Люди и руины - Страница 16

Достаточно перечитать, к примеру, Вико или ФЮСТЕЛЯ ДЕ КУЛАНЖА, чтобы понять, какой силой в древности обладал органичный идеал. Именно в древних формах со всей очевидностью подчеркнут следующий основополагающий момент: единство носило не просто политический, но скорее духовный — а зачастую прямо религиозный — характер; сама область политики в узком смысле формировалась и держалась единой идеей, общей концепцией, что находило отражение также в мышлении, праве, искусстве, обычаях, культе и способе хозяйствования. Единый дух проявлялся в слаженном многообразии форм, соответствующих различным возможностям человеческого существования, так что «органичное» и «традиционное» в широком понимании становились почти синонимами. Именно духовность этого единства позволяла достичь интеграции частного, а не его подавления или принуждения. Существенным элементом всякой органической системы является как относительное многообразие, так и относительная децентрализация, масштабы которой могут быть тем шире, чем более духовным и в некотором роде трансцендентным характером обладает объединяющий центр, чем могущественнее его верховная уравновешивающая сила, его глубинное влияние.

Довольно необычным выглядит в глазах объективного наблюдателя столь глубокое забвение этих идей, хотя буквально вплоть до недавнего времени, накануне появления либерализма, индивидуализма и революционных движений, в Европе еще сохранялись политические системы, зримо отражавшие отдельные стороны органичной системы, имевшие в глазах большинства совершенно нормальный и законный характер. Здесь же кроется причина уже упомянутой путаницы в употреблении термина «тоталитаризм», также как ослиной тупоголовости тех, кто, играя на руку коммунистам, клеймит «фашистской» любую систему, отличную от той, которую воспевают апостолы демократии и «бессмертных принципов».

Тоталитаризм является лишь искаженным отражением органичного идеала. В подобной системе единство навязывается извне, не благодаря внутренней силе, присущей общей идее и естественно признаваемому авторитету, но за счет открытого вмешательства и контроля со стороны чисто политической власти (в исключительно материальном смысле), утверждающей себя как последний довод системы. Кроме того, в «тоталитаризме» заложена уравнительская идея, нетерпимость к даже ограниченным самостоятельности и свободе, а также к наличию какого бы то ни было промежуточного слоя между центром и периферией, между вершиной и основанием. Одним из следствий этого становится неудержимое разрастание административных бюрократических структур, все более утрачивающих функциональность; эти структуры заполоняют собой все, вытесняя и подавляя всякую частную деятельность, поощряя беззастенчивое и неограниченное вмешательство «общественного» в «частное», заковывая все в схемы, лишенные гибкости и подвижности и в конце концов утрачивающие даже смысл, поскольку из центра бесформенной власти исходит своеобразное темное влияние, находящее зловещее удовольствие в полном стирании всех различий любой ценой. С наиболее материальной, то есть экономической стороны — преобладающей в «век экономики» — чрезмерная организованность, централизация и рационализация значительно способствуют образованию подобного рода закостеневшего и механистического единства.

Это явление, достигшее в современную эпоху наивысшего расцвета, имело прецеденты в истории; однако в прошлом оно встречается исключительно на завершающей, сумеречной стадии цикла цивилизации. В качестве наиболее известных примеров можно привести формы государственно-бюрократической централизации времен падения Римской, Византийской и даже Персидской Империй; во всех случаях эта централизация завершалась окончательным распадом.

Действительно, подобные примеры указывают надлежащее место и смысл любой «тоталитарной» централизации: она является следствием кризиса и распада прежнего органичного единства, результатом развязывания и высвобождения сил, прежде объединенных идеей в единое иерархическое общество и живую традицию, которыми теперь пытаются овладеть, принудительно загнав в рамки нового внешнего порядка, где ничто уже не сохраняет ни малейшего следа истинного, признаваемого авторитета, и нет ничего, что могло бы по настоящему установить внутреннюю связь между частями. Именно поэтому мы говорили в предыдущей главе о том, что тоталитарные и полутоталитарные формы нередко возникают как неизбежная реакция на либерально-индивидуалистический распад. В прежние времена это заканчивалось последними, краткими судорогами одряхлевшего и обреченного политического организма. В современном мире господство материалистических, экономических и технических факторов способно придать этому явлению видимость устойчивости — потрясающим примером чего служит коммунистический СССР — что, впрочем, никак не меняет его значения. Нечто подобное этому процессу можно наблюдать в органическом мире, когда прежде живые и подвижные организмы охватывает трупное окоченение, сменяющееся окончательным разложением.

Таким образом, из рассматриваемых нами форм можно выделить два процесса, которые, казалось бы, расходясь в противоположном направлении, и в определенных границах даже уравновешивая друг друга, тем не менее в конечном счете сходятся, приводя к одному и тому же результату. Тоталитаризм, оказывающий сопротивление индивидуализму и социальному атомизму, роковым образом доводит до конца работу по разрушению тех «органичных» остатков, которые еще сохраняются в обществе: качеств, гармоничных форм, каст и классов, ценностей личности, подлинной свободы, мужественной и ответственной инициативы, героических ценностей. Высокоразвитый организм обладает множеством функций, которые, не теряя своего особого характера и относительной самостоятельности, действуют согласованно, взаимно дополняют друг друга и совпадают в высшем единстве, которое всегда остается желаемым идеалом. В органичном государстве сосуществуют единство и многообразие; оно строится на последовательности ступеней, иерархии, а не на оппозиции центра и бесформенной массы. Именно последнее свойственно тоталитаризму, которому, чтобы утвердить себя, необходимо стереть все различия. Как мы уже говорили, тоталитаризм по сути рассчитывает и опирается на неорганичный мир количества, порожденный индивидуалистической разобщенностью, а не на органичный мир качества и личности. В подобной системе авторитаризм сводится к самовластию сержанта, натаскивающего новобранцев, или (используя образ ТОЙНБИ) педагога с розгами в руках. Довольствуются подчинением, не основанном на признании и идейном родстве, конформизмом, или, самое большее, иррациональными формами сплоченности, при которых расцветает зловещий цветок фанатичной и слепой готовности к самопожертвованию. Все становится ничтожным и бессмысленным, поскольку власть не связана с истинным авторитетом, и ее подчиненные утрачивают подлинную заинтересованность, чувство ответственности, достоинство свободных людей, которые позволили бы им признать авторитет власти и сплотиться вокруг него. Именно поэтому тоталитаризм становится школой лакейства, по сути представляя собой худший вариант коллективизма. Тоталитарное единство и движущая его сила основаны не на влиянии, исходящем из мира горнего и устремленном к нему, но на власти, лишенной формы, которая кристаллизуется в центре, стремясь поглотить, покорить, механизировать все окружающее, взять все под контроль и стереть все различия.

Таким образом, вполне понятна полная противоположность этих двух перспектив, особенно с точки зрения духа.

Об этом следует помнить при анализе частных ситуаций, преимущественно экономического характера, которые требуют усиления координирующего и регулирующего вмешательства со стороны центральных властей, участившегося в последнее время. Даже в тех обстоятельствах, когда излишек производственных сил и множество разнообразных факторов затрудняют иные способы управления и вынуждают использовать государственные методы руководства экономикой, не следует отказываться от сохранения «органичной» идеи как формирующей силы, подменяя ее какой-либо разновидностью тоталитаризма. Мы вернемся к этому вопросу, когда перейдем к обсуждению корпоративизма.