Любовь у помешанных - Страница 3

С этой формой умопомешательства тесно соприкасается другая, чрезвычайно трагическая и грязная, где любовь смешана с жестокостью и развращенностью и где нельзя сказать, что преобладает: любовь или ненависть, такие нечеловечески-жестокие вещи она проявляет. И здесь самый редкий пример дает нам та фатальная семья Цезарей, которая как бы предназначена историей для того, чтобы показать, до чего может дойти и как может быть терпима человеческая жестокость.

Я наблюдал случаи, которые, если только это возможно, превосходили жестокости Цезарей. Один граф, который впоследствии оставил все свое состояние одному достойному ломбардскому городу, выдумывал для своей жены, которую очень любил, такие необыкновенные мучения, что они казались бы невероятными, если бы не были официально подтверждены. Он держал ее целые дни обнаженной и замкнутой в шкафу, передавая ей через отверстие самую скромную пищу, или приглашал трубочистов, чтобы они грубо надругались над нею, в то время как он для усиления бесчестия и издевательства бегал вокруг них, играя на скрипке.

Отсюда один шаг к той половой психопатии, которая жаждет крови (sanguinaires).

Гофман рассказывает об одном субъекте, которого проститутки называли палачом, потому что он имел обыкновение пред совокуплением мучить и убивать кур, голубей и гусей, и о другом, который в течение нескольких месяцев тяжело ранил 15 девиц в половой орган, удовлетворяя таким способом, как он сам сознался, свой половой инстинкт, который почти периодически пробуждался в нем и уже несколько раз доводил его до онанизма и до безнравственных поступков с мальчиками и мужчинами[6].

Майнарди описывает следующий случай, где дело, однако, идет о полуидиоте. Некий Грасси воспылал однажды ночью страстью к своей кузине, но когда та воспротивилась его желаниям, он нанес ей ножом несколько ран в живот и тем же ножом убил отца ее и дядю, пытавшихся остановить его; прикрыв затем трупы, он пошел искать удовлетворения в объятиях жены одного сельского рабочего, которая была его любовницей; но не утолив своей жажды крови, он зарезал своего собственного отца и нескольких быков, стоявших в хлеву.

Другой психопат, Филипп, находил удовольствие в том, что душил проституток. «Я люблю женщин, – объяснил он однажды, – но мне доставляет удовольствие душить их после того, как я их употребил».

Жиль де Ретц, французский маршал, убил для удовлетворения своей гнусной похотливости более 800 юношей, ассоциировав сладострастие с какой-то странной религиозной чертой.

Маркиз де Сад находил наслаждение в том, что, обнажив проституток, бил их до крови и потом лечил их раны; это сладострастие, смешанное с жестокостью, было для него как бы идеалом наслаждения, для которого он составил целую теорию.

Бриер де Буамон рассказывает об одном капитане, который заставлял свою возлюбленную ставить себе пиявки к половым частям перед каждым соитием; это длилось до тех пор, пока у несчастной образовалась глубокая анемия и она отправлена была в больницу. Он же упоминает и о маркизе С., который, заставив своих лакеев связать проститутку, нанес ей несколько ран, после чего пытался изнасиловать ее.

Граф Застров[7], 50 лет от роду, обладал довольно живым умом, так что составлял даже великолепные поэмы, но был тщеславен и склонен к экзальтации, сентиментальности, эксцентричности; так, например, однажды пытался вылечить раненого брата игрой на рояли и утешить тем же способом вдову, в то время как труп ее мужа лежал еще в постели. Мать его была lipomaniaca, отец его был эксцентриком, а брат его покончил самоубийством. Он сам занимался онанизмом с шестилетнего возраста и находил это занятие чем-то прекрасным и благородным; несколько раз уже он был арестован за то, что неожиданно нападал на мужчин различного возраста (от 14 до 70 лет) и, после нескольких любезных фраз, пытался обнажить их, чтобы мастурбировать с ними, оправдывая себя в стихах или в прозе следующим образом: «У меня сердце Евы и тело Адама, я не боюсь закона государства, любовь – закон всех законов, и самый великий и святой из поэтов сказал: любите друг друга». В последний раз он напал на пятилетнего мальчика и, тяжело укусив его в лицо и член, пытался задушить его.

Он был признан виновным.

От этих случаев мы переходим к той форме половой психопатии, которую в настоящее время наука отделяет от преступления и в которой любовь находит удовлетворение лишь в объятиях трупа, доходя даже до самого жестокого людоедства. Это – некрофиломания.

Georget рассказывает об одном полуидиоте, который, изнасиловав девушку, отгрыз ей часть груди и половых органов; известен также случай сержанта Бертрана, внука умалишенных прародителей, который восьми лет от роду возбуждал себя для мастурбации вырыванием внутренностей у животных; каждые 15 дней он страдал периодической головной болью, во время которой вид открытого трупа возбуждал в нем неукротимый аппетит истого антропофага. Много раз он ночью проникал на кладбище, выкапывал женские трупы, вырывал у них внутренности, наносил раны в шею и грудь, прорезывал суставы и, страшно вымолвить, находил величайшее наслаждение в прикосновении к наиболее разложившимся трупам.

Verzeni, происходящий от больной пеллагрой и кретинической семьи, с асимметрическим черепом, атрофированным с правой стороны, с чрезмерно развитой челюстью и правосторонней потерей фосфенов, задушил двух женщин и еще нескольких чуть не лишил жизни тем же способом из сладострастного удовольствия, которое он испытывал при обхватывании шеи своей жертвы, как он еще в детстве привык это делать с курами. Когда жертва была задушена, он рассекал ее труп, грыз ее члены и сосал ее кровь[8].

После изучения всех этих случаев я не могу вполне признать справедливость приговора суда во Франции, признавшего полную виновность прошумевшего в свое время Menesclou, который 19-летним юношей разрезал на 44 куска и изжарил четырехлетнюю девочку. Во время поисков и после ареста он выказал полнейшее безразличие, покоясь на кровавых фрагментах своей жертвы и храня некоторые из них в своем кармане. Его дяди страдали алкоголизмом, а мать – умопомешательством с галлюцинациями; сам он на девятом месяце от роду заболел воспалением мозга и впоследствии страдал беспокойным сном и раздражительностью; с ранних лет онанируя, он поздно развился и был глухим, что ясно говорит о продолжительном влиянии мозговой болезни, которой он обязан тем, что, невзирая на заботы родителей, остался лентяем и несообщительным со своими, которых много раз колотил и обкрадывал, так что был даже посажен в тюрьму; неспособный к какому бы то ни было постоянному труду и учению, домашний вор, преданный онанизму и извращенным поступкам даже с собаками, он мог служить примером той противоречивости, которую часто проявляют сумасшедшие: любя одиночество, он тем не менее искал общества самых порочных мальчиков моложе себя годами.

Еще до совершения преступления он дал знать своим сверстникам, что открыл способ задушить человека, лишив его возможности сопротивляться; он намекнул также о самом будущем преступлении, по поводу которого написал страшные стихи.

Эти стихи, написанные человеком, относившимся с таким отвращением ко всякому учению и труду, точно так же как несколько рисунков женщин, набросанных в темнице, факсимиле которых находится у меня[9], отнюдь не способны доказать здравого ума того, кто их составил, а лишь говорят о той эстетической наклонности, которую проявляют слабоумные, и о том странном удовольствии, которое испытывают умалишенные и преступники в неразумных повествованиях о своем собственном преступлении, рискуя даже выдать себя этим. Если он, сознаваясь только в убийстве девочки, отрицал изнасилование – что, конечно, делало преступление менее тяжелым, – и утверждал, что, схватив ее за горло и встретив сопротивление и крики, он, не зная сам, что делает, задушил ее, то я полагаю, что он говорил правду, потому что он, вероятно, одним убийством удовлетворил свой половой инстинкт, который ведь анатомически невозможно было всецело удовлетворить на пятилетней девочке. Мы, несомненно, имеем здесь дело с импульсом той кровавой любви помешанных, которую так часто наблюдаем у едва развившихся юношей, онанистов, носящих в себе следы мозговых заболеваний с раннего детства. Очевидно, здесь речь идет о нравственной, а может быть, и интеллектуальной слабости, которая значительно должна была смягчить ответственность.