Маг и его кошка. Изнанка гордыни (СИ) - Страница 25

Я делаю шаг вперед, Изабелла отшатывается.

– И не надейтесь, что за бедного Риккардо некому вступиться, пусть даже отец предпочел вычеркнуть его из памяти. Довольствуйтесь тем, что сумели подсунуть своего бастарда в семью Рино. Вы поняли меня?

Она отвечает глухим «Да».

– Тогда вымойте его. Накормите нормально. Подстригите и переоденьте уже в чистое. Он – безумен, но он не животное. Уверена, отец платит вам достаточно, чтобы содержать моего брата как должно. Завтра после обеда я проверю, как вы выполняете свои обязанности.

Я покидаю подвал с видом королевы, поднимаюсь по лестнице, чувствуя себя правой и сильной этой своей правотой.

Это незнакомое, но приятное чувство.

Передний двор Кастелло ди Нава всегда наполнен людьми и звуками. Звон металла со стороны кузни, ржание лошадей, людские крики. От пекарни тянет свежим хлебом, запах пиленого дерева от мастерской, навоза от конюшен…

Это место хранит счастливые воспоминания. В детстве я любила играть здесь. С Риккардо, пока он еще был рядом. И позже одна, когда удавалось улизнуть от нянек и наставниц.

Иногда я наблюдала за играми детей прислуги. С завистью, со смутной обидой. Я была мала, одинока, и мне так хотелось друзей… но я помнила – нельзя. Мое место не среди челяди, но над ней.

Мельница чуть в стороне от прочих хозяйственных построек, и людей тут меньше. Журчит вода, крутится, поскрипывая, огромное деревянное колесо. Здесь, забравшись в узкую щель меж замковой и мельничной стеной, я пряталась от дуэньи.

К ветке старой яблони все так же привязаны качели. Я опускаюсь на доску. Как я выросла! А когда-то приходилось ныть и просить Риккардо, чтобы подсадил. Поджимаю ноги, но подол платья все равно метет по земле.

Уже не первый день я собираю осколки памяти. Пытаюсь понять, когда и как случилось, что мой брат стал животным с затравленным взглядом, а его место занял тот, другой.

Так и не поговорила с Джованни. Струсила. Страшно было начать.

В семье Рино не принято показывать свои чувства, но я люблю брата. Я хорошо помню, как Джованни защищал меня от отцовского произвола. Защищал и опекал. А что читал нотации – не страшно. От нотаций не больно сидеть.

И он никогда не поднимал на меня руку. Никогда! Даже когда я позволяла себе спорить или тонко насмехаться. Да, брат очень замкнут, но я и сама не открытая книга. И не важно, что вело им в его заботе. Важно, что я ценю ее.

Как же ему было тяжело! Сменить имя, расстаться с матерью, чтобы занять чужое место, – и всю жизнь помнить об этом.

Пожалуй, я даже рада, что у меня теперь два брата.

Венто проносится совсем рядом. Я улыбаюсь, подставляю ладонь, но он словно не замечает. Летит к мельнице и начинает кружить. Его тревожный писк заставляет меня встрепенуться.

– Что такое, малыш?

Стриж опускается на землю у мельничной стены и принимается долбить клювом камень. Он делает это с таким отчаянием, таким остервенением и настойчивостью, словно от этого зависит его жизнь.

Я встаю с качелей. Мне больше не хочется улыбаться.

Что с ним?

«Ви-и-иррри-и-и-и», – почти что плачет мой питомец и бьется грудью о камень.

– Прекрати, Венто! Ты поранишься!

Беру его в руки, он вырывается. Хлопают крылья, летят по воздуху перья.

– Что там? Хочешь сказать, внутри что-то есть?

Он затихает в моих руках.

– Хочешь, чтобы я посмотрела, что там? – спрашиваю я, и мне снова кажется, что я схожу с ума.

Я разговариваю с птицей? И она мне отвечает?

– Виииррриии.

– Хорошо.

Я тяну на себя камень, и он выходит неожиданно легко, словно ничто не держало его в стене. Мелькает воспоминание, слишком смутное, чтобы я успела за него зацепиться. Стриж снова верещит, храбро ныряет в темный проем и тут же возвращается обратно.

В клюве у него зажат конец кожаного ремешка.

– О боги, что это? – я отбираю у питомца его находку. Дергаю за ремешок, и в руки мне падает кожаный кошель размером почти что с моего маленького Венто.

Он в ужасном состоянии. Таким кошельком побрезговал бы и нищий попрошайка. Снаружи кожа поросла плесенью, местами побурела и даже побелела, а местами подгнила. Торопливо пытаюсь распутать завязки – нетерпение и страх подгоняют, требуют сделать это скорее, скорее. Не получается. За годы, проведенные в стене, кожа слиплась, спеклась в единую массу. Тогда я просто рву их, вытряхивая на землю содержимое тайника.

И тихо ойкаю.

– Это будет секрет. Только наш с тобой, – Риккардо хитро улыбается и выдвигает камень. В руках его скачет деревянный конь, совсем маленький, меньше ладошки, но как настоящий. Грива с черными волосами и звонкие копыта с крохотными медными подковками.

– Так нечестно, – говорю я и сжимаю кулак. – Не дам!

– Жадина.

– Сам такой. Твоя лошадь – плохая.

Он смеется, снимает с берета аграф[7], что держит перо, и демонстративно кладет его в кошелек.

– Жадина, – повторяет брат.

Мне до слез жалко расставаться с сережкой, но так надо. В тайник прячут то, что дорого.

Я отдаю ему одну из двух сережек, что недавно подарил отец. Расстаться с двумя сразу нет никаких сил. Позже я совру, что потеряла ее, и нянька будет ругаться.

А еще позже, уже после внезапного отъезда Риккардо, я буду безуспешно искать тот самый камень, которым брат закрыл от посторонних глаз наш с ним секрет. Но так и не найду.

Сережка. Серебряная, с лазуритом. Совсем маленькая. В самый раз ребенку.

Позеленевший от влаги бронзовый аграф в форме головы льва.

Четыре крохотные медные подковки и горстка деревянной трухи.

– Я была права, – шепчу я, как безумная, сквозь подступающие слезы. – Твоя лошадь плохая, Риккардо. Видишь, от нее ничего не осталось.

Элвин

Первым, что я почувствовал, придя в себя, была боль. Мучительно ныл затылок. Казалось, на голову надели железный обруч с шипами по внутренней стороне, навроде тех, что можно встретить в арсенале любого уважающего себя пыточных дел мастера. И теперь невидимый садист закручивал винты, заставляя металлические шипы все глубже входить в кость.

Я застонал, попробовал ощупать рукой затылок и понял, что не могу этого сделать.

Я не мог пошевелить даже пальцем.

Следующим неприятным, но закономерным открытием стал кляп во рту. Я бы больше удивился его отсутствию. Единственный способ обезвредить мага – заткнуть рот и зафиксировать пальцы. Существует даже крайне гнусная разновидность казни – специально для чародеев, когда отрубают обе кисти, вырезают язык и отпускают жить дальше. Большинство кончает с собой уже в первый месяц.

В моем случае кляп был излишним – я работаю только через руки, но они решили перестраховаться.

Кстати, кто «они»?

Морщась от боли, я осторожно открыл глаза. В ушах шумело, перед глазами все двоилось, а невидимый садист вкрутил винт на обруче разом на пару оборотов. Я поморгал, дожидаясь, пока окружающий мир обретет резкость, и осмотрелся.

Помещение вполне соответствовало расхожим представлениям о пыточных застенках. Темно, мрачно, решетки и цепи. На стенах из необработанного камня чадят факелы, в углу жаровня, на которой тлеют малиновые угли, рядом щипцы, плети и прочие малосимпатичные игрушки из арсенала записных садистов.

При попытке покрутить головой боль перетекла с затылка на виски, пульсируя в такт биению сердца, и я окончательно поставил себе диагноз – «сотрясение мозга». Потом поставил диагноз всей этой ситуации – «полная задница». Немного подумал и поменял формулировку на такую, что заставила бы упасть в обморок иную чувствительную барышню.

Мне случалось попадать в плен, но настолько беспросветного положения я припомнить не мог. Люди редко представляют себе истинные возможности хорошего мага, тем более Стража. А роль жертвы, когда знаешь, что контролируешь ситуацию и в любой момент можешь поменяться с тюремщиком местами, даже забавна.