Любовь кардинала - Страница 57

Когда курьер появился, Анна протянула ему пакет. Звали курьера Делон, и служил он у Анны уже более десяти лет.

– Отвезите этот пакет в Тараскон и вручите лично кардиналу Ришелье. Никому другому, только ему. Понимаете?

– Да, Ваше Величество. Только кардиналу.

– Вот двадцать пистолей. Возьмите в конюшне самую быструю лошадь и немедленно мчитесь в Тараскон.

Король Франции склонился перед крестом, висящим в алькове возле его постели. Посланец кардинала Ришелье, месье де Шовиньи, молча стоял в стороне, как бы тоже в молитве опустив голову. Он слышал звуки рыданий и, пару раз бросив искоса взгляд на короля, видел, что тело Людовика содрогается от конвульсий. Письмо Ришелье лежало на ночном столике вместе с копией договора с Испанией. Людовик читал и перечитывал длинный документ, произнося некоторые отрывки текста вслух. Седан, мощное независимое укрепление под командованием герцога Бульонского, должно поступить в распоряжение испанского гарнизона. Под начало Сен-Мара и герцога Бульонского передаются двенадцать тысяч пехотинцев и кавалерия численностью пять тысяч всадников. При необходимости Седан должен стать убежищем для королевы и дофина. Перед началом всех этих действий кардинал Ришелье должен быть убит. В случае смерти короля регентство делится между королевой и герцогом Орлеанским.

Шовиньи рассмотрел совместно с Людовиком каждую статью договора, развивая мысли кардинала, изложенные в письме. Кардинал был очень болен и опечален немилостью короля. Рискуя еще большим недовольством последнего, он раскрыл предательство тех, кого король предпочел верному и преданному слуге. Сен-Мар вел переговоры с врагом Франции, согласился передать укрепленный Седан в руки испанцев и самым бессердечным образом строил планы на случай смерти короля. Очередная измена Гастона комментариев не требовала.

Какое-то время Людовик сидел, как оглушенный. Его пальцы нервно бегали по строчкам лежащих перед ним бумаг, в глазах стояли слезы. Сен-Мар – предатель! Сен-Мар, которого он так любил, кому полностью доверял, насмеялся над властью и авторитетом короля, ведя за его спиной переговоры с вечным врагом Франции – Испанией. Юноша, которому одинокое сердце Людовика отдало все свое внимание и любовь, строил планы в предвидении его смерти, рассчитывая извлечь из этого личную выгоду.

– Не верю, – произнес наконец Людовик. – Я не могу в это поверить.

– Увы, сир, – Шовиньи широко развел руками. – Не может быть никаких сомнений. Этот договор – подлинный экземпляр, на нем печать короля Испании. Подписан месье Фонтрейлем по поручению месье Ле Гранда. Все они вас предали. Можете мне поверить, что кардинал страдал всей душой, посылая вам эти бумаги. Но вы в опасности, сир. И обязаны все знать!

– В какой опасности? – пробормотал Людовик. – Опасность грозит только Ришелье.

– Здесь не один раз говорится о вашей смерти, – указал Шовиньи. – Достигнуто согласие о регентстве – и это при том, что вы живы и здоровы! Расправившись с вашим Первым министром, за кого, по-вашему, возьмутся негодяи? Угроза всегда опасна, сир, когда она исходит от тех, кого вы любите и кому доверяете.

– Здесь говорится о королеве, – неожиданно вспомнил Людовик. – Значит, она с ними!

– Королева послала этот договор Его Высокопреосвященству, – возразил Шовиньи. – Если бы не ее верность вам, заговор так и не был бы раскрыт.

– На мне лежит проклятье, – громко сказал Людовик. – Боже, пожалей меня, потому что в этом мире я никому не могу доверять! – Тут король упал на колени, плача и молясь, чтобы Бог дал ему силы взглянуть в лицо фактам.

Когда он встал, лицо его, казалось, покрылось пятнами и еще больше осунулось. Шовиньи с изумлением подумал, что за время их разговора король постарел.

– Где Ришелье?

– В Тарасконе, сир. Лежит в постели больной уже несколько недель.

– Мне нужен он или Мазарини. Кто-то должен встать на мою защиту. Вы же знаете, что Сен-Мар сейчас здесь. Что мне делать, Шовиньи? Что я ему скажу?

– Не говорите ничего, сир. Просто пошлите за капитаном вашей стражи и прикажите его арестовать. А также герцога Бульонского и других, о ком говорится в письме кардинала. Нельзя терять времени.

– Но я не могу, – промямлил Людовик. – Я его люблю. Я не могу его арестовать.

– Он вас предал, – бросил Шовиньи. – Взял все, чем вы его одарили, – вашу привязанность и благосклонность, богатство, почести – все! А втихомолку заключал договор с Испанией и строил планы в пользу вашего брата. Знаете, где он находится сейчас, в этот момент? Когда вы льете слезы, поддаваясь искушению проявить милосердие?

– Нет, – Людовик покачал головой. – Не знаю. Спит, наверное, в своей постели.

– В постели, сир, да. Но не спит. У него в городе любовница, дочь оружейника. Он сейчас с нею.

Шовиньи увидел, как лицо короля налилось кровью.

– Пошлите за Шаростом, – сказал он, – и вызовите стражу. Пусть отправятся в логово шлюхи и там арестуют Сен-Мара!

На рассвете следующего дня в Тараскон выехал курьер, увозя с собой письмо Шовиньи, второпях написанное кардиналу. «Все кончено, – говорилось в письме, – Сен-Мар арестован, и выданы ордера на арест де Туа и герцога Бульонского. Король просит своего Первого министра как можно скорее вернуться к нему или в крайнем случае прислать кардинала Мазарини». Заговор провалился. Ришелье победил!

Кардинал лежал, обложенный подушками, в своей мрачноватой спальне, Мазарини сидел рядом с ним. Больной потягивал вино из серебряной чаши, на лице его появился легкий румянец.

– Я говорил вам, – сказал итальянец, – что вы победите.

– Я победил, да. И я счастлив, Мазарини. Это моя последняя победа, и самая главная! – Он повернулся с улыбкой к собеседнику, и в полуприкрытых глазах сверкнул прежний огонь. – Я сохранил власть, и меня не покинули, как я сначала думал.

– Вас спас тот, кто послал вам этот договор, – заметил Мазарини.

– Да, – ответил Ришелье. – И это самое важное в моем триумфе. Я не умру нелюбимым. Ничто другое меня не страшит. Отправляйтесь к королю. Он вам доверяет, и вы сумеете его успокоить. Мне теперь станет лучше, мой друг. Пусть и ненадолго. Но я успею позаботиться обо всех, кого люблю, и увидеть, как Сен-Мар и его друзья взойдут на эшафот. А сейчас я посплю, Мазарини. Я очень устал.

Маркиз де Сен-Мар и месье де Туа были преданы суду в августе того же года, и суд приговорил их к смертной казни. Фонтрейль в обличье монаха-капуцина бежал из Франции и обосновался в Брюсселе. Герцог Бульонский был схвачен, но получил прощение на том условии, что его жена, герцогиня, сдаст Седан Людовику. Ее угроза передать крепость испанцам или датчанам вынудила короля и кардинала проявить милосердие, которое они и не подумали продемонстрировать по отношению к Сен-Мару. Гастон был отлучен от Двора и лишен права наследования. Он предал заговорщиков с той же охотой, с какой их подстрекал. Летом Людовик очень болел, почти не мог есть и крайне мало спал. Его измотали приступы депрессии, настолько сильные, что он часами сидел, не двигаясь и не произнося ни слова. По мере того как приближался день казни фаворита, здоровье короля становилось все хуже и хуже. Была и еще одна причина для печали, хотя ужасное ожидание роковой потери и отодвинуло ее на второй план. Умерла Мария Медичи.

Она в конце концов поселилась в Колонье, где ее сильно поредевшее окружение проводило дни в безделье и мелких ссорах. Старую королеву разнесло от водянки, и она не знала, куда деваться от долгов, для отдачи которых деньги взять было негде.

Мария настолько пала духом, что написала Ришелье, которому ранее публично грозила снести голову, если доберется до власти. Она умоляла его заступиться за нее перед Людовиком, чтобы тот позволил ей вернуться во Францию.

Получив вежливый, но твердый отказ, Мария Медичи постепенно погрузилась в состояние раздражительной депрессии, усиленной страданиями, которые ей причиняла болезнь. 3 июля 1642 года она находилась в маленьком домике в Колонье, окруженная дамами и кавалерами, сохранившими верность королеве-матери. Она лежала в комнате, полностью лишенной мебели, которая пошла на растопку в холодную зиму. В последние девять месяцев своей жизни королева-мать Франции не имела денег, чтобы купить дров. О ней позаботилась только Церковь, дав ей достойно умереть, если уж никто и не подумал обеспечить Марии достойную жизнь в изгнании. Папский нунций и архиепископ Колоньи проводили старую королеву в последний путь и дали последние напутствия. Склонившись над Марией, нунций произнес: