Люди долга и отваги. Книга вторая - Страница 102

Села она в машину. Пока Банага вел газик по улицам, мы сидели тихо. Но там на пути есть большой пустырь, вот я и начал колотить по крыше кабины. Так задумали заранее: надо же было Банагу из кабины выманить. Ну он и клюнул — дескать, что это за посторонние люди в кузове? Мотор глушить не стал, выскочил из кабины, а как только голова-то его показалась из-за борта, Валька и саданул по ней ломиком… Он — с копыт, мы его подхватили и — в кузов. Пока там Валька его веревками, обалдевшего, пеленал да кляп засовывал, я заскочил в кабину. У кассирши — глаза на лоб, а я ей — обрез в бок и грожу: «Тихо!» Две ноги и левая рука у меня свободные, правой — уперся обрезом ей в бок, палец — на спусковом крючке: «Только пикни!»

Он замолк внезапно, будто споткнулся, перевел свистящее дыхание, попросил:

— Дай воды глотнуть, начальник, в глотке все ссохлось…

Лагутин протянул стакан воды. Быков пил жадно, звучными глотками. Острый кадык так и ходил под щетинистой кожей. А потом, все с той же лихорадочной поспешностью, продолжал:

— Ну, дал я по газам, направленье держу на Гилевскую рощу — место это пустынное, глухое. Кассирша сначала сидела тихо, а потом, хотя и дрожала вся, говорить начала: «Что же это вы делаете? Паразиты вы, бандюги проклятые! Все равно ведь поймают вас!» Я ей опять: «Молчи!» Тут как раз поворот крутой, я тормознул, машину занесло, а кассирша вдруг изловчилась да как вцепится мне в щеку ногтями. Ну тут я и двинул ее обрезом по башке. Кровь у нее лицо заливает, а она когтями своими все одно мою рожу метит… Я тогда и давай молотить ее обрезом…

— И вам не жаль было женщину, мать троих детей? — не выдержал Лагутин.

— Сама виновата — зачем в меня вцепилась?! Ведь я оборонялся, начальник, и это вы тоже учтите…

От такой беспримерной наглости даже много повидавшие в своей практике Харитонов и Лагутин изумленно переглянулись.

— Продолжайте, «потерпевший»! — не скрывая злой иронии, потребовал Харитонов.

— Когда въехали в Гилевскую рощу, она уж и не дышала вроде. Тормознул я, подался к заднему борту. Смотрю — Банага очухался. Валька кляп у него изо рта вынул, говорит: «Ну, кореш, выбирай — или с нами в долю, или… Все равно ведь не поверят, что ты в деле не участник. Ежели нас заметут — уж мы расскажем, как с тобой заранее обо всем сговаривались…

А Банага, белый весь, как мел, и говорит: «Развяжите меня, сволочи. Лучше в тюрьму сяду, а с вами мне дороги нет!» Развязали мы его. Пошел он от нас — медленно так шел, шатался, да только шагов через десять Валька его с одного патрона в спину… Ну, вырыли яму и закопали его… Потом помчались к вокзалу, хотели там бросить машину, чтобы Банагу в побеге заподозрили да век бы его искали… А, черт… Сорвалось… Фургон забуксовал. Попутному грузовику не удалось выдернуть нас из кювета… Пришлось бросить и пересесть на грузовик. На нем и добрались до города. Тогда еще подумалось: чисто сработали под шофера… Укрыли его надежно… — цедил Быков, трусливо пряча глаза.

Полковник встал. Глаза его гневно горели.

— Не будет вам пощады! Ответите сполна…

Здесь рассказывается об уголовном деле, которое велось сотрудниками МВД и прокуратуры. О его раскрытии нами был сделан фильм, показанный в свое время по Центральному телевидению.

Есть жанры: сценарий, запись фильма, воспоминания о том, как он делался. Предлагаемая повесть — ни то, ни другое и ни третье; это — «всё вместе». Мы не везде буквально придерживались экранного варианта при изложении событий, стремились дать больше, чем фильм, что позволило включить немало интересного, оставшегося некогда за кадром.

Стремление к абсолютной документальности остановило нас в желании как-то обработать «сырой» материал, и потому речь действующих лиц дана в «непричесанном» виде, такой, как она звучала в жизни. Надеемся, это поможет читателю отчетливей услышать эту жизнь.

Остается сказать, что и повесть, и оба фильма связаны для нас с именем талантливого следователя полковника милиции М. П. Дайнеко.

Он безвременно ушел от нас, полный нерастраченных сил и оптимизма. И пусть эта небольшая повесть будет данью памяти замечательного человека, друга, гуманного и бескомпромиссного работника — Михаила Петровича Дайнеко.

Дело Ладжуна возникло необычно. Не с традиционного звонка по «02», не с крика о помощи, а сугубо оперативным путем, в глубоких недрах министерства…

Каждое звено милицейского аппарата периодически отчитывается о своей работе, составляя рапорты и сводки. Местные сводки объединяются в областные, те — в республиканские, и со всей страны они стекаются наконец в МВД СССР. На их основании уголовная статистика может судить о картине в целом: от характера и количества правонарушений до колебания числа их в течение года и даже времени суток. И вот при анализе сводок в один, как говорится, прекрасный день было обнаружено, что в различных союзных республиках остались нераскрытыми несколько десятков краж и мошенничеств, совершенных путем так называемого «предварительного вхождения в доверие».

Конечно, какие-то преступления, сколько ни бейся, приходится заносить в графу нераскрытых. Но когда набирается целая коллекция однотипных дел… Или уж милиция повсеместно разучилась ловить мошенников?

Чтобы разобраться, дела истребовали в министерство и просмотрели. Именно просмотрели, так как особенно изучать там было нечего: тощие папочки с заявлениями потерпевших и еще двумя-тремя бумажками. Однако даже беглый просмотр кое-что дал, причем определение причин, по которым следствие застопорилось (ради чего дела и прибыли в Москву), отступило на задний план, на передний же выдвинулась версия: а не совершены ли все эти «операции» одним и тем же лицом?

Взвесить «за» и «против» подобного допущения поручили Михаилу Петровичу Дайнеко.

На первый взгляд, решительно «против» была география происшествий. Когда Дайнеко нанес их на карту и попытался уловить логику перемещений преступника, то лишь руками развел. Если это был один человек, то он метался, словно угорелый. Двух преступлений подряд не то что в одном городе, но и в одной области не наблюдалось.

Сопоставление дат тоже, видимо, говорило «против». С карандашом в руке, словно в далекую школьную пору, Дайнеко решал простенькие арифметические задачки. В воскресенье в пункте А некто обманул гражданку Н. В понедельник в пункте Б некто обжулил гражданина М. Спрашивается, с какой скоростью должен был двигаться некто, если расстояние от пункта А до пункта Б равно 520 км по прямой?

Получалось, что в момент обмана гражданки Н. некто уже держал в кармане билет на самолет в пункт Б, а затем мчался с аэродрома на такси или попутной машине, чтобы успеть ко времени обжуливания гражданина М.

Но когда же он ухитрился наметить гражданина М.? И войти в доверие? Невероятная расторопность!

Еще одно «против»: разнообразие методов вхождения в доверие. Строго говоря, единого почерка не было. Во всяком случае, он варьировался в широчайшем диапазоне, что обычно не свойственно преступникам, отрабатывающим два-три приема. Рядовым преступникам.

Ну, а если допустить существование сверхмобильного, неистощимого на выдумки проходимца? Ведь были и свои «за».

Возраст потерпевшие называли в пределах 30—40 лет. Лицо все описывали как круглое и полноватое, с пухлыми губами, рост указывали средний. Цвет волос, правда, определяли неодинаково: то темный шатен, то брюнет, но восприятие цвета — вещь довольно субъективная. Зато все дружно подчеркивали украинский акцент и то, что мошенник был на редкость обаятелен и мгновенно вызывал симпатию.

Приблизительное сходство примет еще ничего не доказывало, но оно все же несколько подкрепляло версию единого преступника. А приняв ее, можно было и на хронологию взглянуть иначе и тоже усмотреть в ней маленькое «за»: хотя даты происшествий подчас буквально «сидели» друг на друге, но двух прямо совпадающих дат не нашлось ни разу.