Магадан — с купюрами и без - Страница 97

Парня вычислили и арестовали, да разве файлы вернешь?

Все вроде бы понятно, но как вирусы попали в изолированный автономный компьютер? Они же из Интернета выпрыгивают. А ведь Ия не подключена к сети. Откуда же у нее эта гадость? Остается только гадать. Кто-то занес на флешке, должно быть. Кто? Все, казалось бы, свои.

От матерков калининградского недоумка пострадал и другой компьютер нашей конторы: три года назад я купил его, чтобы им пользовалась Ада, наша вторая сотрудница. Год она увиливала от решения проблемы, тюкала на старом: четыре года для железа — несусветная старость. У меня кот прожил 15 неполных лет, а пересчитать на человеческие — не меньше века получается. У Ады тоже котяра — буйный был еще год-два назад, а теперь даже поесть не может подняться, пьет из миски лежа. Компы еще быстрее старятся. У Ады — винчестер, где вся информация записана, посыпался, многое оказалось утеряно. Вот и кусай локотки. Надо было на новый, для нее специально купленный, своевременно все перетащить. Правда, это не уберегло бы машину от атаки калининградского придурка.

Я уж думаю, как меня-то пронесло? Правда, незадолго до происшествия, в конце ноября у меня вообще винчестер у ноутбука погиб, все файлы накрылись медным тазом. Не одна тысяча страниц.

Я вспоминал умершего от разрыва сердца Поэта. Лет двадцать он восседал за переходящим по эстафете громоздким столом в стиле дальстроевского рококо, написал в Магадане не менее двадцати книжек, да и уехал в город, носящий имя Владимир. Мой тезка. Я в отместку собирался перебраться в Тольятти или даже Анатолию — полное сумасбродство так думать, но у поэтов и юмористов, а он был и тем, и другим, иная логика и даже химия. У него грохнулся компьютер, многое пропало безвозвратно, и это, думаю, оставило очередной рубец на его весьма нездоровом сердце, какой-то месяц не дотянувшем до шунтирования.

Я пережил гибель винчестера безучастно, я не пускал в себя беду, словно сработал какой-то фильтр. А потом нашелся умелец, который восстановил почти все убитое — мое и не совсем мое, отредактированное, год работы вернул и вообще жизнь.

Старость — к ней люди разного возраста по-разному относятся. Если тебе за 60, не очень-то жаждешь перемен. Но обстоятельства сильнее нас — диктуют и гнобят. Не расслабишься: надо сражаться не только за первое, второе и третье место, но и за последнее. До последнего драться и кусаться.

Ия солит кижуча в трехлитровой банке. Соль, сахар — как все. На зиму хватает. Начиная с восьмого года, перестала садить картошку на огороде: силы уже не т. е. Остался оборудованный подвал — на большую семью строился. Там лежит всего лишь один мешок на зиму. Хоть в аренду сдавай просторную подвальную площадь. Всем знакомым предлагала: хотите, держите у меня картошку.

Да что ты, милая, какая картошка? Это ж нанять надо, чтобы посадили, нанять, чтобы выкопали… дороже яблок обойдется. Ия — дама компанейская, к ней частенько заходят приятельницы, с которыми связывают долгие годы чаепитий и совместной работы на разных предприятиях города. Сверяют стиль жизни, вынужденные и добровольные потери, утешают друг друга сестринским утешением.

Как-то одна из давних ее знакомых спросила, пользуется ли Ия одним из модных лечебно-оздоровительных средств, которые настойчиво рекламируют по телевизору. Тем, что разглаживает морщины, убирает мешки под глазами.

— Да мы бы рады лечится, да поймите вы — некогда. Вот выйдем на пенсию, накупим кремов и мазей и будем ублажаться.

Кстати, Ия имела право выйти на пенсию 26 лет назад, а по северным меркам — тридцать с лишним…

Умерла знакомая, 80 лет. Ия и Ада вернулись с поминок, потрясенные, делятся впечатлениями.

— Вот ведь покойница Рая, царство небесное, какая аккуратистка — все разложила, все по порядку — одежду для погребения, документы, деньги на погребение и поминки, — с гордостью и отчаянием сказала Ия.

— А нам некогда, — подхватила Ада. — Все работаем, работаем.

— Да, нам недосуг даже об этом подумать.

В голосе и зависть, и восхищение, и любовь. Ужас!

Бесплатная прививка против гриппа. Без тени сомнения иду, подставляюсь. А они жеманятся и так, и этак. Наконец, признаются: мы слышали, что вакцина не апробирована.

Как же так, стало быть, сам я совсем неразборчивый. Безразличный к собственному здоровью. Поймали меня на серебряный крючок. Бесплатное, мол, дареному коню в рот не смотрят. Не то что прививке. А они, женщины, на все смотрят. Взвешивают на внутренних весах.

Угостившись домашними мясными пирожками, Ия принялась их нахваливать вместе с Адой. Нет, они могли бы тоже нажарить пирожков из хорошего теста, приготовленного в кафе «Сказка». А внутрь положить нормальный фарш, величиной с нормальную котлету. Но…

— Когда нам пиццу стряпать? Работать надо.

Они работают на двух работах.

Если бы я был царь, я бы еще вечерами шил. Ну, они не цари, конторские работницы, а вечерами — рабочий класс, уборщицами трудятся. Им и впрямь некогда.

Дед с бабкой жили в ста километрах от большого города. И приноровились они в год откармливать пять свиней. Детям на обновки, а потом и на учебу. Дети выросли, выучились, разлетелись на пять сторон. Один так вообще в Магадане.

Вроде отдохнуть можно, сократить хозяйство. А они остановиться не могут. Внуки пошли. Так пяток поросят и выращивают. Умер дед, бабка одна осталась, а не сдается. Свинью заколет, мясо в город везет, к вечеру продаст, задержалась бы, да переночевать негде, а электричка лишь одна — в 5–30. В магазин заскочит на минутку, оглядит пустые полки и на вокзал. Выручку домой везет.

Деньги до лучших времен хранит в стеклянных трехлитровых банках. Когда докатилась до села консервная индустрия, накупила крышек, закаточную машинку. Консервирует дензнаки, как варенье или огурцы. Стоят они в погребе на полках — ни холодно ни жарко, в самый раз. Не выцветут. Иногда бабка спускается в погреб, смахивает паутину, нюхает воздух: не завелся ли случаем грибок.

Иной раз присядет, возьмет банку, потрясет, на свет посмотрит. Понюхает. Это за кабанчика заплатили. Шустрый был малый, на председателя здорово смахивал, такой же хлопотун. А этот Федька на пять пудов вымахал, задиристый, спасу нет. Не съест, так затопчет. А вот эта банка, рублями набитая, за Машку, такая была тихоня, вялая, жир сплошной! Говорят, в Японии свинью откармливают яйцами, икрой и морскими козявками до девятисот килограммов, праздник устраивают на всю деревню. Раз в году, считай, мясо едят. Эх, труды наши тяжкие! Наш мужик на такой несерьезной пище, на змеях да червях ноги, небось, протянет. Нашему не с погляду дай сало, а чтоб за ушами пищало! Да самогончиком запить! Хочешь песню пой, хочешь спать ложись!

Так увлечется, так заговорится, что начинает ей казаться, будто дед живой и не дед вовсе, а молодой парень, будто дом этот они только строят, молодые, красивые и ревнивые! А однажды она так увлеклась, что нашла совсем незнакомую банку с дореформенными, сталинскими деньгами. Вот паразит, заначку заначиваешь, убью! Вскрикнула и осеклась. То ли плакать, то ли смеяться, не поймет. Аж спина от натуги заныла. Пошла свиней кормить, а они что-то хрючут себе, утешают, сочувствуют. Все понимают, паразитики.

Женщины кружат голову, как вино. По возрасту легко вычислить градус пития. 16 лет — столько и алкопроцентов, предельно допустимая величина для продажи в киосках уличной торговли. Большинство в этом возрасте начинает писать стихи, рифмуя кровь-любовь и лейтенант — генерал-лейтенант.

Девочки в десять лет глупенькие. Они и в 15 глупенькие, но вот прорисовываются под платьицем нежные формы, они вроде как умнеют. Вызывают интерес. Мы ими восхищаемся, их умишком. Конечно, иносказательно.