Лютик - Страница 3

По рассеянности девочка как-то сбилась с пути и попала в лес. Заметив свою ошибку, она тотчас же спохватилась и стала искать выхода из леса. Она поворачивала то направо, то налево, то возвращалась назад, то шла вперед, и с каждым шагом углублялась все дальше и дальше в чащу. Лес становился все темнее, все дремучее… Несмотря на усталость и волнение, девочка с изумлением и любопытством оглядывалась по сторонам. Лес впервые открывал перед нею свои тайны… Лес — не то, что сад, совсем не то. В своем саду Лютик знала каждый куст, каждый уголок. А здесь, в лесу, она — как в неведомом царстве, где на каждом шагу она ожидает встретить какое-нибудь диво. Ей жутко и приятно…

В лесу — зеленый полусвет; тихий скрадывающийся шорох расходится кругом, как будто кто-то невидимый, крадучись, пробирается легкою стопой по вершинам деревьев. Лютик видит, как низко над головой ее порхают и чирикают лесные птицы. Вон рыжая белка, прикрывшись пушистым хвостом, смотрит на нее с дерева своими бойкими темными глазками… Там заяц, насторожив уши, сидит за кустом и, почуяв приближение человека, скрывается в чаще… А тут ёж пробирается между кочками, показывая из травы свою иглистую спину…

Сыч, забравшийся в темную чащу, таращит во все стороны свои большие, круглые глаза… Старый черный ворон тяжело хлопает крыльями, перелетая с дерева на дерево… Сломанная бурей, белостволая береза мерещится из чащи, как бледное привидение. Черный обгорелый пень резко выделяется среди нежной зелени. Пучки цветов мелькают там и сям… Громадные корни, вывороченные из земли вместе с дерном, таращатся, как какое-нибудь сказочное страшилище…

На каждом шагу Лютику может встретиться волк или медведь. Ох, страшно, страшно! Куда она зашла? Что станется с ней?.. Наступает утро. В барском доме скоро уже встанут, мама с папой сядут за чай, а она… несчастная! Она будет блуждать по лесу, может быть, до тех пор, пока не попадет на зубы медведю или волку…

Лютик страшно устала, измучилась. Она уж еле тащилась, с трудом перебираясь через кочки, колоды и пни, запинаясь о валежник и поминутно задевая за сучья елей и берез. Ноги ее отяжелели и вся она чувствовала себя разбитою, точно палками отколотили ее по спине и по ногам. «Если я свалюсь, мне уже не встать, — думала она про себя. — Чувствую, что не встать…» Ее начинала мучить жажда, во рту пересохло, в висках стучало… Первый раз в жизни Лютик проводила такую ужасную ночь…

— Господи! Что я наделала! Что со мной будет! — простонала она. — Пропаду я в этом темном лесу…

И она с ужасом смотрела на обступавшие ее со всех сторон могучие деревья. Деревья как будто протягивали к ней свои гибкие, длинные ветви, цеплялись за нее, тянулись к ней со всех сторон, словно хотели остановить и удержать ее навсегда в своей дикой лесной глуши. Но нет! Лютик не пропала в темном лесу… напротив: она из мрака вышла к свету…

Лютик уже собиралась заплакать, хотела кричать, звать на помощь… Кого хотела она звать на помощь — неизвестно, да и сама она того не знала… Не могла же она думать, что нянька услышит ее и прибежит за нею сюда, в лес! Она ничего не думала: она просто одурела с отчаяния…

Вдруг она вышла на какую-то дорогу. Дорога была не широкая, но, по-видимому, проезжая, хотя и не торчали вдоль нее полосатые верстовые столбы. На ней были заметны следы колес и лошадиных подков. Дорога серой, пыльной лентой вилась по лесу; высокие деревья и густой кустарник зеленою стеной обступали ее с обеих сторон. Только вверху, над головой, видна была узкая полоса синеющего голубого неба. Солнце уже взошло, — его красноватые лучи пробегали по зеленым вершинам сосен, елей и кудрявых берез. В воздухе, после ночной грозы, сильнее пахло цветами; птичье пение, гомон, щебетанье неслись отовсюду… Лютик думала: «Эта дорога спасет меня, долго ли, коротко ли выведет из леса, приведет меня к деревне или хоть к какой-нибудь жилой избушке… Наконец, здесь — не то, что в лесу — могут встретиться проезжие или прохожие…»

Лютик остановилась, как вкопанная…

В трех шагах от нее, близ дороги, под плакучей ивой сидел какой-то старик с длинной седой бородой. Его белая, холщовая рубаха, вся в дырах и заплатах, была подпоясана обрывком веревки; холщовые штаны его далеко не доходили до пят; ноги босы, в пыли. На коленях его лежала меховая шапка — вовсе не по летнему времени. Его худощавое, загорелое лицо, словно вылитое из темной бронзы, все было изрезано глубокими морщинами. Рядом с ним, на траве, лежал кошель, стояла дырявая корзинка, прикрытая грязною тряпицей, и валялся страннический посох, гладкий и блестевший от долгого употребления, словно покрытый лаком.

В то время, как Лютик увидала старика, тот занимался серьезным делом: он доставал из корзины кусок черного ржаного хлеба и старательно посыпал его солью. Посмотрев в ту сторону, где был восток, старик набожно перекрестился и собрался есть… Он не замечал маленькой странницы и весь был углублен в свое занятие. Старик показался Лютику совсем не страшен, и она решилась подойти к нему.

— Здравствуй, дедушка! — сказала Лютик, сделав шаг к нему.

Старик поднял голову и с изумлением посмотрел на девочку своими серыми, тусклыми глазами.

— Здорово! — промолвил он, шамкая беззубыми челюстями. — Да ты как попала-то сюда?.. Ты ведь, кажись, барское дитя?

— Да! Я из усадьбы… я заблудилась в лесу… и так устала… — говорила Лютик.

— Устала — так садись, отдохни! — предложил старик, указывая ей место около себя.

Лютик опустилась на траву и вздохнула с облегчением. Первый раз в жизни она была так рада встрече с человеческим существом. Если бы не было неловко, она, право, обняла бы этого жалкого старика в лохмотьях. Первый раз в жизни в ее хорошенькой головке мелькнула мысль о том, что все люди — люди, в какой бы одежде ни ходили они — в шелковой или в холщовой… Она уже недавно испытала тяжелое чувство одиночества и беспомощности и теперь с живейшей отрадой смотрела на старика. Зайцы и белки в лесу бежали от нее, как от недруга, а сама она страшно боялась медведей и волков. Старик же не бежит от нее и в то же время она не боится его, потому что он — человек.

«Он, кажется, добрый, даром что у него такие густые, седые брови…» — рассуждала Лютик, смотря, как старик ел свой черствый кусок хлеба, забеленный солью. Теперь она находилась в безопасности и была совершенно спокойна. Чего ж ей бояться! Она теперь — не одна. Она не думала о том, что хилый старик не мог бы оказать ей большой защиты хоть, например, от тех же медведей и волков, которых она страшилась несколько минут тому назад. Для нее достаточно было чувствовать, что теперь рядом с нею сидит человек.

До сего времени барышня никогда еще не разговаривала с первым встречным. Теперь первый раз в жизни она почувствовала сильнейшее желание, почувствовала потребность побеседовать о чем бы то ни было с этим незнакомым человеком.

— Куда, дедушка, идешь? — спросила Лютик.

— Я, голубка, все лето хожу из деревни в деревню! — ответил старик, жуя сухую корку. — Хожу, да милостыню Христовым именем собираю, запасаю хлебушка на зиму…

— Так ты, значит, нищий? — перебила его Лютик, вспомнив, как при ней иногда с брезгливостью говорили о нищих.

— Нищий! — отозвался старик. — Что будешь делать! Работать не могу, сил нет… Стар, зажился на белом свете, так зажился, что и могила-то не принимает… А есть-то все-таки охота… Вот и бродишь лето-то красное! Спасибо добрым людям, дай Бог им дожить до хорошего… У иного — и у самого-то мало, а все же хоть крохой поделится. Народ-то уж больно обеднел…

— А разве денег у тебя нет? — спросила Лютик.

— Ой, дитятко! Какие у нас деньги… — качнув головой, промолвил старик. — Так иной раз грошик перепадет, вот и все наши деньги… И без денег живем. Без доброты нельзя жить на свете, а без денег — можно…

— И родных у тебя нет? — допрашивала Лютик.

— Брат есть. У него зиму-то и живу, на печке лежу, да кое-когда лапти ковыряю… — рассказывал старик. — Да братан-то беден, самому с женой прокормиться впору…