Людовик XIV, или Комедия жизни - Страница 21

Наконец он заговорил глубоко взволнованным голосом:

— О Марианна, видно, глубоко было мое падение, если мне нужно было такое тяжелое испытание, чтобы узнать, что я потерял, лишив себя вашего присутствия…

— Принц, не обманываетесь ли вы в чувствах, которые привели вас ко мне? Бога ради, будьте осторожны! Что же касается меня, то вы найдете во мне готовность безропотно исполнить все ваши желания.

— Дорогая Марианна, не мучьте меня этой пассивной покорностью! Я отнял у себя право быть вашим другом и советником, и мне осталось только, как нищему, выпрашивать прощение и сострадание к моему разбитому сердцу. Если в вас осталась хоть искра того чувства, которое я, недостойный, не сумел оценить, то умоляю вас — не отвергайте меня! Я заранее подчиняюсь всем условиям, которые вы захотите потребовать от меня!..

— Ваши слова, Арман, показались бы мне невероятными, если бы я не была отчасти подготовлена к ним вашими письмами. Мои чувства оставались неизменными — иначе и быть не могло. Но я боюсь, что шаг, который вы теперь делаете, не свободный поступок человека, почувствовавшего влечение к отвергнутой женщине, но чувство долга и сострадания, которое так свойственно вашей великодушной натуре. Подумайте, принц, не будете ли вы раскаиваться в вашей поспешности, которая может отравить и испортить всю вашу жизнь?

О, нет, нет, лучше навеки остаться здесь, чем быть во второй раз отвергнутой вами!..

Голос Марианны оборвался. Она едва держалась на ногах. Конти сильнее сжал ее дрожащие пальчики, как бы боясь, что у него отнимут это сокровище.

— Если бы вы могли читать в моем сердце, вы бы не отвергли меня с такой холодностью! Только вы, вы одна можете сделать меня счастливым… Я люблю вас, Марианна!.. Но и заслужил, тысячу раз заслужил свое несчастье! Я предчувствовал ваш отказ, я боялся ехать сюда, но у меня есть друг, который уверил меня, что вы не оттолкнете своего недостойного мужа. Но вы правы, я действительно не стою вашего прощения!.. Прощайте, Марианна! Мы больше не увидимся, я уеду, но не в Лангедок, а в такую же обитель, как эта, где, надеюсь, скоро окончу свое печальное существование!

Он страстно прижал ее руки к своим губам.

— Никогда, — крикнула Марианна, — я не допущу этого. Я вижу, что вы страдаете, и быть вашей утешительницей для меня уже величайшее счастье!

Она бросилась к колокольчику и позвонила. Вошла настоятельница.

— Отдайте меня ему, дорогая матушка, — вскричала Марианна, — я не могу оставить его.

Монахиня медленно отворила дверь в решетке, и Марианна бросилась к Конти, который принял ее в свои объятия.

— Да благословит вас Бог, дочь моя, — сказала настоятельница, — что бы ни случилось с вами в жизни — не забывайте, что эта обитель всегда открыта для вас!

— Благодарю… не считайте меня неблагодарной… — едва выговорила Марианна, горячо целуя монахиню.

Через несколько минут счастливый Арман заботливо усаживал жену в карету, которая покатила в квартал Сен-Андре к дому Конти. При приближении кареты вся прислуга высыпала на улицу, чтобы встретить принцессу, которая каждого из них награждала или ласковой улыбкой или приветливым словом.

— Любезный Фаврас, — сказал Конти, — прикажите приготовить городскую карету, мы отправимся к эминенции!

Он взял Марианну под руку и повел ее по амфиладе роскошных комнат.

— Дорогая Марианна, — сказал Конти, когда они остались вдвоем, — снимите теперь ваше мрачное покрывало и дайте мне полюбоваться этим ангелом, который дает мне такое незаслуженное блаженство.

Конти усадил жену в кресло и хотел снять с ее головы вуаль.

— Нельзя, Арман, — удержала его руки Марианна, — у меня распущены волосы, а я… хотела бы вам нравиться.

— Об этом вам не нужно думать, — прошептал Конти и начал бережно снимать вуаль. Он опустился перед ней на колени и с восторгом смотрел на прелестное лицо.

Да, Марианна действительно была хороша, в десять раз лучше и милее портрета, писанного Лебреном. Она обвила рукой шею мужа и прижалась своей разгоревшейся щекой к его лицу.

Так пробыли они долго, долго.

— Простите меня, Арман, — начала наконец Марианна, — если я предложу вам один вопрос. Он, конечно… но войдите в мое положение, ведь я похожа на слепого, который внезапно прозрел и не доверяет еще своим глазам.

— Спрашивайте, дорогая, спрашивайте о чем хотите…

— Видите ли, Арман, я страшная эгоистка. Мне хотелось бы безраздельно владеть вами, чтобы ваше сердце принадлежало мне одной. Поэтому я желала бы знать, осталось ли у вас хоть маленькое чувство к той…

Принцесса запнулась и спрятала свое лицо у него на плече.

— О, не вспоминайте об этой презренной женщине, которой я отдал лучшие годы своей молодости, — вскричал Конти. — Вы поймете все, если я скажу вам, что выдал ее замуж по ее собственному желанию.

— Простите мне эту женскую слабость. Больше вы не услышите от меня ни одного намека на эту женщину.

Но скажите, Арман, имя вашего друга, мне хочется выразить ему всю глубину моей признательности.

— Мне стыдно сознаться, что он прежде меня оценил вас и открыл мне глаза на эту бездушную женщину. Это был не кто другой, как Мольер, актер, товарищ мой по Клермонтской коллегии.

— Актер?!

— Да, Марианна, но какой актер! Это гений! Я убежден, что со временем он станет не только кумиром Франции, но одним из первых в числе знаменитостей нашего времени.

— Если только наша общая любовь и уважение смогут содействовать его славе. Когда вы думаете ехать?

— Если вы согласны, то хоть сегодня вечером. А теперь, моя дорогая жена, принарядитесь немного, и мы поедем к кардиналу, чтобы обрадовать его нашим счастьем!

— Я никогда не видела в глазах Мазарини слез, но сегодня он заплачет, — сказала Марианна.

Поздно вечером из ворот дома Конти выехала дорожная карета, в которой сидели принц и его жена. Гурвиль еще раньше поскакал вперед, чтобы заготовить по дороге квартиры.

Марианна угадала. Железный кардинал действительно прослезился при виде племянницы, и, когда она удалилась, долго и горячо молился о счастье своей любимицы.

Между тем весть о скором прибытии принцессы уже долетела до Безьера. Кардинал, как опытный дипломат, пустил в ход все средства, чтобы расположить общественное мнение в пользу своей племянницы. В ту же ночь были посланы курьеры с различными депешами. Вдова Серасина назначалась гофмейстериной при дворе принцессы. Аббат де Коспак получил место епископа. Но самое главное распоряжение состояло в пожертвовании 20 000 ливров на основание монастыря Дочерей Святой Марии для бесплатного обучения бедных девочек и в учреждении стипендий «Мартиноци» в старинном университете в Монпелье, для поощрения наук и искусств. Этого было достаточно, чтобы дворянство и буржуазия с восторгом встретили женщину, которая так благотворно влияла на своего страшного дядю. Когда же Марианна появилась рядом с Конти, и на лице ее вместо холодного спокойствия, некогда оттолкнувшего принца, явилось счастливое, радостное выражение и чудная улыбка озарила ее благородные черты, всякий почувствовал к ней неотразимую симпатию. Пылкие натуры южан пробудились. Все наперерыв старались угодить принцессе и заслужить ее милостивую улыбку.

Когда кончился бал, завершивший пышную встречу первого дня, Конти остался вдвоем с Марианной в ее будуаре.

Они оба были так взволнованы, что долго не могли произнести ни слова, хотя сердца их были переполнены и им хотелось много и долго говорить друг с другом. Конти обнял гибкий стан своей возлюбленной и подвел ее к открытому окну. Перед ними расстилался ярко иллюминированный город, но огоньки потухали один за другим, и скоро все погрузилось в глубокий мрак.

Но вот всплыл месяц и рассыпал свои серебристые лучи.

— Что говорит теперь ваше сердце, Марианна? — прошептал наконец Конти, заглядывая в ее глаза. — Сомневаетесь ли вы еще в моей любви?..

— О нет, нет, Арман, я не могу выразить всю беспредельность своего счастья… Я сожалею только о том, что подобные минуты едва ли могут дважды повториться в жизни…