:

– Немцев мало, вояки они хорошие, раздражать не надо, тем более мобилизованные пролетарии. Разоружать, объяснять, отправлять домой. А вот киевским сборщикам налогов – вломить можно по полной!

О-па! Помещика пожгли. Заводчика повесили. Сборщиков налогов постреляли в овраге. А редким немецким разъездам махали белым флагом: вон наши пулеметы по буграм – а вот сало с горилкой для вас. Сдавай винты, немецкие пролетарии, – и ступайте до хаусов!

В результате немцы предпочли сидеть в Киеве – обеспечивать власть Рады. А она пусть сама делает остальное.

Немцы всегда скептически относились к организационным способностям славян. К чему, следует признать, имели основания. Управляющий-немец в имении или на фабрике был явлением российски типическим.

Немцы надавили на Раду. Гуманитарно-независимая Рада вспылила: мы не рабы, рабы не мы. Набравшийся в военных секретарях милитаристского духа Петлюра забыл мелкочиновничье прошлое и воевать с собственным народом отказался.

Не в силах сменить народ, немцы сменили правительство. Раде объяснили, что завтра немцы выгребут жратву от ее имени – и отойдут в сторонку полюбоваться, как озлобленные селяне порвут ее на гуляш по-сегедски. Задействовали пятую колонну – немцев-колонистов из Новороссии – и, собрав съезд советов, продавили избрание в национальные правители – гетман! – представителя славного рода Скоропадского. И чтоб слюшали сюда, герр гетман!

Войско наименовали вартой. Внешняя граница гарантировалась германско-русским договором, и варта исполняла роль вроде дивизий МВД. Повзводно и поэскадронно, реже – полубригадой с батареей конной артиллерии – варта имела задачей контролировать пространство самостийной державы.

Гетман не был социалистом. В классово чуждой социалистической Раде немцы сильно разочаровались. Замену ее на гетмана можно считать политической реакцией на германских штыках. Поместная знать поддержала гетмана, варта поддержала возвращающуюся в полуразграбленные поместья знать.

Тем временем стало тепло, и воевать стало легче. Взошли посевы, и согнанные с полученной было земли крестьяне на прокорм семей пошли к вернувшимся хозяевам в батраки. От ненавидящих взглядов добрых работников загорались крыши.

Во-от тогда возненавидели и немцев, и киевскую самостийну власть.

А-э-то-свадь-ба-свадь-ба-свадь-ба-пе-ла-и-пля-са-ла!! И-но-ги э-ту свадь-бу вдаль-несли!!! Помните песню? Ну так имела место в 18-м году свадьба знаменитая, как вынутая из седых легенд, о ней кто только ни писал.

Вернулся в свое имение серьезный пан: седые усы, брюхо в бархате, пальцы в перстнях. С дочерью вернулся: вспыхивающая от застенчивости юная красавица, тонкая талия и толстая коса. И жених с расформированного германского фронта вернулся: уже молодой полковник варты, ножны прадедовской шаблюки в самоцветах, чупрына воронова крыла и осанка молодого магната.

Залы убраны, столы ломятся, знатные гости здравицы провозглашают, военная молодежь кубки опрокидывает и в воздух палит, пьяных в тенечке складывают. На золотой поднос драгоценности бросают и пачки пестрых ассигнаций: не нищие подарки дарят молодым.

И разъезд варты, десяток конных, завернул на выстрелы в имение – да молодецким жестом хозяина их к столу: выпить за молодых.

– За природную нашу вольность да за свободную нашу землю! – провозгласил заезжий офицер, маленький и острый, как хорек. Осушил чашу, кинул оземь, неуловимым движением выхватил два нагана и одну пулю вогнал в лоб отцу, а другую – жениху. Пятифунтовые бутылочные бомбы рванули в другом краю столов, сметя публику осколками, хлестнули свинцом по самым расторопным короткие кавалерийские карабины, и пулеметной очередью от коновязи покрыл праздник легкий французский «шош».

– Гранаты! – отчетливо скомандовал офицер, бешено горя глазами, и взрывы раскидали остатки смятенного праздника. – Огонь! – скомандовал он, и поспешные хлопки выстрелов опрокинули немногих, пытавшихся отбиться. – Сдавайся! – он вспрыгнул на стол, стреляя с обеих рук на любое подозрительное движение.