M/F - Страница 21

— Кого. Приводили? Куда? Что. Ради. Бога.

— За что приводили? — спросил инспектор.

— Кричал какой-то девчонке в открытом окне. Отговорился, что думал, будто она занимается этим самым. Кричал: «Давай это самое» и «Как насчет небольшого… ну, в общем, того». И делал жесты.

Сержант продемонстрировал парочку этих жестов.

Инспектор спросил:

— А он откуда? Зачем приехал?

— Он из цирка. Другое дело, как цирк вообще здесь оказался, при наших законах? Животные, то да се. Иностранцы, подрывные элементы. Клоуны и иже с ними. Назвался Трусливым царем зверей. Звери и есть, да. Я так понимаю, хотел заманить доктора Гонзи на это их шоу уродцев. И доктор Гонзи, в моем понимании, очень правильно разозлился. А этот в ответ разозлился неправильно. В моем понимании, так поступать некрасиво.

— Это несправедливо, — возмутился я. — Это был кто-то другой. Доктор Гонзи был в подавленном настроении. Собирался покончить с собой. Или кого-то убить.

— Кстати, по поводу этого свистка, — сказал инспектор, покачивая свистком на шнуре.

— Мистер Тьма, — сказал я. — Нет, погодите… мистер Дункель.

— Ну вот, — сказал очень довольный сержант. — Этот Дункель у них директор. Я бы на твоем месте пока подержал парня в участке, а потом вызвал бы Дункеля. Пусть он его забирает домой. Но сперва пусть чуток посидит, ему полезно. Видишь, он знает Дункеля. Вот тебе и доказательство, кто он такой. Простая дедукция, я бы сказал, или логическое рассуждение.

— Так и сделаем, — сказал инспектор, а потом обратился ко мне с профессиональным холодным спокойствием: — Пора уже повзрослеть, малыш. Врать полиции — нехорошо. У нас почтенное общество, уважаемое, и мы знаем, как разбираться со всякими непочтительными элементами. Уведите его.

Он придвинул к себе коробку с входящей корреспонденцией и сделал вид, что погрузился в работу, всем своим видом демонстрируя отвращение к моей персоне. Двое констеблей засуетились, как будто очнувшись от долгих чар, и принялись подталкивать меня к пластиковой занавеске. Сержант сказал, уже совсем другим тоном:

— Старик Фергюсон что-то сегодня разбушевался, Джек.

— Тантал, иттрить его в оксид.

Именно так это и прозвучало. Меня быстро проволокли мимо темных камер, откуда раздавались слабые стоны, а из одной — горький смех. Один из констеблей выкрикнул имя, что-то похожее на «Фенгусь». Лысый дядька в одних подштанниках вышел, жуя на ходу, из своей каморки со связкой ключей, болтавшейся на несуществующей талии. Сунул мне в руки большую грязную картонку, которую я, как бы безумно это ни звучало, поначалу принял за меню. Но когда меня заперли в камере под тусклой лампочкой, я увидел, что это был список преступлений, караемых смертной казнью. В камере вкрадчиво пахло эфирным маслом вселенского унижения, дистиллированного из потных метаний от утешения до отчаяния с добавочной нотой недержания мочевых пузырей и кишечников, сконцентрированного в одну каплю и обильно разбавленного дезинфицирующим средством. Я лежал на койке, застеленной колючим волосатым одеялом, и пытался дышать. Слава Богу, мне все-таки удалось набрать в легкие эту недостающую малость воздуха, без которой я бы, наверное, умер. Я вдохнул полной грудью и почувствовал облегчение, затмившее все остальное. Прочитал список с улыбкой. Список был длинный, начиная (хотя, возможно, я не совсем точно запомнил) с антипедобаптизма и заканчивая незаконным импортом зумбуруков. Инцест стоял где-то посередине — это я помню точно, — но совокупление двоюродных сестер и братьев инцестом не считалось. Это был иной тип преступлений, не относящихся к категории особо тяжких и караемых смертной казнью.

Я избавился от мрачных предчувствий и даже уже ничему не удивлялся. Теперь мне стало интересно, что будет дальше. Но пока что не происходило вообще ничего. И не происходило достаточно долго — я успел прочесть список дважды. Откуда-то из глубин памяти всплыл давний образ молодого человека в «ливайсах», с венком в руках, почему-то наведший меня на мысль, что список деяний, караемых смертью, все-таки можно рассматривать как меню. Большой выбор блюд, удовлетворяющих аппетит к смерти, возбужденный культурной традицией, что-то вроде внушенного голода, причем каждое блюдо составляет полноценный — и более того, последний — обед. Полный бред и верный признак того, что мой разум клонило в сон. Я решительно отогнал сон и сосредоточился на боли в черепе: надо быть наготове, не хочется ничего пропустить. А то вот так на секунду расслабишься, отвлечешься, и этот здешний инспектор вмиг поженит меня на мисс Ань.

Я проснулся от звука ключа, которым Фенгусь, или как там его, открыл дверь моей камеры. Он забрал у меня меню, как будто я уже выбрал и заказал обед (или, скорее, обедню за упокой — ха-ха-ха, очень смешно), и передал меня «из рук в руки» какому-то новому констеблю, который, как я понял, должен был сопроводить меня на правомочную свободу. Констебль был весь в бинтах, как будто недавно участвовал в подавлении мятежа. Он традиционно толкнул меня в спину гипсовой перчаткой, и вот я уже в кабинете, стою и щурюсь на яркий свет.

— Элатерит.

— Вурцзилит.

Инспектор и еще один человек прервали беседу. Человек, предположительно Дункель, был угрюм и зловещ. Курил сигару размером с большую хлопушку. Было весьма любопытно посмотреть, как он сейчас отреагирует: Черт возьми, это не он. Что здесь происходит? Но он принял меня как знакомого. Я не стал возражать. Мне хотелось быстрее убраться оттуда и удовлетворить кое-какое естественное любопытство. Он был в белом смокинге с мягким черным галстуком. Лет пятидесяти с небольшим. Пегие волосы зачесаны вперед, чтобы скрыть намечающуюся лысину. На носу — очки с толстыми, словно донца бутылок, стеклами. Он сказал:

— Я ничего говорить не буду. Тебе все выскажет мать. Пойдем.

— Хорошо. Прошу прощения за доставленные неудобства.

— Неудобства! Ты сам сплошное ходячее неудобство.

Акцент нейтральный, какой-то пластмассовый. И при чем тут мать, интересно? Инспектор устало махнул рукой на жалкую кучку отобранных у меня вещей — мол, забирай. Я кивнул, не больше. Он даже разрешил мне забрать каститские доллары. Потом Дункель кивнул инспектору и вышел. Я смиренно поплелся следом. В дверях оглянулся в последний раз на инспектора, который качал головой — этакий профессионально отработанный жест, выражающий огорчение. И все-таки что я такого сделал?!

Мы подошли к автомобилю Дункеля, белому «харрап-инке». Дункель безмолвно велел мне садиться назад — просто пыхнул сигарой и повел головой. Сиденье было обтянуто черно-белой конской кожей. Хорошая тачка; цирк, как видно, не бедствует. Мы поехали по Streta Rijal. Дункель отлично водил машину, ловко объезжал пьяных, стоявших посередине проезжей части и горланивших песни, достаточно медленные и печальные, чтобы попадать в категорию священных гимнов. На улице было красиво: разноцветные огоньки, флаги. Каменные статуи — градоначальники со свитками в руках; какой-то викторианский мыслитель в цилиндре, похожий на поэта; атипичный бородатый архиепископ с рукой, воздетой в благословляющем жесте, были подсвечены снизу, гирлянды сияющих лампочек превращали бальзамодендроны и фустик в цветущий сад. Дункель ехал на юг. Ехал молча, лишь иногда тяжко вздыхал. Я попытался завести беседу:

— Я понимаю, что, вероятно, прошу слишком многого, и все-таки, будьте добры, подскажите, который час.

— Со мной можешь не хорохориться, — сказал он. — Так что оставь свой заносчивый тон. Час уже поздний, скоро начнется вечернее представление, как тебе самому хорошо известно. Но это тоже тебя не волнует, как я погляжу.

Он включил радио, резко прокрутил поп и джаз, которые, видимо, могли поощрить мое отвратительное легкомыслие, и, наконец, отыскал очень мрачный скрипичный концерт. Мы выехали из мира коммерческих зданий — «Всекарибский сберегательный банк», страховая компания «Чиж», «Электрооборудование „Вилохвостка“», «Санитарная техника „Вешние воды“», «Домовое строительство „Рабда“» и т. д., и т. п. — и въехали в пригород с его автобусами и домами-коробками. Море по левую руку выдавало мелькающие непонятные сообщения. Получается, я должен участвовать в представлении? А потом мы подъехали к большой зеленой лужайке. Там стоял цирк — громадный шатер, клетки, электрические генераторы, ресторан под навесом, легковушки и трейлеры, автостоянка для зрителей, уже заполняющаяся машинами. Разноцветные огни, духовой оркестр где-то вдалеке. Мрачный скрипичный концерт издал три яростных мажорных аккорда, как бы приветствуя все это диво. Несмотря на смятение, я был взволнован. Как будто меня брали в цирк.