Людовик XIV, или Комедия жизни - Страница 15

— Я желаю, чтобы вы продолжали исполнять в Пезенасе прежние свои обязанности. Не хочу подвергать вас другому наказанию, как угрызениям собственной совести.

Но он отклонил визит госпожи Кальвимон, несмотря на ее частые просьбы — через Марсана — увидеться с ним. Его мнение о ней и об аббате Даниеле проявлялось весьма сдержанно, но выражало такую сухость и холодность, что ясно было видно, насколько он утратил доверие к своим прежним приближенным. Он сделал исключение только в пользу одного человека, чье низкое происхождение, казалось, не оправдывало вовсе этих чувств, но они-то внезапно и возвели его на такую высоту, о которой он никогда и не мечтал.

Когда на другое утро паж Лорен пришел звать Мольера к принцу, Мольер почувствовал не страх, но какое-то стеснение сердца. Собственный опыт, смерть Серасина и его знание знатных людей и их причуд привели к тому, что он не особенно доверял своему прежнему школьному товарищу. Между тем Мольер был актер, следовательно, смелости у него было довольно; никто не знал лучше него человеческого сердца, и сам он не находился уже в том положении, в котором испытывают страх: терять ему было нечего. Принц сидел один в своем кабинете. Он был весь в черном и очень бледен. Его черты ясно обнаруживали томительную душевную борьбу. Он встал.

— Оставь нас вдвоем, Лорен.

Медленно подошел он к Мольеру, вставшему с глубоким поклоном у дверей, и положил ему руку на плечо.

— Я не думал, Мольер, что ваше мнение насчет людей, мне подобных, так скоро оправдается. Слишком поздно для моего спокойствия является сознание, что могущественные и высокорожденные могут возбуждать иногда больше сожаления и презрения, чем актер, зарабатывающий балагурством свой скудный хлеб. Батист, товарищ моего детства, простите мне мою несправедливость! Облегчите мое сердце по крайней мере в этом отношении.

Он с волнением протянул ему руку. Мольер поцеловал ее.

— Одно сознание, монсеньор, что вы нуждаетесь в прощении бедного комедианта, уже достаточно, чтобы искупить вашу вину. Но вы неверно судите о себе. Вы не более как больной, который должен быть сам своим врачом. Разве ваш дух недостаточно силен, чтобы уврачевать те раны, которые вы нанесли себе?

— Этой-то силы и недостает во мне! Никто так не беспомощен, как я! Сердце, в котором развились такая сильная ненависть к себе самому, такое отвращение к жизни и такое сознание своей пустоты, разбито навеки и его никто не вылечит!

— Скажите лучше, что вы не хотите вылечить себя.

Не взяться ли мне за это дело? Позволите ли вы такому маленькому человеку, как я, быть вашим врачом?

— О, садитесь и выслушайте меня, — сказал принц. — Много людей окружает меня, и все уверяют в своей преданности, но нет ни одного, на которого я мог бы вполне положиться. Между тем я нуждаюсь в честной душе и совершенно открытом сердце, которому бы мог довериться, перед которым мог бы свободно излить свою душу, которое бы стало моим помощником и руководителем, не заставляя опасаться, что оно злоупотребит моим доверием. Таким человеком был для меня покойный, и я сам лишил себя его. Займите его место, старый мой товарищ, бросьте вы это несчастное звание, которое вовсе не соответствует вашему образованию, и станьте моим секретарем!

Лицо Мольера выразило безграничное удивление.

— Ничто не могло быть для меня неожиданнее и лестнее этого предложения, ваше высочество! И именно его-то я никак не могу принять. Если бы я даже взял на себя эту обязанность, то не сумел бы ее исполнить.

— Вы не хотите быть моим поверенным, Мольер! — воскликнул Конти, и его глаза увлажнились. — Единственный человек, на которого я рассчитывал, бежит от меня! Правда, я и не подумал, что вы можете опасаться участи Серасина!

— Неужели, принц, вы допускаете, что во мне говорит страх за свою жизнь? Как, однако, вы плохо знаете самого себя! Вам, по-видимому, и в голову не приходит, что такому благородному человеку, как вы, достаточно один раз совершить тяжкую ошибку, чтоб потом никогда в жизни не повторять ее! Если бы не смерть Серасина, вы, вероятно, совершили бы еще тысячи несправедливостей, погубили бы и оскорбили множество невинных людей, думая в своем небрежном высокомерии, что действуете совершенно справедливо. Теперь вы не обидите и самого ничтожного человека: смерть Серасина сделала вас чувствительнее к судьбе ближних и пробудила в вас человека. Итак, не страх удерживает меня принять ваше предложение, а сознание своей неспособности.

— Если дело только за этим, то вам нечего колебаться. Нет сомнения, что бывший адвокат имеет достаточно знаний и опыта, чтобы быть мне хорошим помощником. Ведь ваше настоящее положение не очень завидно?

Мольер улыбнулся.

— Оно не хуже и не лучше миллионов других, но только более соответствует моим вкусам. Я охотнее стану играть самую плохую комедию, чем сяду за деловой стол. Кто уже истаскал пару сапог на сцене, тот не годится для обыденной жизни. Положим, что ради вас я и совершил бы насилие над собой, но вы скоро стали бы тяготиться мною, а я — вами. Деликатность удержала бы вас отказать мне, благодарность воспретила бы мне покинуть вас. Наши отношения делались бы с каждым днем натянутее, стеснительнее и стали бы наконец так невыносимы, что мы бы обрадовались первой возможности расстаться. Став вашим придворным, я мало-помалу приобрету все пороки тех людей, которые вас окружают и которых вы презираете. Оставаясь же актером, я могу надеяться, что мои шутки иногда понравятся вам и рассеют ваше мрачное настроение. Для меня нет большего наслаждения, как подмечать слабости и пороки людей, представлять их в смешном виде, смеяться самому и заставлять хохотать других над собственными недостатками. Я не считаю себя ни великим актером, ни замечательным писателем, но все же я не променяю своих занятий ни на какие блага мира. О, ваше высочество, не отнимайте у меня этой радости, этого счастья! Я ни на что другое не способен.

— Но вы можете быть по крайней мере моим другом, удивительный человек!

— Эх, ваше высочество, я давно уже ваш друг в душе.

Но это — актерская дружба, а она очень свободна. Вам нельзя будет пожаловаться, если впоследствии вы убедитесь, что я еще эгоистичнее других.

— Ну я готов испытывать этот эгоизм. Но слушайте, Мольер, если ваш гений, как сочинителя и комика, так же велик, как богато ваше воображение и остроумие, то я предсказываю, что вы будете когда-нибудь величайшим писателем Франции, а, может быть, и всего света. Но все это еще впереди, а пока, так как я благодаря вашему уму и веселости так же нуждаюсь в вас, как пациент в докторе, то вот какое я делаю вам предложение: следуйте своему призванию, оставайтесь здесь и играйте с труппой Бежар, а в свободное время будьте всегда со мною.

— Дорогой, прекрасный принц, — воскликнул тронутый Мольер, — вашей милостью и благоволением вы возвышаете меня в собственных глазах! И если впоследствии вы и в самом деле пожалеете, что отличили таким образом комедианта Мольера, то счастье заслужить вашу привязанность останется неизгладимым в моем воспоминании и, подобно солнцу, осветит мрачные часы моей жизни.

— Итак, решено — вы мой гость, — сказал Конти, крепко пожимая руку Мольера. — Вы женаты?

— Благодаря Богу, нет, но тем не менее влюблен!

— Ха-ха, ну это ваши частные дела. Может быть, вы желаете, чтобы кто-нибудь из труппы жил с вами, тогда, пожалуйста, не стесняйтесь. Я позабочусь, чтобы вы чувствовали себя хорошо и всякий обращался бы с вами, как с человеком, который мне очень понравился. Сколько времени я еще останусь в Пезенасе и сколько буду управлять Лангедоком — неизвестно. Я просил о своем увольнении после печальной кончины Серасина.

Но как бы там ни было, а о вас позаботятся. Кроме служителей и моих кавалеров, в доме живет еще аббат. Он неблагодарный бездельник, но тем не менее умный человек, общество которого очень приятно. Я еще должен упомянуть об одной даме — моей приятельнице!

— Которую я вполне уважаю, но… — Мольер внезапно замолчал.