Лже-Петр - царь московитов - Страница 75

Лже-Петр, точно заведенный, страшный в великой радости своей, бегал по палате и размахивал листком каким-то. Вот остановился, снова уперся глазами в лист бумажный, лицо горит, так и трясется:

- От Бориса-то Петровича новое известие пришло! Сей славный наш Аннибал новую победу над Шлиппенбахом одержал в Лифляндии - на сей раз под Гуммельсгофом! Пишет, что одних побитых шведов пять с половиной тысяч, да ещё в лесных болотах потонуло их немало. Наши же всего-то четыре сотни потеряли! Ну, Борис Петрович, угодил! Пушки-то шведские все нам достались. Таперя могу отправиться в Архангельск. Слышно, шведы там что-то снова затевают. Заодно пару кораблей заложить сумею - сильно стосковался я по кораблям!

Бояре молчали. Конечно, победа Андреевского кавалера всем приятна показалась, только те, кто в самозванце признавал лишь шведа, недоумевали по поводу радости его. Многие же так рассуждали: "Ну, а нам-то какое дело? Что швед, что немец, что поляк - лишь бы дело вершилось наше. Он-то думает, что мы его холопы, а на деле же выходит все наоборот... Швед нам служит".

Лже-Петр же бушевал:

- Нет, не холопы вы мне, а друзья в огромном нашем деле, товарищи. Или забыли, что в обращении ко мне слово позорное "холоп" я запретил и велел всем именоваться, что гораздо благозвучнее, рабами? Имена ж сокращенные, вроде Ивашки или Петрушки, отменил тож. Али не слыхали?

- Да слыхали, государь, слыхали... - только уж очень печальный возглас послышался из дальнего угла палаты.

- За поединки смертную казнь положил! - возвысил голос Лже-Петр, как бы спеша убедить подданных в полезности своих деяний. - За одно лишь обнажение шпаги - смерть...

- А мы и раньше-то не больно шпажками баловали, - послышалось со стороны.

- Таперь же и вовсе того не будет! - прорычал Лже-Петр. - Мне дворяне да бояре на службе нужны.

Вдруг все из того же угла послышался тихий вопрос:

- Ладно то, что ты учинил, да вот какой мысли ради, государь, ты насмешки над старыми русскими обычаями содеял? Шутовскую свадьбу устроил, царское платно на князя Ромодановского водрузил, Никитку же Зотова - в патриарха преобразил. Великий грех сие и всем нам, тебе ж особливое, посрамление.

Лже-Петр, дергаясь щекой, бросился туда, откуда несся тихий голос: пожилой уж князь Лука Федорович Долгорукий, судья Казенного приказа, говорил тихо, но твердо, и глядел Лже-Петру прямо в глаза.

Царь затрясся, наклонив голову и будто не зная, что сказать, с минуту смотрел на молчащего Луку Федоровича.

- А затем я над обычаями вашими смеялся, что новую лажу я Россию! Царь я здесь, и без моей персоны вам не обойтись.

Вдруг звонкий, как валдайский колокольчик, раздался чей-то голосок - и откуда появился здесь царевич? В расстегнутом кафтане, с волосенками и по детским-то годам негустыми, лобастый, но узколицый, стоял он посреди палаты, сжав кулачки. В свои двенадцать лет был он роста выше среднего, но на Петра лицом совсем не походил.

- Царь ты... царь! Да Антихрист и самозванец, коего из земли немецкой к нам прислали тому четыре года! Казнить тебя нужно люто, на кол посадить! - И тут лицо мальчика странно дернулось, все перекосилось, глаза его наполнились слезами, уж и потекли по худым щекам крупные неуемные слезы, он промолвил: - Маманю мою милую за что в монастырь упрятал? Антихрист ты, всему народу русскому ненавистный!

Обоими кулаками со злобой какого-то маленького, но храброго и злого зверька принялся колотить Алеша по груди Лже-Петра, и все плакал, и все маманю поминал. Тот же безо всякого труда отбросил бы или даже убил с одного удара, но стоял, как истукан, не в силах ни слова молвить, ни пошевелить рукой.

Безобразной этой сцене положили конец бояре. С решительной лаской, понимая сердце неведомо откуда взявшегося в палате царевича, Бутурлин и Шаховской оторвали от царя подростка, потащили к дверям, - сам идти не хотел, - а пришедший в себя царь орал ему вослед:

- На конюшню подлеца! Пороть, покуда шкура со спины да с жопы не слезет! Ишь, наслушался речей всяких бабок да подпевалок, да юродивых! Отыщу-у! Погодите, узнаю, кто меня антихристом величает, поотрезываю-таки языки поганые, змеиные! Я - царь! Я - нужен России! И я сделаю её великой! Шведов не пожалею...

* * *

"Вот мерзавец! - думал с досадой Шенберг, то и дело поглядывая на царевича Алексея, сидевшего в крытом рыдване, обложенного подушками, когда с пятью батальонами гвардии ехал в Архангельск, куда, по слухам, вновь должны пожаловать корабли шведов. Отдавать своим соплеменникам столь важный порт самозванец не желал, а в деле побывать хотелось, да и по кораблям соскучился морской майор. - Конечно, прав мальчишка - так с матушкой его обойтись! Сей звереныш для меня опасней всего. Он политических выгод бояр ещё не понимает, а подрастет, они ему сами в уши напоют, что-де мол ты законный наследник престола, правь на здоровье, а оного самозванца - на кол. А самозванец-то им Россию отстроить собрался, европейским государем себя восчувствовал. Эх, надо бы как-то присматривать за Алексеем. В опасные дела его посылать стану - изведу, не то не будет мне с ним покоя!"

Прибыли в Архангельск. Там обступили царя лучшие люди города, купцы русские и иноземные, мастера корабельные, простой люд. Встали с приветствием на колени. Лже-Петр же, видя, что встали коленями в грязь, закричал на них:

- Обычай сей вставания на колени отменяю напрочь! Кланяться будете, да и то не слишком низко, чтоб у вас хребты не переломились. Пригодятся мне ещё хребты ваши, покатаюсь на них.

Фразу встретили одобрительным смехом. Повели угощать с дороги, и уж слышал Лже-Петр, что здешними командными людьми план укрепления Архангельска продуман до основания и тонко.

- Устье, устье Двины заострожить получше надо, - шептал ему на ухо один из главных.

- Еще чего? - строго спрашивал Петр, не любивший, когда лезли к нему с советами.

- На взморье новую крепостицу заложить: зело необходима, ежели флот вражеский на нас попрет.

- Укрепим, заложим... - крикнул Лже-Петр, и уже вскоре на взморье вывели стены Новой Двинки, крепости, создание которой с тех пор приписывали одному государю.

В Троицын же день при пушечной стрельбе и ликовании народа, умевшего в Архангельске ходить по бушующему морю на дедовских карбасах, изволил Лже-Петр спустить на волны два фрегата, построенные здесь мастерами-англичанами. При скоплении народа почувствовал вдруг Лже-Петр, что кто-то довольно крепко взял его за локоть. Резко обернулся: неказистый мужичонка с круглой шкиперской бородкой, в шляпе то ли моряка, то ли купца, в простом бостроге отдернул руку от его руки. Глаза его меж тем смотрели с каким-то знакомым умным лукавством.

- Чего хотел? - грубо спросил Лже-Петр, рукосуйства не любивший.

- А поговорить бы, государь всемилостивейший, - на хорошем русском отвечал человек со шкиперской бородкой. - От одной великой властительнейшей особы пакет привез вам с указаниями... и некоторыми сожалениями. Да впрочем, и нет пакета, я сам являюсь сим пакетом... все во мне... - И на лоб с улыбкой показал.

- Да что ты врешь-то! - вспылил Лже-Петр. - Что, караул позвать, в палки хочешь, чтоб не морочил голову?!

- Ой, не больно-то я страшусь ваших палок, драгоценнейший майор наш Шенберг. Книпер-Крона, что ль, не узнаете, запамятовали, как на ястребиной-то охоте, на берегу-то речки беседовали о том, о сем?

Лже-Петр попристальней вгляделся в неглупые глаза, все сразу вспомнил, стал соображать, как отнестись к человеку, который был некогда резидентом Карла Шведского в России. Понимал, что не с добром приехал в Архангельск Книпер-Крон, да ещё в таком наряде скрывал свою личину. Мог, конечно, Лже-Петр тотчас велеть, чтобы схватили его да подвергли пытке, ибо шла война, и со шпионами стороны враждебной разделаться бы можно было без хлопот, возни и мешкотни. Но одно чувство вдруг как бы обожгло сознание Лже-Петра на полсекунды. Догадывался он, с чем и от кого прибыл Книпер-Крон, но, не ощущая себя подданным того, кто послал его в Россию, Шенберг и на Книпер-Крона глядел теперь не так, как на берегу Яузы, - без страха.