Любовь колдовская... - Страница 39
Иван остановился и свободной рукой поправил сбившуюся каску. Пересохшие, потрескавшиеся от жажды губы и горящее горло настойчиво требовали воды, которой у него не было. Во время последнего боя все, у кого еще оставались хоть какие-то запасы, были вынуждены слить ее в кожуха «максимов», чтобы те продолжали поливать врага свинцовым дождем, не давая подойти тем к позициям полка. Остальное было отдано тяжелораненым бойцам…
Он облизнул губы и зашагал дальше. Идти по такой жарище было тяжело, но все двигались уже чисто автоматически, понимая, что чем дольше они будут оставаться на месте, тем дальше может отодвинуться от них линия фронта.
Иван шел по родным местам, уже во второй раз. Первый раз он попал сюда в сорок первом, когда танковые армии Клейста рвались к Ростову-на-Дону. Второй раз приходилось отступать по местам, с которыми была связана его молодость, все то хорошее, что было в его жизни. Но ни тогда, ни сейчас он не попадал в родной хутор. Да, честно говоря, и не хотелось ему…
Он тогда очнулся в больнице и не сразу понял, где находится. Постепенно Иван вспомнил все, что случилось, и боль утраты захлестнула его. Дарья, милая его сердцу девушка, была мертва, сожжена собственными соседями! Только теперь он до конца осознал, как любил ее! Все, что произошло с ним с того самого утра, когда Алена Кирзачева напоила его молоком, казалось ему нелепой ошибкой. Он не понимал, что произошло с ним тогда, почему он вдруг воспылал такой страстью к Алене. Он знал только, что все это было временным. И именно эта его ошибка, возможно, послужила толчком к тем драматическим событиям, которые произошли на хуторе…
На следующий день к нему пришел следователь. Это был немолодой уже, мудрый человек, видимо, сочувствовавший Ивану. Он попросил подробно рассказать ему, что произошло в ту страшную ночь…
Выслушав Ивана с большим вниманием, следователь задумался, а потом сказал:
— Знаешь, Иван, когда ты рассказываешь, все выглядит вроде бы правдоподобно, но… Понимаешь, не могла Дарья Гришина быть в это время на хуторе!
— Почему? Ить я сам же ее видал!..
Следователь грустно улыбнулся ему.
— Дарья Гришина в ту ночь сидела в окружном ГПУ и никак не могла оказаться так быстро на хуторе.
— Так, значит, она живая! — обрадовался Иван. — Где она, что с ней?
— Она сбежала, — спокойно ответил следователь.
— Как сбежала?
— Вероятно, при помощи охранника. Его уже допрашивают, но он ничего вразумительного не может сказать. Но, в любом случае, даже если бы она убежала той ночью, она не смогла бы так быстро добраться до хутора. Так что, Иван, получается, что ты зря убил секретаря комсомольской ячейки…
Иван сомневался в том, что утверждал следователь.
— А чего говорят те, кто был там в ту ночь?
— А ничего не говорят. Молчат… На всякий случай мы разобрали пепелище…
— И?..
— И ничего не нашли.
— А бумагу Власов передал? — вдруг вспомнил Иван.
— Какую бумагу? — удивился следователь.
— Какую я нашел у Фролова. В ней он признавался в покушении на меня, в убийстве Бородина…
— Нет, — ответил следователь, — никто никакой бумаги нам не привозил. Я, конечно, поинтересуюсь, но что-то я не помню ничего подобного.
— Значит, Степан Прокопьич…
— Расстрелян по постановлению суда.
Иван не стал ничего больше спрашивать. Значит, Власов все-таки не стал передавать предсмертную записку Фролова. Невиновного человека расстреляли, а на семье Гришиных так и осталось клеймо семьи врага Советской власти…
Следователь помолчал немного, собираясь, видимо, с мыслями, потом продолжил:
— Так что, Иван, дело твое плохо. Соседи показали, что накануне ты с Яшкой очень сильно поругался и даже ударил его. Есть подозрение, что на почве ревности к своей невесте Алене Кирзачевой… Я прочитал твое личное дело, и вот что я тебе скажу… Я не верю в злой умысел, в то, что ты специально убил Яшку, как это хотят повернуть некоторые товарищи. У тебя славное боевое прошлое, ты всегда был на хорошем счету, помог задержать опасного преступника, рискуя собственной жизнью. Я опишу это убийство, как содеянное в состоянии сильного психического перенапряжения на почве ревности. И тебе придется с этим согласиться. В противном случае, ты можешь загреметь по политической статье, а это, брат, сам понимаешь…
Три месяца Иван провалялся в больнице. Врачи говорили, что если бы не его богатырское здоровье, лежать бы ему сейчас во сырой земле. Он выжил, но память о кулацких вилах осталась на спине на всю жизнь.
Следователь выполнил свое обещание. Ивана осудили на десять лет за уголовное преступление. За время, прошедшее с момента заключения до того дня, когда он вышел на свободу, чего только не довелось ему испытать! И Беломорканал он строил, и лес валил, замерзал и голодал. И только одно помогло ему выжить в этом аду лагерей…
Почти год прошел с тех роковых событий, и вот однажды Ивану принесли письмо. Конверт был без обратного адреса, на штемпеле стояло название какого-то северокавказского городка. Но, едва взглянув на подчерк отправителя, Иван почувствовал сильное волнение. Эти тщательно выписанные буквы… Такой подчерк был только у одного человека, которого он знал…
Он разорвал конверт и достал небольшой листок бумаги. По мере того, как он читал письмо, глаза его меняли выражение с озабоченного на радостное. Под конец Иван уже не мог скрыть своей радости…
«Ванечка, милый мой, здравствуй!
Я жива и здорова, знаю, что и ты тоже. Вот прошел уже год с той поры, как мы с тобой видались в последний раз, а все кажется, будто вчера это было. Что ж ты не послухал меня, Ванечка, тогда? Ить я тебе нашептывала, чтоб ты не ввязывался в это дело. Я сделала, что могла, чтоб уберечь тебя, но, видать, доля наша такая…
Я знаю, каково тебе там, но, Ванечка, милый, держись, все будет хорошо, я уверена в этом. Мне тож несладко, с того дня, как я уехала с хутора в город к отцу, у меня ничего не поменялось. Но ты не волнуйся, им меня не достать…
Ванечка, хоть мы и далече друг от друга, но в мыслях я завсегда с вами, с тобой и с нашей дочкой. Я никогда тебе не говорила, но ить я носила под сердцем твоего ребенка. Прости, что не открылась тебе тогда. Может быть, это уберегло бы тебя от тех глупостей, какие ты натворил…
Случилось так, что мне пришлось оставить нашу дочку в милиции в Ростове. А что мне было делать, Ванечка? Сам ведаешь, в каком я положении оказалась. Я не могла подвергать жизнь нашей дочери такой опасности. Там ей будет лучше, чем со мной, но, Ванечка, как тяжело было это сделать! Ить я — мать!..
А она так похожа на тебя, Ванечка! И такая же родинка, как у тебя, на плече… Ты не представляешь, Ванечка, как я по вам скучаю!..
Знаю, как тяжко тебе, но, Ванечка, держись! Молю тебя, за-ради меня, за-ради дочки выживи! Ты должон это сделать, потому как настанет день, когда ты спасешь ее, я знаю это…
Прости ишо раз, что не смогла тебе помочь. Чую, не свидеться нам больше, Ванечка. Береги себя, а я завсегда буду любить только тебя.
Твоя Д.Г.»
Иван перечитывал тогда это письмо по несколько раз, не скрывая своей радости. Дарья была жива! Мало того, оказывается, у него была еще и дочка! Это известие сразу наполнило его жизнь смыслом, позволило выжить в этом аду лагерей…
Это письмо он бережно хранил до сих пор. Оно лежало в кармане его гимнастерки вместе с красноармейской книжкой. Иногда Иван доставал его, чтобы в очередной раз перечитать…
Когда он освободился, первой его задачей стало устроить свою жизнь. Обратно на хутор у него не было желания возвращаться. Да и некуда было, честно говоря. Родители умерли, старых товарищей не осталось… Под конец срока, в тридцать восьмом году, когда в лагеря уже вовсю поступали политические заключенные, довелось ему повстречать среди них Власова, который сменил его на посту секретаря партийной ячейки хутора. Он-то и рассказал, какие события произошли на хуторе после его ареста…