Магические числа - Страница 2

Весь этот спектакль показался ему неуместным и грубым. Конечно, он чувствовал, что Тимур Андреевич давно не празднует его, но избавляться от него таким способом, поднимая на смех - зачем? Чем-то ему не по душе организованный им математический класс. С тех пор и начались подколы насчет магических чисел. Вначале Тимур Андреевич предложил внести дополнительный час по историческому экскурсу в мир чисел. Затем настаивал на включении в курс лекций о применении и смысле различных космических констант, участвующих в образовании Вселенной. Теперь предлагал изменить сами магические числа. Что это - намеренный прием выпроваживания из школы, просто издевательство или... Безусловно, и у Дода были ошибки в работе - с той же тройкой в диссертации. А может, - мелькнула жуткая мысль, - Тимур Андреевич принадлежит тайной ложе, поклоняющейся какому-нибудь числу, и хочет затащить в нее и Дода? Или ставит какой-то опыт? Мистика, чепуха. Он же знает, что единственный довод для Дода - это логика. И больше ничего. Никакой магии, никаких священных чисел не существует, как не существует ничего бездоказательного, априорного, трансцендентного. Даже иррационального. Все в конце концов можно объяснить. А что не объясняется, не выводится, противоречит самому себе - основано на ложных предпосылках и ложных фактах.

Да, мир пронизан числами. Но не числа - миром. И никакого магического кода проникновения в существо вещей, мира и духа не существует.

Чего же тогда хочет от него Тимур Андреевич, этот странный, периодами застывающий человек, словно одновременно живущий в двух ипостасях? Вот что важно узнать.

Дод зашел в свою комнату на третьем этаже, расположенную на месте бывшей уборной. После развода с женой он по разрешению директора жил в школе. На оставшемся от уборной вдоль стены возвышении располагалась его мебель, на стене напротив и в простенках шкафов в строго симметричном порядке висели картины - портреты великих людей, которым не нашлось пока места в классах. Тут были Пушкин молодой поры; Достоевский, запечатленный в азартном упоении игры; бранящий жену Толстой; высокомерно принимающий смерть в кубке Сократ; поглощенный вулканом Пифагор, так и не смогший скрыться от магии и мощи придуманных им священных чисел; Архимед в ванне; сумевший в знак протеста откусить себе язык и затем истолченный в ступе Зенон (на портрете как раз была изображена горстка его разбитой спрессованной плоти); Гоголь в период своего сумасшествия; Батюшков, Ницше, Дарвин и почему-то Шекспир, очень похожий на картине на женщину.

Дод устало опустился на диван и посмотрел на затянутого жерлом Пифагора. Возможно, с вулканом он хотел разыграть очередную мистификацию, для получения новых запретов, но переиграл. Угаданные или придуманные им числа сыграли с ним злую шутку: возле кратера остался один его башмак, найденный впоследствии тpемя местными жителями; случилось это четвертого числа лунного месяца на седьмом десятке его жизни. Его учение было тайным, и особая сила магических чисел таилась в том, что мир был в основном иррациональным. На картине Пифагор был изображен со спины, ноги его увязли в лаве. Возможно, он был уже мертв. Свет, исходящий из раскаленного жерла, освещал его неравномерно, ломано. Может быть, спектр его тоже состоял из особой последовательности чередующихся полос. Один, три, четыре, десять...

Господи, что за чушь лезет ему в голову? Кстати, он с женой развелся десятого марта. Ну и что? А есть ли вообще какая-нибудь закономерность в частоте возникающих плохих событий? Может быть, они тоже подчиняются закону Пи? Ладно, хватит. Надо поесть чего-нибудь и приготовиться к урокам. Вот, надо же, как раз завтра будет теорема Пифагора, которую тот не смог удержать в тайне. Под старость древний учитель почувствовал опасность чисел, но ученики предавали его, разглашая секреты фигур и закономерностей счета. Их убивали, исключали из сообщества, но зараза познания неотвратимо выползала в мир.

Поднявшись, Дод разогрел на электроплитке в предбаннике яичницу, достал чеснок и стоя поел.

Ночь сгущалась, плотнела за окном. Школьные фонари разрезали ее ткань почти осязаемой на ощупь световой застывшей материей. Было тихо, как перед смертью.

И вдруг погасло электричество. Во всей школе. Разом. Будто просто вытекло и кончилось. И, ничем не мешаемый, лунный свет постепенно обрел силу и разлился, материализовался в вытесняющем его до этого мире.

Значит, подготовка сегодня не выгорела - что ж. Дод зашел в комнату с целью улечься спать, глянул на залитую мертвым светом обстановку и замер.

Пифагор погружался в лаву неотразимо и жутко, это было уже привычно, но - он развернулся, вот что. Он был теперь лицом к комнате. Возможно ли такое? Дод протер глаза, глянул еще раз. Неужели он плохо рассмотрел до этого картину? Да нет, вряд ли. Аналитический ум его привычно заработал, и Дод облегченно вздохнул. Ну, конечно, все дело в освещении, вернее, даже в повороте освещения. Упавший сбоку лунный свет позволил по-иному взглянуть на линии рисунка, расставив их по-своему, и Дод увидел, что то, что он раньше принимал за сморщенную кожу затылка с клубком посеченных от жара волос, оказалось гримасой боли очень старого человека.

Он лег, как обычно, не раздеваясь, подоткнув себя с двух сторон пледом, и кто-то очень явственно сказал при этом откуда-то сбоку: "Надоело". Дод повернул голову и увидел, как изображение Достоевского слегка колыхнулось, изменилось, и классик упрямо повторил:

- Да-с, надоело. Черт вас возьми.

- Что надоело? - ответили ему с противоположной стены, где тоже наметилось какое-то движение внутри сразу нескольких картин.

- Второй час ночи, а игра еще не сделана, господа, - укоризненно покачал тяжелой головой Достоевский.

- Были помехи, - пояснил ему Дарвин. - Электроимпульсы, всплески чуждой энергии, нейронных спонтанных образований.

- Ну-с, и что?

- Это было тяжело, но я наконец выловил в них то, что хотел. Код выхода. Что вы на это скажете?

- Скажу, что это гнусно. И еще банально. Вы уже никогда не станете тем, кем были в свое время, предупреждаю. А тогда зачем городить?