Маг и его кошка - Страница 8

Что же, ненависть – далеко не худшая основа для страсти. С равнодушием, а тем паче презрением работать куда сложнее. Мой образ уже занимал помыслы Франчески. Оставалось сыграть на нюансах.

Добродетельные кошечки обожают плохих парней. Особенно если намекнуть им, что данный конкретный негодяй озлобился лишь в ответ на тяжелые испытания и жестокость мира, а в его бесприютной душе живет тоска по той Единственной, что сможет полюбить его и отогреть.

Не знаю, откуда женщины берут бредовые сказки о мерзавцах с золотым сердцем и почему верят в такую чушь, но проверено – работает.

Вечерами я развлекал герцогских приживалок прайденскими сплетнями и байками о магии. Противно вспомнить, но пару раз даже опустился до того, чтобы левитировать солонку над столом. Следствием стали вновь посыпавшиеся приглашения на званые обеды. На этих встречах я делал все, чтобы поддержать образ блестящего, слегка циничного аристократа, демонстрировал то хорошие манеры, то полное их отсутствие, интриговал восторженных девиц двусмысленными намеками.

Так прошло еще две недели. Перевод манускрипта почти не двигался, я тратил время на глупости, причем безрезультатно. По моим расчетам, герцогской дочке давно пора было снова подойти ко мне с заверениями в искренней ненависти (на деле, конечно, такие заявления следует читать как «вы меня весьма заинтриговали, сеньор»), но Франческа медлила. Она все так же опускала глазки долу каждый вечер и не вступала в разговоры.

Зато я имел сомнительное удовольствие познакомиться с ее старшим братом. Риккардо Рино оказался этакой миниатюрной и юной копией герцога. Чуть более серьезный и занудный, чем его папаша, но при этом куда менее внушительный. Если Умберто хотелось сравнить с крупным псом бойцовской породы, то отпрыск тянул в лучшем случае на терьера. Мрачноватого и скучного, что терьерам не свойственно.

Он подошел ко мне в вечер того же дня, как вернулся.

– Надеюсь, вы человек чести и вас нет смысла просить молчать про обстоятельства, сопутствующие этой истории? – сухо добавил он сразу после слов благодарности за возвращение блудной сестры.

Я с интересом выслушал эти слова и особенно тон, которым они были высказаны. И предположил, что мальчик ищет драки. Кто ищет – тот всегда найдет.

– Вы совершенно правы. – Он улыбнулся, и тогда я закончил фразу: – Нет смысла просить. Эти обстоятельства и так обсуждают на каждом углу. В подробностях.

Наследник Рино стиснул челюсти.

– Тогда я хотел бы поинтересоваться, откуда сплетникам известны эти подробности?

Нет, ну каков наглец! Наглец и дурак, раз делает гостю в лицо такие намеки.

– Понятия не имею. Как-то не привык вести задушевные беседы с чернью.

– Надо полагать, кто-то осведомленный пустил соответствующий слух, – продолжал мальчишка скучным голосом.

Похоже, Риккардо хотелось назначить виноватого в бесчестии сестры. Я решил его не разочаровывать.

– Надо. Полагать, ага, – согласился я с многозначительной ухмылкой. – Осталось понять – кто. Загадка, правда?

Франческа

– Вы хотели меня видеть, отец?

– А. Заходи, – он откладывает перо и смотрит на меня в упор. На секунду на лице родителя мелькает тень той, прежней ярости, и я вздрагиваю, но тут же беру себя в руки. – Садись.

По тону ясно, что разговор намечается серьезный. Мысленно перебираю свои провинности за последнюю неделю и не нахожу ничего такого, что заслужило бы выволочки.

Зачем он меня вызвал? И почему так зол?

Опускаюсь в кресло и смотрю на него снизу вверх, внимательно и кротко, как прилежная дочь. Его взгляд смягчается.

– Плохие новости. До Альвареса дошли слухи. Он расторг помолвку.

Закрываю глаза, вцепляюсь пальцами в подлокотники. Только не улыбнуться! Только не выдать облегчения и счастья! Надо срочно подумать о чем-нибудь грустном. Или гадком.

Об эпидемии холеры, что случилась в прошлом году.

А в груди все равно птицей трепещет и поет восторженная радость. Приговоренный преступник, уже готовый взойти на эшафот, но вдруг помилованный монаршим указом, – вот кто смог бы меня понять.

– Ты создала нам огромные проблемы.

Я покаянно киваю.

Знаю.

– Надеюсь, ты хотя бы не понесла от этого мальчишки?

Невольно краснею. Моя дуэнья, вдова Скварчалупи, услышав подобный вопрос, упала бы обморок. Она всегда твердила мне, что такие темы не обсуждают с мужчинами. Даже с отцами.

Вспоминаю улыбку Лоренцо. Белозубая на смуглом лице, и черные глаза блестят.

Хотела бы я понести? Представляю себя с пищащим комочком на руках. Малыш, похожий на меня и на Лоренцо. Память о моем коротком замужестве.

Должно быть, я – скверная женщина с холодным сердцем, но не могу сказать «да». Роды – это страшно. И разве я смогу быть матерью, когда сама еще ребенок?

– Нет, я не в тягости.

Уже несколько дней, как я точно знаю – та неловкая, стыдная ночь не принесла плодов. Пожалуй, так лучше для всех. С моего отца сталось бы приказать снести младенца в горы и там оставить.

– Я устроил тебе блестящую партию…

И правда блестящую. Эрнесто Альваресу сейчас за пятьдесят, его дочь старше меня, а сам он славится буйным нравом и жестокостью.

Я не стала спорить, когда отец объявил о помолвке. Мне совсем не хотелось лишний час стоять на горохе. Но я решила, что это случится не раньше, чем замерзнут адские пустоши.

Знаю, это эгоизм. Знаю, мой долг дочери – подчиниться. И постараться стать Альваресу хорошей женой.

Все знаю.

Отец все же ловит тень улыбки на моем лице и начинает кричать. Я принимаю покаянный вид и снова думаю о Лоренцо. Вспоминаю, как он рисовал мой портрет. Каждый день, с девяти до одиннадцати, пока солнце не поднималось слишком высоко. Моя дуэнья – вдова Скварчалупи – сидела в углу с вышиванием, а он смотрел на меня и улыбался. И я улыбалась в ответ, казалось – происходит что-то особенное, чего никогда не было в моей жизни. Вспоминаю тайные поцелуи, случайные соприкосновения рук во время обрядов в храме, записки. И как он ночью – безумец – дерзнул пробраться на балкон моей комнаты, чтобы сделать признание. Словно знал, что меня притягивают безумства и дерзости.

Помню, его голос дрожал, когда он шептал «Я люблю вас, сеньорита Франческа. Я отдам за вас жизнь».

Вчера я говорила с матерью Лоренцо. Пыталась рассказать ей, как погиб ее сын. Умер за меня. Совсем как клялся когда-то.

Она не сказала ничего, но я читала в ее полных боли глазах: «Это все по твоей вине, капризная, избалованная девчонка».

Сеньора Ваноччи никогда меня не любила. Чувствовала, что связь со мной приведет Лоренцо к гибели.

– Могу я что-то сделать для вас? Или для девочек?

Она поджала губы:

– Спасибо, сеньорита Рино, у нас все есть. Вы идите.

Одним этим обращением сеньора дала понять, что не считает меня женой своему сыну или родственницей. Обидно, но я это заслужила.

Мать моего мужа права. Это – по моей вине.

Для всех прочих я – заблудшая душа, жертва коварного искусителя. Лишь мне и Лоренцо известно, кто измыслил побег. И то не возьмусь утверждать, что он понимал, насколько это была моя идея.

Про меня говорят, что я хорошо воспитана, послушна и скромна. Все это правда. Но правда не вся.

Правда в том, что за скромной Франческой с нежным голоском и всегда опущенными глазами прячется другая, дикая Фран – необузданная и дерзкая. У меня, как у монеты, две стороны. И вторая, скрытая, смела, требовательна, безрассудна и до умопомрачения любит жизнь.

Глубоки тихие воды.

– …Не все потеряно, – продолжает отец. – Я навел справки об этом юном наглеце, – он достает письмо. – Элвин Эйстер. Рожден вне брака, но официально признан и введен в семью. Его старший брат, маркграф Эйстерский – второй по знатности и первый по влиянию человек в Священной империи Прайдена. Тебе не нравилось, что Альварес стар и уродлив. Наш гость молод и красив. Мой друг пишет, что Элвин даже не замечен в особых пороках, за исключением похоти и дерзости. Но дерзит он в рамках разумного, а изменяют все мужчины.