Люди и руины - Страница 50

Тот же «средиземноморский» компонент на более низком уровне обнаруживается в современном типе талантливого человека: он постоянно готов все критиковать и оспаривать с единственной целью выставить себя напоказ; проявляет исключительную ловкость в нахождении средств, позволяющих обойти препятствие или уклониться от закона. На еще более низком уровне тот же компонент проявляется как хитрость, лукавство (умение «надуть» другого), что для данного человеческого типа является почти синонимом ума и превосходства — тогда как человек «римского» типа воспринял бы это как падение, унижение собственного достоинства. Мы уже говорили об этом в отрывке, связанном с легендой о Фаусте.

«Римской» простоте или безыскусности слова, выражения, жеста противостоит крикливая, несдержанная жестикуляция, свойственная «средиземноморскому» типу, навязчивая общительность и экспансивность, отсутствие чувств дистанции, иерархии, безмолвного повиновения. Обратной стороной подобного поведения, как правило, становятся бесхарактерность, вспыльчивость, склонность к обжорству и пьянству (или желание напоить других), проще говоря, «испанскость» в худшем смысле этого слова: многословие, кичливое и наносное чувство чести, обидчивость, озабоченность внешним видом, а не внутренним содержанием (тогда как о древнем испанском аристократическом типе говорили: pobre en palabras pero en obras largo — «скупой на слова, щедрый на дела», что сопоставимо со словами МОЛЬТКЕ: «Говорить мало, делать много; больше быть, чем казаться»; это соответствовало «римскому» стилю).

С так называемой «расой пустыни» (по психо-антропологичес-кой классификации Л.Ф. КЛАУСА) средиземноморского человека сближает (что, возможно, вызвано наличием в нем некоторых примесей этой расы) интенсивный и вспыльчивый темперамент, в то же время резко меняющийся под воздействием минуты, вспышки ярости, импульсивность и порывистость желаний и аффектов в эмоциональной жизни, интуитивные прозрения, не достигающие уровня интеллекта. Психически уравновешенный и взвешенный стиль не является его сильной стороной. Если внешне, особенно в кампании, он искрится весельем, воодушевлением и оптимизмом, то наедине с собой средиземноморский человек подвержен внезапному упадку душевных сил, испытывает чувство мрачной и безысходной духовной опустошенности, что заставляет его в тоске и тревоге бежать уединения и снова толкает во внешний мир, к шумному общению, к излиянию чувств и страстности. Учитывая это, вполне очевидно, что в случае очищения нельзя идти путем простого противопоставления. Слова Ницше «Я измеряю ценность человека его силой сдерживать собственные реакции», безусловно, могут послужить общим базовым принципом для преодоления беспорядочной импульсивности и «вспыльчивости». Но тот же НИЦШЕ предостерегал против всякой морали, стремящейся иссушить всякий пылкий душевный порыв вместо того, чтобы направить его в нужное русло. Самообладание, уравновешенность, спаянность чувства и воли не должны затушить внутренний огонь, превратить человека в робота, что иногда происходит с отдельными представителями центрально-европейских или англосаксонских народов. Речь идет не о том, чтобы подавить страсти, придав своей душе красивый, правильный, однородный, но при этом серый облик. Напротив, необходимо таким образом организовать все свое существо, чтобы оно научилось распознавать, различать и надлежащим образом использовать импульсы и порывы, зарождающиеся в его глубине. Нельзя отрицать, что для многих средиземноморских итальянских типов страстность играет преобладающую роль, но эта склонность может из недостатка стать его достоинством при условии здраво организованной жизни.

Наиболее отрицательной чертой средиземноморского типа является сентиментальность. Необходимо отличать сентиментальность от подлинного чувства, так как первое является расплывчатой и напыщенной формой второго. Однако именно первое преобладает в различных способах самовыражения, типичных для средиземноморской души. В качестве примера достаточно вспомнить огромное количество прежних и нынешних слащавых песенок; успех, которым они пользуются, и отклик, который они находят в народной душе несмотря на их глубокую неискренность, говорят сами за себя.

Считается, что средиземноморский человек всегда склонен защищать себя, тогда как нордический тип скорее стремится быть собственным судьей. Первый всегда более снисходителен к самому себе, нежели к другим и противится ясному и объективному исследованию глубин своей души. Это противопоставление несколько односторонне. В целом не следует пренебрегать опасностями, кроющимися в болезненном самонаблюдении — достаточно вспомнить направление, ведущее с одной стороны, к психоанализу и психологии типов Достоевского, а с другой — к определенным комплексам вины и экзистенциального страха. Искренность и простота прежде всего по отношению к собственной душе имеют не менее существенное значение для высшего типа человека, чем правило быть строгим к себе, понимающим и сердечным — к другим. Однако в этом отношении специфические связи с расовым фактором существуют лишь частично.

Более серьезное значение для средиземноморского типа имеет половой вопрос. Сексуализация морали с одной стороны, и почти навязчивая одержимость женщиной и эротикой с другой, конечно, не могут считаться исключительно «средиземноморскими» чертами; второе есть скорее общее явление, присущее любой вырождающейся цивилизации. Однако невозможно отрицать тот результат, к которому эта склонность приводит обычный средиземноморский и южно-средиземноморский тип, особенно сравнительно с отношением к женщине и любви, свойственным римской этике, где им отводилось надлежащее — ни слишком высокое, но и не слишком низкое — место, и четко указывались основополагающие жизненные ценности, необходимые для ясного и мужественного воспитания характера без пуританского морализма.[112] В целом в Италии половые взаимоотношения крайне далеки от совершенства. С одной стороны, южный «темперамент» с его примитивизмом и модным ныне типом latin lover,[113] с другой — остатки буржуазных предрассудков с их лицемерием, запретами, условностями и скрытой под всем этим мелкой извращенностью, типичной для нашего времени, безусловно, не могут привести ни к чему хорошему и крайне далеки от ясного, искреннего, свободного и смелого отношения к этим вопросам. Впрочем, эта тема требует особого разговора и выходит за рамки поставленной здесь задачи,[114] так как объемлет более широкий порядок проблем, чем связанные непосредственно со средиземноморской характерологией.

После краткого описания противоположных элементов двух стилей стоит еще раз повторить, что речь идет о двух пределах. Свойства «римского» типа представляют положительный предел скрытых задатков, присущих лучшим представителям нашей расы, тогда как «средиземноморские» свойства соответствуют отрицательному пределу и наименее достойной ее части, встречаясь также у других народов, прежде всего «латинской» группы. Однако следует безо всяких обиняков признать, что в последнее время слишком часто под типично итальянскими чертами (особенно за границей) подразумевают близкие «средиземноморскому» пределу, и, похоже, после Второй мировой войны именно «средиземноморский» компонент возобладал в итальянской жизни.

Впрочем, при определенных условиях вполне вероятно иное развитие ситуации. В любом случае, как уже говорилось, подобного рода разворот к положительному пределу является необходимой предпосылкой к созданию нового государства и нового общества, поскольку никакие лозунги, программы и учреждения ни к чему не приведут, если им не будет соответствовать особая человеческая субстанция (по крайней мере на уровне правящей элиты). В принципе, в каждом современном человеке заложены различные возможности, некоторые из которых связаны с изначальным наследием. Если на пике нашей истории мы находим арийско-римский компонент, то в периоды кризиса и затмения легко проследить подъем и преобладание того, что мы условно называем компонентом «средиземноморским»; условно, так как в сущности речь идет скорее о средиземноморских остатках и шлаках, о влияниях неиндоевропейских рас, почти лишенных истории, а также продуктах расслоения и размывания этноса.