Любовь и ревность. Хроники - Страница 3

– Да, мы встретились и поженились. И были вполне довольны друг другом. – Безжизненно продолжил я. – Я гордился красотой своей жены, я делал все для того, чтобы эта красота блистала еще ярче. И сам вырыл себе могилу. На смену радости и восхищения пришел страх потери. Сначала это был маленький страх. Я начал замечать, направленные на нее, взгляды мужчин. В них сквозили те же чувства, которые я только что вам описал. Но проглядывало и другое – зависть, желание отнять ее у меня. Мне были понятны эти желания. Но, к ужасу своему, я заметил, что и Антония жадно ловила все эти авансы, расцветала от них. И все больше стремилась ходить в театр и на прогулки. На всякие глупые вечеринки. Словом, туда, где собиралась наиболее праздная публика. Наша совместная жизнь к тому времени приобрела уже черты рутины. Но Антонии всегда хотелось остроты ощущений, а что я мог ей дать сверх того, что давал? Вы же знаете, я болен. У меня агорафобия. В то время припадки случались реже и не были такими сильными как теперь. Но, все равно, каждый выход из дома становился для меня подвигом. И чем больше ей хотелось развлечений, тем тяжелее мне было ее сопровождать. И тем сильнее становился мой самый страшный страх – остаться одному.

Болезнь постепенно выдвигала все новые условия, хотя участившиеся припадки отвлекали меня от мыслей об Антонии. Сейчас, я иногда думаю, что и сама эта болезнь была защитной реакцией организма от более сильного яда – ревности. Когда тебе страшно выйти из дому, не думаешь о других переживаниях.

– То есть, вы хотите сказать, что не будь Антонии, вы никогда бы не заболели? – с легким сарказмом спросил он. – Вы ее обвиняете, вместо того, чтобы обвинить самого себя? Ведь это вы срубили сук не по себе, вместо того, чтобы найти жену тихую и домашнюю. Для чего вам понадобился весь этот блеск? Из всего того, что вы сказали, а наговорили вы много, совсем не следует, что вы любили ее. Подумаешь, оказаться брошенным мужем не так уж и страшно. Я понял – вы боялись общественного мнения.

Он вскочил и принялся расхаживать по комнате:

– Важны только ваши переживания. А почему бы и не подумать о ней?

– Да, – подтвердил я, – мои переживания мне важны. Что у нас у всех есть, кроме нас самих? Любил ли я ее? А вы как думаете? Хотя знаю, вы думаете, что чувства мои – это чувства собственника, но никак не влюбленного. Словно бы это разные вещи. Сейчас вы еще скажете, что если любил, то должен был отпустить и испытать по этому поводу тихую радость. И тогда я вам отвечу – вы не женаты, я это знаю. Только не женатый и не влюбленный человек, может придумывать такие глупости. Как только мы переносим свои чувства на другое существо – оно вместе с этими чувствами становится нашей эмоциональной собственностью.

– Возлюбленная и жена, зачастую являются совершенно разными женщинами, – парировал Марк. – На жену распространяются права собственности, на возлюбленную – нет.

– О чем мы спорим? – возразил я. – Она была для меня и тем, и другим. И мне ли не знать, что это такое? Но, продолжу... Антония все порхала, а я все глубже уходил в себя. Она мчалась днем по магазинам, а я оставался дома, представляя мучительные сцены ее измен. Она уходила вечером в театр с подругой, которая заезжала за ней. Я видел эту подругу, говорил с ней. Но после их ухода, мне мерещились отвратительные оргии с участием обеих. Нанять сыщика я не мог, так как умер бы, приняв правду из чужих уст. Пытался следить сам, но безрезультатно, потому что во время этих походов думал только о возможности приступа, и поэтому был невнимателен. Скажу честно, я боялся получить подтверждение. Вот такой я трус – боялся измены, боялся узнать о ней. Утешало лишь одно, Антония всегда возвращалась домой. Из магазинов с покупками, их театра с программкой и новым биноклем. Всегда-всегда при ней было какой-то предмет, подтверждающий ее искренность.

– Так что же вам еще было нужно?

– Покупки можно было сделать за полчаса, а она отсутствовала два. Программку можно было подобрать возле театра, а бинокль купить в киоске. Если бы мне не нужно было оправдываться, я выкинул бы программку, заявляю это вам честно. А она – приносила ее домой. Я мечтал поверить ей безоговорочно, но у меня ничего не получалось.

Так продолжалось два года. Я превратился в неврастеника, шарахающегося от собственной тени. Мое психическое здоровье ухудшалось. За два года совместной жизни, я, казалось, постарел на десять. Посмотрите на меня. Как вы думаете, сколько мне лет?

Марк внимательно оглядел меня с ног до головы:

– Знаете, я никогда бы не дал вам больше пятидесяти пяти, – заключил он, как видно, решив, что сделал мне комплимент.

– Мне тридцать девять, – печально ответил я. – Да-да, старше вас всего на восемь лет. Все эти страдания – вот они здесь. На этом самом лице. А вы заладили – не любил, не любил.

– Любил сильней, чем сорок тысяч братьев?

– Лаэрт, вы пришли меня убить? – кротко спросил я.

– С чего бы это? – Марк пожал плечами. – Не скажу, что вы мне нравитесь, но за это не убивают. Я только ищу сестру.

– Тогда продолжу. Надеюсь, что мой рассказ поможет ее найти. А если нет, то буду знать – я сделал все, что было в моих силах. Перелом наступил ровно пять лет назад. В какой-то момент меня настиг приступ такой силы, что я несколько недель не мог покинуть спальню. Антония не заходила, я и сам не хотел, чтобы она видела меня в таком состоянии. Мина приносила еду и убирала в комнате. Она тогда только поступила к нам на службу. Когда я, наконец, смог выйти, то с удивлением обнаружил, что Антония ведет себя натянуто и холодно. Даже проявляет враждебность. Она перестала рассказывать куда ходила, что делала во время отсутствия. Могла уйти утром, а появиться затемно. И совершенно не обращала внимания на мои укоры и увещевания. В какой-то момент стало ясно, что она радовалась моим припадкам, радовалась тому, что в такие дни мне ни до чего не было дела. Зато как она бесилась, когда болезнь отступала…, – я махнул рукой. – Да что там говорить — это был ад.

Еще два года прошли во вражде и ненависти. Но и это я мог бы стерпеть. Пока однажды…

Я умолк, не находя сил говорить дальше.

– Пока однажды… она не пришла ночевать. Не буду рассказывать, какую ночь я провел. Антония возвратилась поздним утром. Она… она смеялась мне прямо в лицо. Я сделал вид, что меня все это не трогает, хотя был готов растерзать ее, а заодно и ее любовника, который, так или иначе, должен был существовать. Но, когда Антония зашла в свою комнату, я подкрался к двери и запер ее снаружи. Три долгих дня я не покидал свой пост под дверью ее спальни. Сначала она кричала что-то, угрожала полицией. Но я твердо пообещал, что теперь она никогда не выйдет из дому. Что муж и жена – это одно целое. Раз муж сидит дома, то и жена должна делать то же. Боже мой, какие же раздавались вопли! Ее голос – всегда такой глубокий и грудной, срывался на визг. Сыпались проклятия на мою голову и на головы всех присутствующих. Все получили – Мина, кошка, разносчик из магазина, который не в добрый час позвонил в дверь. «Воспитательный момент?» – спросил он меня, фамильярно подмигнув. – «Желаю удачи!». Вероятно, весь город был в курсе ее похождений. Через три дня она сломалась. Попросила прощения, слабым голосом сказала, что умирает от голода, и я выпустил ее.

Она ела жадно, словно шелудивая бродячая собака. Куда только девался весь лоск и высокомерие? Сердце мое разрывалось между обидой и жалостью. И жалость победила. Я знал, что весь остаток жизни буду призывать ее к себе, но… я ее отпустил. Вот точно так, как вы давеча мне посоветовали. Ведь любил ее и желал ей счастья. Только спросил, есть ли у нее пристанище. Она кивнула и почти сразу же покинула этот дом. Больше я никогда о ней ничего не слышал. Вот и вся история.

Марк привстал со стула с таким необыкновенным выражением лица, словно он слегка тронулся.

– Вы подонок! – закричал он. И это была реакция, достойная брата такой сестры. – Вы старый ублюдок!