Любовь и баксы - Страница 8

– Ну что вы, Константин Эдуардович, – смутился он, – не стоит…

– Позвольте мне решать это самому. Граф улыбнулся еще шире, потом убрал улыбку и сказал:

– А дело действительно трудное. Нужно найти вещь, которая находится неизвестно где.

– Захотим – найдем, – уверенно ответил Желвак.

– Возможно… Только нужно захотеть как следует.

В это время в кармане у Желвака затрещала трубка.

– Извините, Константин Эдуардович, – Желвак торопливо полез в карман.

– Ничего, ничего, – Граф пренебрежительно махнул рукой.

– Ну что там? – прикрыв трубку рукой, приглушенным голосом спросил Желвак. – Давай быстро, я сейчас занят.

Он выслушал собеседника и удивленно спросил:

– Американцы? Интересно… Ладно, я сейчас решу и позвоню.

Выключив трубку и убрав ее в карман, Желвак повернулся к Графу.

– Интересное дело, – задумчиво сказал он. – Мы только что говорили о медальоне, а тут, понимаешь…

Он хмыкнул и озадаченно уставился в пространство перед собой.

Граф налил водки и спросил:

– Ну и что о медальоне?

– Да вот, звонили братки… Я отправил на квартиру этой Лины людей, чтобы они ее прихватили, а там вместо девки – два американца. И они там ищут медальон, натуральный обыск учинили. Ну, мои ребята им ласты за спину завернули и теперь спрашивают, что делать. Я думаю, мне нужно поехать туда и самому посмотреть, что к чему.

Граф нахмурился и выставил руку – дескать, подожди, дай подумать.

Он, не глядя, взял из пачки сигарету и, прикурив от поднесенной Желваком зажигалки, рассеянно поблагодарил кивком.

– Американцы… Действительно интересно. А как их зовут?

– Как зовут? Извините, не спросил.

– Ничего, ничего… И, значит, тоже ищут медальон.

Граф резко повернулся к Желваку и сказал:

– Теперь вы понимаете, какое это важное дело? Если уж из Америки приехали, то…

– То что?

– Да так, ничего… Мы должны опередить всех, кто еще хочет получить этот медальон. Опередить и, если понадобится, устранить любого соискателя.

– А вот Артур этот президентский?

– Ну со спецслужбами ссориться не стоит, поэтому устранять его нельзя ни в коем случае, но опередить – обязательно.

Взглянув на Желвака, Граф несколько секунд молчал как бы в нерешительности, затем резко встал и сказал:

– Водка подождет. Поехали.

– Вы тоже? – удивился Желвак, который не предполагал, что Граф изъявит желание лично участвовать в деле, и тоже встал.

– Я – в первую очередь. Кстати, забыл спросить. Так вы согласны принять мое предложение?

– Это в смысле – искать медальон? – Да.

– Конечно, согласен! – Желвак подумал и добавил: – Сочту за честь.

Раньше он никогда не употреблял этого выражения, но теперь, похоже, было самое время.

– Вот и хорошо. Поедем на моей машине, а потом я привезу вас обратно, и тогда мы допьем нашу водку.

– Слушаюсь, – вырвалось у Желвака. Граф усмехнулся и повел рукой в сторону двери, пропуская Желвака вперед.

Шнифт отпустил машину на углу Невского и Рубинштейна.

Он никогда не подъезжал прямо к дому Михи Гобсека, справедливо считая, что скупщика краденого нужно беречь, иначе, если приведешь хвоста, и Миху заметут, а тогда кто же будет без разговоров принимать товар?

Потолкавшись на углу, Шнифт внимательно осмотрел поляну и, не заметив ничего подозрительного, медленно пошел по Рубинштейна. Он часто останавливался у витрин, разглядывая выставленный товар, а заодно и то, что отражалось в больших, чисто вымытых стеклах. Пройдя мимо дома, в котором жил Гобсек, Шнифт зашел в кафе и купил пачку сигарет. Потом он снова вышел на улицу и, еще раз убедившись в том, что за ним никто не следит, решительно направился в Михину подворотню.

Зайдя во двор, он закурил и на всякий случай постоял еще несколько минут, затем нырнул в подъезд и, быстро поднявшись на третий этаж, позвонил особым образом – длинный, короткий, длинный, два коротких.

Через минуту дверь открылась, и Шнифт увидел стоявшего за массивной решеткой Гобсека. Эта решетка, которая была установлена вместо второй двери, служила поводом для многочисленных шуток со стороны Михиных клиентов, которым Миха Гобсек отвечал всегда одинаково – лучше жить за этой решеткой, чем сидеть за другой. И он, конечно же, был прав.

Была в его квартире и еще одна особенность, о которой не знал никто.

В кухне имелась старинная дровяная плита, которая не топилась аж с самого октября семнадцатого, но имела некоторую антикварную ценность, поскольку ее литые чугунные детали были украшены вычурными завитками и маркировкой дореволюционного производителя.

Плита эта на вид была совершенно неподъемной и вросла в пол на вечные времена, одним своим видом убеждая любого в том, что сдвинуть ее с места – бессмысленная затея. Однако на деле это было не так. Стоило нажать на один из завитков, и плита вместе с каменным фундаментом в двадцать сантиметров легко съезжала в сторону, открывая просторный люк в нижнюю квартиру.

Под люком находилась маленькая комната без окон, и ее пол был устлан поролоновой подстилкой толщиной в полметра, на которую можно было без всякого риска сбросить любую хрупкую вещь. Хоть хрустальную вазу, хоть телевизор. А можно было и спрыгнуть. После этого нажатием другого рычага, уже внизу, старинная дровяная плита водворялась на место, и верхняя квартира оказывалась пустой на удивление любым заинтересованным лицам, которым удалось бы преодолеть решетку, надежно перекрывавшую вход.

Но такого трюка Гобсеку выполнять пока не приходилось, и он использовал люк исключительно для того, чтобы скидывать вниз купленное у воров и грабителей добро. И никто никогда не смог бы найти в его доме ничего, доказывающего, что он – скупщик краденого.

А комната, в которую попадали сброшенные сверху вещи, была ловко замаскирована в замысловатой планировке нижней квартиры, и догадаться, что из общей площади украли четыре квадратных метра, было почти невозможно. Понятное дело, вход в эту комнату тоже был замаскирован по высшему классу.

Нижняя квартира, разумеется, тоже принадлежала Михе, но по документам – совершенно другому человеку. Так что и здесь Гобсек проявил известную мудрость и предусмотрительность.

В общем – он был прикрыт со всех сторон.

Посмотрев на экран монитора и убедившись, что по ту сторону решетки стоит именно Шнифт, а не кто-то другой, Гобсек просунул руку сквозь крупные клетки решетки и отпер дверь. Потом он нажал на кнопку пульта, который лежал в кармане его барского халата с кистями, и решетка беззвучно отъехала в сторону.

– Ну, блин, техника, – в который уже раз восхитился Шнифт, заходя в квартиру, – прямо как на секретной военной базе.

– Обижаешь, – ответил Гобсек, тщательно запирая дверь, – вояки сами у себя крадут, поэтому хрен у них так, как у меня, устроено. Их жаба душит.

Закончив обязательные операции с замками, Гобсек открыл дверь маленькой комнаты, в которой он обычно производил оценку принесенного добра, и сказал:

– Заходи на эстакаду.

Шнифт хихикнул и прошел в комнатку, обстановка которой состояла из одного-единственного стола, стоявшего в центре. Зато стол этот был таким большим, что на нем вполне могли бы разместиться два, а то и три покойника.

– Столик-то для сегодняшнего улова великоват будет, – заметил Шнифт и, достав из кармана медальон, положил его на стол.

– Неважно, – ответил Гобсек и включил киловаттный светильник под потолком, сразу же заливший десятиметровую комнату ослепительным светом, – порядок есть порядок. Ты же знаешь, что я работаю только в этой комнате.

О том, что все визиты запечатлевались на видеопленку, он, естественно, умолчал. Подойдя к столу, Гобсек взял в руки медальон и стал внимательно разглядывать его.

– Так… – пробормотал он. – Вещица действительно хорошая. Похоже – середина восемнадцатого века.

Гобсек никогда не преуменьшал достоинств принесенных вещей, чтобы сбить цену. Он считал себя выше этого. Все равно он заплатит столько, сколько считает нужным, а если клиенту что-то не нравится – то вот Бог, а вот порог.