M/F - Страница 29

Диктор в телевизоре говорил:

— …подозревают, что к покушению причастны несколько человек. Полиция проводит масштабную операцию по задержанию подозреваемых. На всех дорогах вокруг столицы выставлены посты, проверяются все машины. Объявлено чрезвычайное положение, выезд из страны запрещен. Международный аэропорт Гренсийты закрыт для вылета самолетов до получения дальнейших распоряжений…

— Нет, так нельзя! — воскликнула Катерина. — Ох какие же они дураки с их дурацкой политикой.

— Дураки? Кто? Почему?

Я не слышал, что говорил диктор. Как очень верно заметила Катерина, я был потрясен. Как же тогда я дословно цитирую фразы, сказанные в новостях? Те же самые фразы или очень похожие повторялись и в следующих выпусках новостей. Вот их-то я слушал внимательно. Всему есть объяснение.

— Мисс Эммет! Вы слышали, что они сделали, мисс Эммет?

— Слушай, — спросил я поспешно, — тебе кто-нибудь что-нибудь говорил об истинном характере отношений между нашим отцом и матерью?

— Ну, они были счастливы вместе. Поэтому он и свихнулся от горя, когда она…

— Что здесь за крики?

Вошла мисс Эммет, жевавшая кусок сахара: Шо сезь жа хрум хрум хрики?

— Никого с острова не выпускают. И все из-за этого дурацкого выстрела в их дурацкого президента.

— Так, — сказала мисс Эммет. — Получается, они действительно знали, когда посылали нам ту телеграмму. Знали, что здесь будут сложности. Американцы не дураки. Разведка организована в лучшем виде. ЦРУ, ФБР, ЮСИА.

— Но мы уже собрались, приготовились ехать. Ой, какие же дураки.

— Принеси поднос, Китти Ки. В каком-то смысле это, конечно же, Провидение. Провидение послало нам милого Майлса, и будет лишь правильно, если какое-то время мы проведем вместе. Неси чай, девочка. Я там сандвичи сделала.

Она посмотрела на меня с нежностью. Поначалу мисс Эммет, естественно, удивилась, встретив меня в том баре, а потом в ней вновь пробудилась добросердечная гувернантка. Там, на кухне, пока в одиночестве резала яйца для сандвичей и грызла сахар, она наконец-то осмыслила, что я, Майлс, ее милый мальчик, снова с ней после стольких лет.

— Какой ты, пупсик, худой. Надо тебя откормить. Ты у кого сейчас остановился, пока каникулы? Бедный мальчик, своего дома нет. Давай я все-таки выключу телевизор.

— Мое поколение больше не верит в свой дом. На каникулах я путешествую. Хочу Америку посмотреть. Просто езжу туда-сюда, берусь иногда за какую-то разовую работу. Ну то есть раньше так было. Теперь уже никаких каникул.

— Бедный мой мальчик. Ну, побудем здесь вместе немножко. Тут в супермаркете на Крейг-роуд восхитительные безе.

— Нет. К сожалению, без меня. Завтра утром я отплываю во Флориду.

— Завтра утром ты что?

Это была Катерина, вернувшаяся с подносом. Я увидел то, что и ожидал: проблеск крутого яичного белка между двумя толстыми ломтями хлеба с маслом; сахарное печенье. Катерина сказала:

— Если мы не сможем уехать, ты тоже не сможешь уехать. Если самолеты не выпускают, то корабли тоже не выпустят.

— Ох.

— Ты, что ли, не слушал, что в телике говорили? Надо было послушать.

Она уже начинала командовать мной, сестра как она есть. Я смотрел на нее с отвращением и неприязнью, на эту толстую девицу, которая уже налила себе чаю и теперь шумно прихлебывала из чашки, чмокая безо всякой на то необходимости. Взяла маленькое шоколадное пирожное, запихала его в рот целиком, сверкнув желтоватыми, в сплошных пломбах зубами, перемалывающими пирожное в кашу. Шоколадная крошка упала на большую рыхлую грудь, и Катерина втерла ее пальцем в платье. А потом заодно и почесала грудь, раз уж пальцы все равно были там.

— Как неудачно, очень не вовремя, — сказал я.

— Тебе надо остаться, мой милый мальчик, — сказала мисс Эммет, — пока все не уляжется. Американцы — неглупые люди. Они нас заранее предупредили, но вот видишь, буря была. А местная авиакомпания…

— «Ариха Кастита», — подсказала Катерина сквозь раскрошенное месиво пережеванного миндального бисквита, демонстрируя свою осведомленность.

— У них только два вылета в неделю до Кингстона.

— Два рейса. Они называются рейсами.

— Я знаю, девочка. Налей мне чаю. Умираю, хочу курить.

— В шпионаже они молодцы, а вот в карибской метеорологии не очень, — сказал я. — В смысле американцы. Наверное, мне лучше вернуться в отель. Не могли бы вы дать мне взаймы…

— А что такое? — вскинулась Катерина. — От меня плохо пахнет или чего?

Это был не совсем честный вопрос. Мисс Эммет сказала:

— Тут на чердаке, в мансарде, есть замечательная кроватка. Тебе там будет удобно. Я тебя подкормлю, пообщаемся, поговорим. О Боже, — вдруг приуныла она, — а ведь еды у нас нет. В доме пусто. Перед отъездом подчистили все запасы. Сейчас вот последние яйца пустила на сандвичи. Скушай сандвич, мой мальчик.

— Спасибо, я уже ел.

— Похоже, ничего мы тебе дать не можем, да? — заметила Катерина, вгрызаясь в рожок с кремом.

— Ну тогда, если я вас не очень стесню…

— Сейчас схожу в супермаркет, — сказала мисс Эммет, попыхивая сигаретой. — Только вот докурю.

— Нет-нет, я схожу, — проявил я чрезмерное рвение. Мне не хотелось остаться наедине с Катериной. Не хотелось, чтобы она продолжала рассказывать об отце в своей «взявшейся в руки» холодной манере. Мне хотелось побыть одному, чтобы все это переварить. — А заодно, может быть, и разузнаю насчет музея. Он где-то здесь, на этой улице.

— Нет здесь музеев, — сказала мисс Эммет. — Ни музеев, ни картинных галерей, ничего даже похожего. Только жилые дома и еще пара пивных. В той, что напротив, ужасно шумят допоздна. Но Мануэль славный. Специально заказывает для меня сигареты.

— Люблю наблюдать, как оттуда пьяные выходят, — сказала Катерина. — Все-таки развлечение. Сами дурацкие, кричат друг другу дурацкое.

— Странно, — сказал я. — Мне говорили именно про эту улицу. Он очень уверенно говорил.

— Кто говорил, моя радость?

— Человек, с которым я встретился… который с бойким затейником. Прошу прощения, вам оно все равно ничего не скажет. Человек, который…

— Почему же не скажет? — нахмурилась Катерина. — Мы здесь все-таки не совсем уж отрезаны от цивилизации. Здесь тоже есть торт «Затейник». Торт-желе. Очень вкусный. Особенно с консервированными персиками и взбитыми сливками. Если пойдешь в магазин, купи заодно и его.

— И безе тоже возьми, моя радость. Они там в упаковках по шесть штук. Возьми две упаковки, тебя надо откармливать. Там у двери — фарфоровая сова. Возьми под ней деньги.

— Мясо. Вот что я собираюсь купить. Мясо.

Обе так на меня посмотрели, словно мясо было чем-то непристойным или взрывоопасным. Мисс Эммет пришла в себя и сказала:

— Поцелуй меня перед уходом, мой мальчик.

Мы как будто вернулись назад в мое детство. Она забыла мой напряженно-застенчивый подростковый возраст, когда я ни за что бы не стал никого целовать. Я проявил снисходительность к милой старушке и коснулся губами ее седых, хорошо промытых волос. Она рассмеялась:

— И Китти Ки. Ты ведь еще ни разу не поцеловал сестричку.

Я проглотил вставший в горле комок отвращения. Катерина смотрела на меня безо всякой теплоты. Я сказал:

— Тебе правда хочется, чтобы я?..

— Нет, конечно.

— Ну тогда ладно.

Я взял доллары из-под фарфоровой совы и, выходя, услышал, как сокрушается мисс Эммет:

— Вы, молодые, такие неласковые и холодные.

Виттиг-стрит, Бакли-авеню. Я вновь и вновь повторял про себя, занимаясь поиском Сиба Легеру: От собственной плоти его, его собственной плоти. Прямо какой-то каннибализм. Я сказал, что пойду купить мяса, но эта фраза отбила весь аппетит к мясу. В воображении возникла такая картина: одетый в белое почтальон, вроде как почтальон, идет по какой-то длинной улице, перебирает письма в руках, склонив голову набок, читает адреса. Сейчас он вручит мне официального вида конверт, который я вскрою трясущимися руками, уже зная, что там внутри, — там внутри официальное уведомление о моем сумасшествии в одной-единственной короткой фразе, отпечатанной крупным шрифтом, исключительно прописными буквами. Сумасшествие как венец остального наследия. У нее, у Катерины, был всего-навсего краткий спазм, острый приступ, скажем так, ситуационного безумия. Сейчас она в здравом уме; хочу ли я тоже быть в здравом уме? Если я сумасшедший, то быть в здравом уме, вероятно, должно означать, что мне придется стать точно таким же, как Ллев. Мне нужен был Сиб Легеру. Отчаянно нужен. Я спрашивал у прохожих, не знают ли они, где хранятся работы Сиба Легеру. Но они не знали и знать не хотели. Смотрели на меня так, словно им было известно, что я сумасшедший. Почему я не как все? Почему меня не занимает поддельное чудо и охота за убийцами чуда истинного? Все они были настороже, все в праздничном настроении. От собственной плоти его, его собственной плоти. Двойной страх зажег в них желание жить и радоваться, ибо жизнь полна благодатных сюрпризов.