Любимые дети, или Моя чужая семья - Страница 5

Я сидела вместе с другими в благоговейном молчании. Наконец, мужчина поднялся. Утреннее солнце, брызжущее из высокого, ближайшего к океану окна, сияло на его лице и в темных, мягких глазах. Он оглядел комнату. Взгляд переходил от человека к человеку. Пока не остановился на мне. Я не могла отвести глаз. И не хотела. Он заглядывал в меня. В бескрайнюю пустоту моей души.

«Наполни ее ради меня, – думала я. – Помоги мне».

Но его взгляд ускользнул и снова упал на прихожан.

– Где вы познали Бога на этой неделе? – спросил он.

«Нигде», – подумала я. Хотя даже не понимала, что он имеет в виду. Знала только, что почувствовала себя дома впервые с тех пор, как Стив притащил меня из Мичигана в Кэмп Лежен. Я была чужой в этом маленьком южном анклаве с сотнями церквей и тысячами прихожан, с которыми у меня не было ничего общего. Я не отличала овсянки от помидора, лунного пирога – от жареного картофеля. Я совершенно терялась при общении с другими офицерскими женами. Они скучали по мужьям, находившимся в служебных командировках, а я, мучимая совестью, нетерпеливо ждала отлучек Стива. Многие женщины были моими ровесницами – двадцать один год, – и все же я не могла преодолеть пропасть между ними и собой, особенно когда они трещали о мужьях, покупая продукты в военном магазине. Я остро ощущала, что со мной что-то не так. Совсем не так. Чего-то страшно не хватает. Но сейчас я вдруг почувствовала себя дома, хотя находилась в церкви.

После вопроса мужчины о Боге возникло долгое молчание. Но оно вовсе не было неловким. По крайней мере, не для меня. Наконец, женщина, что была ближе к проповеднику, встала. Я увидела блеск кольца на ее левой руке и подумала: «Его очень счастливая жена».

– Прошлой ночью я лежала на пляже, – сказала она, – и неожиданно на меня снизошло ощущение покоя.

Она была хорошенькой. Не красивой. Разница есть. Слишком худа. В солнечном свете ее волосы были невероятны. Чуть волнистые. Ниже плеч. Темные и блестящие, как у азиатки. Полная противоположность моим коротко стриженным, светлым волосам. Очень белокожая, с обычными карими глазами – не то что у мужа, – и лицо сердечком. Но при взгляде на мужа ее глаза светились.

Я ревновала. Не к этой женщине, а к любой, способной чувствовать то, что явно чувствовала она. Абсолютную любовь. Обожание такого мужчины вернется к тебе в десятикратном размере.

Я попыталась представить, как Стив встает и спрашивает о Боге. Так страстно заботится о чем-то. Создает этот крохотный шедевр-храм. Я предположила, и, как выяснилось, правильно, что это тот парень, о котором все говорили, – помешанный на мотоциклах байкер, выстроиший собственную церковь. Я не могла представить себе, что Стив способен на что-то подобное. Не могла представить, что он способен улыбнуться мне так, как этот человек – своей жене, когда она снова села. Откровенно говоря, я понятия не имела, что творится в голове Стива. Я вышла замуж за почти незнакомого мужчину, поскольку чувствовала, что у меня нет выбора. Когда ты молод, когда у тебя больший выбор, чем раньше, ты все же иногда просто не видишь вариантов. Я действительно была слепа.

Стив был так красив в своем мундире в день нашей свадьбы. Я убедила себя, что он прекрасный человек, сделавший мне предложение, когда я сказала ему о ребенке. Я приняла это предложение. Хотя между нами ни слова не было сказано о любви. Только об ответственности. Я твердила себе, что любовь придет позже.

Но этим утром мужчина с солнцем в глазах заставил меня усомниться, что любовь к Стиву вообще возможна. Может, если бы ноги моей не было в церкви, все и обошлось бы. Я научилась бы довольствоваться тем, что имела. Но, встав после службы, я знала, что уже поздно. Семя того, что должно было последовать, уже посеяно. Беда уже случилась.

Когда мы свернули на короткую улицу, вернее в тупик, заканчивавшийся заливом, я увидела кучу новостных фургонов, припаркованных вдоль обочин, и бегающих возле них людей и неожиданно поняла, что следующие несколько дней моя жизнь будет именно такой. Несколько дней…. а может, всегда.

– О нет! – пробормотала ма.

Дядя Маркус рассерженно выдохнул:

– Не волнуйся, Мэгс, мы въедем прямо в гараж. Тебе не придется ни с кем говорить.

Я низко пригнулась, думая о заключенных, закрывающих лица куртками, когда они идут сквозь строй репортеров. Такое часто показывают по ТВ. Я всегда считала, что они стараются казаться неузнанными, но теперь поняла. Это унижение заставляло их прятать лица.

Оказавшись в доме, я переходила из комнаты в комнату, гладя рукой диван, стойку с фарфором, обеденный стол. Каким знакомым все казалось, и как приятно это сознавать.

Энди ходил за мной по пятам, не переставая болтать. Словно пытался возместить все потерянные между нами разговоры.

На кухонной стойке стояла долговарка дяди Маркуса, которую я узнала. Судя по запаху, ма готовила чили. Я была рада, что они не поднимают большого шума из-за моего приезда домой. Никаких вечеринок или чего-то в этом роде, где мне пришлось бы встретиться с кучей людей. Я была ужасно рада оказаться дома, но, мне кажется, подобные события праздновать не стоит.

Моя комната была точно такой, какой я ее оставила. То же покрывало в зелено-голубую полоску на двуспальной кровати, а на комоде в рамках фотографии папы, Энди и некоторых – бывших – друзей.

На подушке сидел белый игрушечный мишка, которого я раньше не видела. Я подняла его. Какой мягкий! И держит в лапах маленькую карточку, на которой написано:

«Добро пожаловать домой. С любовью. Дядя Маркус».

Судя по этикетке, мишка был сделан из ангоры. Конечно, игрушечный медведь мог показаться дурацким подарком для девятнадцатилетней девушки, но этот был просто идеален. Откуда дядя Маркус узнал, что мне нужно именно что-то вроде медведя? Что-то, что я могла бы держать. Что-то заставлявшее меня чувствовать себя вроде как невинной. Маленьким ребенком, который не хотел сделать что-то настолько плохое.

Проходя по дому, я не выпускала медведя из рук.

Комната ма немного изменилась. В основном из-за дяди Маркуса. Его шлепанцы стояли на полу около кровати. В ванной я увидела его набор для бритья, зубную щетку и дезодорант, занявшие полочку вокруг раковины. Пока я была в маминой комнате, в дверь позвонили. Я услышала, как дядя Маркус с кем-то говорит. Слов я не разобрала, но похоже, он требовал, чтобы кто-то убрался. Оставил нас в покое.

Комната Энди была той же. Но только пахло в ней иначе. Воздух казался гуще или что-то в этом роде. Я иногда бывала в комнатах своих друзей-мальчишек, прежде чем стала встречаться с Беном, и в их комнатах пахло точно так же. Уже не запах маленького мальчика. Немного пахнет грязными носками, немного потом. Немного кремом после бритья. Как странно оказаться тут.

– Хочешь посмотреть снимки? – спросил Энди, садясь за компьютер.

– Конечно. – Я выдвинула стул, села рядом и обняла медведя. – У тебя есть фото Кимми?

– Угу, – кивнул Энди, кликнув мышью. Сразу высыпалось несколько снимков. – Это моя Специальная Олимпийская команда, – пояснил он.

Всего их было десять. Шесть мальчиков, четыре девочки в купальных костюмах, выстроившихся вдоль стены. По крайней мере у семерых был синдром Дауна. Двое мальчиков выглядели абсолютно нормальными. И Энди. Симпатичный, но гораздо ниже остальных.

– Это Мэтт, – Энди показал на мальчика с синдромом Дауна. – Он – брат Кимми.

И тут я вспомнила. Ма говорила мне, что Кимми была одной из пяти усыновленных ребят. Все страдали от каких-то болезней. Но самой Кимми в команде пловцов не было. Только ее брат.

– А это мы с Кимми. – Энди кликнул на другой снимок.

– Какая хорошенькая!

Кимми была на пару дюймов выше Энди. Темные волосы забраны в хвост. Трудно даже предположить, откуда она. Глаза вроде азиатские. Кожа – почти такая же темная, как у Летиши, но Кимми не выглядела афроамериканкой.

– У нее одна нога короче другой, – пояснил Энди. Словно прочитал мои мысли, чего, я знала, не было. – Родилась с покалеченной ногой. Сделали операцию, но Кимми осталась хромой.