Люди и подвиги (Рассказы) - Страница 1

Бескрайняя безлесная степь. Солнце стоит над головой. Медленно пересекают степь два человека. Позади идет высокий коренастый сержант с ружьем наперевес, круглолицый, с полными губами. На его пепельно-смуглых щеках, густых ресницах и бровях, на чуть припухших веках тонким слоем легла серая дорожная пыль. Впереди плетется сухощавый низкорослый боец без оружия.

Вместо пилотки на голове у него треуголка из газетной бумаги.

Гимнастерка без пояса. На ногах ботинки и обмотки, выгоревшие от солнца. У бойца отсутствующий взгляд, щеки давно не бриты, редкая бородка клинышком упрямо вздернута кверху.

— Да прибавь ты хоть малость шагу, лихо мое! — упрашивает его сержант.

Заметив нас, оба приостанавливаются.

— Товарищ командир! — приняв подтянутый вид, обращается ко мне сержант. — Разрешите доложить: конвоир особого отдела штаба армии сержант Горбань, веду арестованного. Дали направление на Малиновку, а там никого нет. Куда передвинулись, никто не сказывает.

Он протянул мне пакет с красными сургучными печатями.

Я прочитал адрес. Я направлялся в воинскую часть, которая также передвинулась в неизвестном направлении. Обстановка на фронте изменилась. Немецкие войска вклинились в нашу оборону. Угроза окружения нависла над полками. Сержант, видимо, понимал это.

— Куда же теперь с ним, товарищ командир? — шепнул он, брезгливо посмотрев на арестованного. — Кто его знает, что за птица-шпион или диверсант? Третьи сутки иду. Он дрыхнет, а я глаз не смыкай.

Края синего, безоблачного неба накрыла грозовая туча. Ветер неожиданно усилился. С хутора донеслось протяжное мычание.

Пропылило стадо. По обеим сторонам дороги, низко опустив головы, шагали старики в соломенных широких шляпах. Рядом с ними шли девчата. Далее тянулись длинные, запряженные белыми быками мажары, в которых на электрических подойниках и сепараторах, окруженные детьми, сидели старухи со скорбным видом.

Возле нас остановилась пожилая женщина. Она тянула за собой на веревке поросенка. Поросенок упирался. Женщина смахнула тыльной стороной ладони пот, выступивший на ее разгоряченном лице, медленным движением руки поправила волосы и, обращаясь не то к нам, не то к самой себе, горестно воскликнула:

— Господи, хоть на куски его режь! Само правление распределило поросят по дворам, а он не идет. Изжарить, что ли, его, проклятого? Так ведь комом поперек горла станет. Колхозный, грех его есть!

— Какое же будет ваше распоряжение? — озабоченно спросил конвоир.

Я вскрыл конверт и прочитал бумагу. Это была выписка из постановления армейского трибунала. Дело по обвинению бойца Лодыжкина в самостреле. Следствием по делу установлено, что самострела не было, ранение произошло из-за небрежного обращения с оружием. Суд оправдал Лодыжкина, а за небрежное обращение с оружием ему предстояло понести взыскание по прибытии в свою часть.

Я зачитал приговор суда вслух. Лодыжкин, приподняв бороду, уставился на конвоира. Лицо его выражало удовлетворение.

— Я объяснял ему, да он не верил, — сказал Лодыжкин, кивая на сержанта.

— Вот дела каковы! — усмехнулся конвоир.

— Отпустить бы его надо! — сказала женщина.

— А расписка? — строго возразил конвоир.

— Какая же тебе еще нужна расписка? — удивилась женщина.

— Расписка, что его приняли от меня, вот какая! — поглядывая в мою сторону, сказал конвоир.

Пошел дождь. Конвоир и арестованный посмотрели по сторонам. Колхозница указала им на свою хату, стоявшую неподалеку от дороги, и попросила затащить туда поросенка. Лодыжкин выполнил ее просьбу. Затем он и конвоир уселись на крылечке под навесом. Конвоир, уткнув голову в согнутые руки, мгновенно заснул.

— Ты чего сидишь? — спросила женщина арестованного. — Свободный человек, иди куда хочешь!

Лодыжкин укоризненно посмотрел на нее и покачал головой.

— Удивительно, как вы рассуждаете, гражданка. Я уйду, а он? — кивнул он в сторону конвоира. — Он отвечать будет. А кроме того, вы это учитываете или нет, "что человек не спал третьи сутки?

Дождь перестал. Прояснилось небо. Блеснуло солнце. Посвежел воздух. Конвоир глубоко вздохнул, встал, туго затянул ремень и, улыбаясь, сказал Лодыжкину:

— Ну, пойдем, лихо мое! На вот тебе гранату! В случае, наткнемся на противника, — ты уж кидай как следует!..

И они тронулись в путь. Размокшая земля мешала им идти. Ноги увязали в Черноземе. Кончиком штыка очищая прилипшую к сапогам землю, конвоир горестно заметил:

— Родная земл. я! Не отпускает!

Колхозница смотрела им вслед застывшим взглядом. Поросенок вырвался из ее рук и помчался стремглав к свиноферме.

В то же время где-то вблизи раздался оглушительный треск, потом скрежет, будто отдирали над головой железную крышу, затем грохот, будто по железу кто-то пробежал.

На гребне высоты показались маленькие серые фигурки. Когда они встали во весь рост, сержант крикнул Лодыжкину:

— Кидай гранату!

Лодыжкин метнул гранату в группу немцев.

— Молодец! — сказал сержант.

Огонь нашей артиллерии прекратился. Мы присоединились к контратакующим стрелкам, перебегавшим редкой цепью из села через дорогу, в степь, навстречу наступающим цепям противника.

1941

Все говорят о героях, смелых, отважных, находчивых. Они выходят один на один против танка и взрывают его связкой гранат,

они выкатывают пушки на открытую позицию и поражают цель прямой наводкой, они протаранивают фашистские самолеты, взрывают фашистские склады и поезда, снайперской стрельбой выводят из строя вражеских офицеров.

Кто же ты, что не оказался в числе этих людей?

Разве страна не учила тебя читать и писать? Водить трактор?

Строить и стрелять в цель?

Советский человек! Я долго смотрю в твои глаза-они не обманут. И я говорю: да, ты не герой, но ты можешь и должен быть героем.

Я сурово одергиваю тех, кто, насмешливо разглядывая твой наряд, подшучивает над тобой:

— Ишь, тоже явился из окружения в драпмундире!

На тебе нет шинели, нет знаков различия, нет эмблем.

Лицо твое осунулось, исхудало, борода не брита, но внешность твоя вводила в заблуждение лишь наших недругов.

Вдали от проезжей дороги ты шел, зная, что враги боятся наших пространств. Ночью входил в село, стучал в дверь, прислушивался. Уходил, если до твоего слуха доносился звук кованого сапога. И стоял, ожидая, если ухо твое различало поступь женщины или ребенка.

Щелкала щеколда. Женский голос окликал тебя. От того, как относились к твоей просьбе, зависело решение. Ты ночевал или. шел дальше, в другую хату, или опять в стог, в скирду, в балку.

Осторожный и чуткий, ты разведывал дороги и сердца встречных людей. Ты действовал на ощупь, но не вслепую.

Часовой стоял на посту. Патрульный ходил взад и вперед по сельской улице. Тень человека мелькнула вдали от него. Хриплый горганный окрик, сухой треск винтовочного выстрела. Но ты уже далеко.

Я — миллионный советский боец: пехотинец, танкист, артиллерист, летчик-прислушивался к твоим шагам, слышал биение твоего сердца.

Я ждал тебя.

Нечаянно ты натыкался на немецкий патруль. Тебя останавливали, допрашивали. Ты отвечал спокойно, потому что в мыслях твоих было одно настойчивое желание-прийти к своим.

Ты говорил громко или тихо, покорно или требовательно, но ты твердил одно.

В одежде колхозника — ты колхозник, мобилизованный на окопные работы.

В одежде блатного, с лицом, вымазанным сажей, в кепке, сбитой набекрень, ты подталкивал застрявшие грузовики. Щеки твои раздувались от нарочитого усердия.