Любовница Леонарда (СИ) - Страница 1

Как только отцвели вишни и стало по-настоящему тепло, бабушка Настасья вынесла в сад старый тулуп зятя, бросила его возле маленького самодельного столика, за которым по давней семейной традиции Гурские обедали в летнюю пору, и сказала Лии:

— Вот тебе, малая, кожух, на нем и забавляйся с куклами. Нечего сидеть взаперти! Надо дышать свежим воздухом, благодать-то какая кругом!

Лия сразу притащила из дому целую кучу игрушек, разбросала их на молодой травке, сама уселась на тулуп и, щурясь от яркого света, принялась стаскивать с Таи — своей самой большой куклы — синее плюшевое платьице, надумав поменять его на белое, которое на днях сшила мама из старой простыни.

Настасья с минуту постояла, наблюдая за внучкой, а потом пошлепала к колонке. Наточила полное ведро воды, наполнила ею большой оцинкованный таз, чтобы индюшки и курочки могли утолить жажду, и вернулась в сад. Опустившись на лавочку за столик, достала из кармана своего пестрого передника маленькую книжицу в изрядно потрепанном переплете и футляр с очками.

— Сейчас я буду читать молитву, — обратилась она к Лии, одной рукой натягивая на поседевшую голову серо-голубой платок, сползший на шею, — а ты, малая, повторяй за мной да запоминай. Я в твоем возрасте уже, кажись, пять молитв знала. И тебе пора хоть одну выучить. А то получается, что ты совсем нехристем растешь! Мало того, что твой придурошный папа, прости его Господи, дал тебе имечко, которого нету в святцах, так еще и крестить не разрешил. Вот же ирод какой! Говорит: "Мой дед в Бога не верил, отец не верил, я не верю и дочка моя не будет верить. Потому, что религия — опиум!" Ждет его, отца твоего, геенна огненная, не иначе! А что еще может быть уготовано на том свете такому безбожнику?

Слюнявя пальцы, Настасья полистала молитвослов, потом отложила его на столик, сняла с носа очки и задумчиво молвила:

— Начнем, пожалуй, с "Отче наш"… Малая, повторяй! Отче наш, иже еси на небеси… Малая, ну? Да святится имя Твое…

— Оче на… изе… твое…

— Не "оче на", а "Отче наш"! — терпеливо поправила Настасья. — Повтори!

— Очше на! — послушно пролепетала Лия, тщетно пытаясь обрядить Таю в обновку.

— Ладно! — махнула рукой женщина и забубнила: — Отче наш, иже еси на небеси, да святится имя Твое… Слушай и запоминай! Да будет воля Твоя…

Через полчаса первый духовный урок пришлось заканчивать. И хотя девочка усвоила только начало молитвы, продолжать его Настасья не могла — нужно было отправляться к пруду на пастбище доить Зорьку и Цветану.

— Значит, так, малая! Я сейчас отлучусь, а ты сиди тут и никуда ни ногой! Поняла? — проговорила Настасья, вставая и одергивая полы выцветшего халата.

Лия подняла на бабушку свои большие карие глазенки и качнула кудрявой головой в знак согласия.

— Ну, тогда я пошла…

Оставшись одна, девочка вдруг потеряла интерес к куклам и обратила свой взор на Мазурика — старого рыжего кота, который, вальяжно развалившись, почивал под лавочкой.

— Мазуря!

Тот сначала блаженно заурчал. Но когда ему в бок попала небольшая пластмассовая кукла, вскочил и отпрянул в сторону. Лия тут же подбежала и начала энергично трепать его за холку. Кот недовольно замотал хвостом, а затем изогнулся и занес для удара лапу. Этого было достаточно, чтобы малышка вмиг залилась слезами. Однако плакала она довольно своеобразно: издавала тонкие протяжные звуки, при этом потрясая кулачками и сердито топая ногами.

— Доченька! — послышался взволнованный голос матери Лии Натальи. Она быстро входила во двор. — Что случилось?

Рыдая, девочка подбежала к ней, потом повернулась к коту и указала на него пальчиком:

— Мазуря! Плохой!

Наталья подхватила дочку на руки, чмокнула в мокрую щечку и, сделав несколько шагов в глубину двора, нарочито строгим голосом запричитала:

— Ах, бессовестный котяра! Ах, подлец! Негодник! Ты зачем обижаешь маленькую Лию? Только посмей еще хоть раз к ней приблизиться, так я тебя живо проучу веником!

Мазурик нервно дернул хвостом и опять развалился под столиком. А девочка звонко засмеялась и погрозила коту кулачком.

Наталья поставила Лию на ноги и, прежде чем отпустить, отерла ее глаза и нос подолом своего ситцевого сарафана.

Когда во двор с бидонами в руках вернулась Настасья, ее дочь уже разожгла на заднем дворе плиту, которой Гурские пользовались летом для приготовления еды, начистила целую миску картошки и заканчивала резать на кусочки мясо.

— Пашка в полдень поедет в район за какой-то деталью к косилке, поэтому придет на обед раньше, — сообщила Наталья матери. — Просил состряпать пюре с жареной телятиной и взвар из сухофруктов.

— Какой-то он непонятный, Пашка твой, — проворчала Настасья, стягивая платок со вспотевшего лба на затылок — В подвале — десяток ящиков с яблоками, в морозильной камере — полведра замороженной смородины, а ему, дуралею, подавай взвар из сухофруктов!

— Ну, любит он его, мама! — смеясь, ответила дочь. — Поставьте на огонь казан с вчерашним борщом, пусть закипит, а то еще прокиснет, пока Пашка явится!

— Да чего бы это борщ прокис! — удивилась Настасья. — Вчера только сварили, хранится в холодильнике…

Договорить она не успела — под навес вошел высокий черноволосый мужчина лет тридцати с большими, мозолистыми руками. Взглянул исподлобья на женщин, негромко поинтересовался:

— Обед, надеюсь, готов?

— Пашенька, что-то ты совсем уж рано сегодня! — покачала головой Наталья. — Всего полчаса прошло, как я мясо с бойни принесла, вот только успела порезать…

Мужчина тяжело опустился на табурет.

— Гришка и Никита, значит, опять поздно на работу вышли? — поморщившись, проговорил он, и было непонятно — вопрос это или констатация факта. — Видать, опять вчера хорошо погуляли, подлецы… Ну, давайте, что там у вас есть перекусить?

— Борщ есть, вчерашний! — не глядя на зятя, бросила Настасья. — Иди, умойся и садись за стол в саду! Сейчас подогрею и принесу.

— Ладно, борщ так борщ! — нехотя согласился Павло и, поднявшись, попросил: — Вы это, яичницу хоть приготовьте. На сале.

Обедал он вместе с Лией. Посадил ее себе на колено, сунул в руку ложку и приказал:

— Кушай, Архелия!

Так и хлебали они вчерашний борщ из одной тарелки. И кусок хлеба у них был один на двоих, хотя на столе красовалась огромная паляница с румяной корочкой — продукт местной пекарни, которая, как и бойня, а также маслобойка, мельница и крупорушка, принадлежали семье Гурских.

Этот обед девочка запомнила на всю жизнь. Почему именно его — трудно сказать. Может быть, потому, что отец тогда в первый и последний раз в жизни брал ее на руки…

Зажарив на ужин петушка, Архелия отправилась в сарай доить Березку. А еще нужно было наносить в большой оцинкованный таз дробленого ячменя да отрубей и залить кипятком — до утра все это набухнет, разомлеет, и будет поросятам славный корм. Кроме этого, девушку ждала еще одна работенка — отец попросил прикинуть, какую выручку получило фермерское хозяйство от мельничного производства за последние три месяца, не следовало ли поднять цену на муку. Архелия с числами всегда дружила, в десятом классе даже получила второе место на областной олимпиаде по математике. И мечтала поступить в вуз на финансово-экономический факультет. Но в этом году не получилось, помешало горе, случившееся в семье в конце июня — как раз после выпускного бала в школе…

С тех пор, как мать скоропостижно умерла от цирроза печени, развившегося вследствие гепатита, все домашние дела легли на плечи семнадцатилетней Архелии. Стирка, уборка, готовка, живность и огород — работать приходилось с утра до ночи. Да еще и отец повадился с просьбами — то одно ему посчитай, то другое. Бухгалтер в фермерском хозяйстве, конечно, имелся, но только один, точнее сказать — одна. Женщина эта, Клавдия Васильевна, была уже пенсионеркой, плохо видела, но отец менять ее не спешил. Попросил лишь немного понатаскать счетоводческому делу дочку, Архелию. Сказал: "Как подучишь, так и будет тебе¸ Васильевна, помощница. А я за науку тебе еще и приплачу". Бухгалтерша оказалась хорошим учителем, девушка — способной ученицей, и уже месяца через два она, как говорится, запросто сводила дебет с кредитом. Разобралась и с вопросами себестоимости, и рентабельности, и налогообложения да всяких обязательных платежей.