Любимые дети, или Моя чужая семья - Страница 19
– Она очистила холодильник, а не банковский счет? – спросил я. Если он нуждался в доказательстве того, что с матерью случилось нечто ужасное, вот оно, перед ним. Она никогда не пользовалась кредитками. Так что не ушла бы специально, не захватив денег. Когда я начинал думать об этом, становилось трудно дышать. От паники.
У копов появилась пара новых теорий, которыми они теперь тешились. Первая теория: она ушла из дома, потому что не могла больше вынести такого бремени, как я. Ради всего святого! Теперь из меня бремя никудышное, потому что я стал тихим и смирным. Из меня вытек весь воинственный дух. Я знал, что это не так, да и Дон, Лорел и Маркус твердили, что это безумие. Они объясняли, как сильно любила меня мать, отчего я чувствовал себя полным дерьмом при мысли о том, как я с ней обращался. Словно она была моей горничной. Когда она вернется, все будет по-другому.
Вторая теория: я имею какое-то отношение к ее исчезновению. Вслух они этого не говорили. Но не нужно быть гением, чтобы понять, что творится в их головах. Сладкая парочка: детектив Уайли, а как зовут второго, не могу вспомнить, устроили третий обыск. Искали дневник или мемуары, хотя я уже посмотрел всюду, где только можно. После того как они устроили разгром, они еще два часа допрашивали меня. Вопросы начинались с самых невинных, а потом протягивались по всем комнатам, как паутина, пока окончательно не сбили меня с толку. Я разозлился, сказал им, что они зря тратят время, и Уайли сказал: «Успокойся, Кит», что взбесило меня еще больше. Посмотрел бы я, как он бы успокоился, если бы пропала его мать.
Они спросили меня, где я был в день ее исчезновения.
– В школе, – ответил я.
Глупо. Я тут же понял, что все испортил.
Уайли прямо в моем присутствии позвонил в школу, чтобы проверить записи посещения.
– Угу, – сказал он в телефон, не спуская с меня полузакрытых, что-то подозревающих глаз. – Угу. Верно. Спасибо.
Он выключил телефон и заговорил с другим парнем так, словно меня в комнате не было.
– Она говорит, что он ушел после шестого урока.
Оба уставились на меня. Словно спрашивая: «Ну, что теперь скажешь, парень?»
– Ладно. Я пошел на причал заниматься сёрфингом. Можете спросить кого угодно. – Но я знал, что парни, которые вечно торчат на причале, не смогут точно сказать, был я там в тот день или нет. На воде можно стать невидимым. Поэтому мне и нравилось туда ходить.
Копы, наконец, убрались, и следующие несколько часов я ждал, что они вернутся с наручниками или, хуже того, с социальным работником. Я поверить не мог, как они еще не сообразили, что мне только семнадцать. Никто на встрече у Лорел словом об этом не обмолвился. Если копы считают, что мне восемнадцать, пусть так и будет.
Я умудрился взять тележку со скрипучими колесами, так что все покупатели наверняка заметят обожженного парня. Из-за гнутого колеса тележку было трудно толкать, что, возможно, отозвалось бы острой болью в плече, не прими я утром двойную дозу перкосета. Хорошо еще, что при отсутствии еды у меня было полно перкосета. Я получал таблетки по почте, и мать, должно быть, как раз пополнила запасы перед тем, как исчезнуть. По крайней мере, когда речь шла о болеутоляющих, я был богачом.
Я низко опустил голову, проходя по магазину, бросая продукты в тележку и ни на кого не глядя. Хотелось покончить с этим побыстрее, но я не знал, где что лежит. Нашел хлеб и взял несколько нарезок с ветчиной и сыром. Тележка меня достала, поэтому я ее сменил на более приемлемую. Бросил в нее туалетную бумагу. Банки с кока-колой. Вытащил одну из картонной упаковки и выпил, как была, теплой, пока колесил по магазину. Прошел мимо холодного пива. О черт, что бы я только не отдал за упаковку из шести банок! Я знал парня на автозаправке, который согласился бы купить ее для меня. Он обгорел в Ираке, так что понимал, каково это.
Отыскал овсяные хлопья и бросил в тележку пару коробок. Но тут же увидел цену. Четыре доллара сорок девять центов? Ни за что!
Я поставил коробки обратно на полку и стал искать что-то подешевле. Больше ни на чем цен не было. И как, спрашивается, я должен сообразить? Я собирался обойтись десятью баксами. Если все здесь так дорого, я пропал. Как матери удавалось прокормить нас? Она вечно отрезала скидочные купоны, может, именно поэтому и выживала на те дерьмовые деньги, которые получала в «Яванском кофе». Я не хотел думать о ней, пока нахожусь в магазине, иначе опять разрыдаюсь, как тогда, в ванной Лорел. Вот было бы классно! Посреди «Харрис Титер»!
Я долго смотрел на мясной прилавок. Я ел стейки, может, четыре раза в жизни. И сейчас при виде толстенных стейков просто слюнки потекли. Я даже не знал, как их жарить. У нас был старый гриль, работавший на древесном угле, но нужна зажигательная смесь, чтобы его разжечь. При мысли о том, что придется поливать уголь этой смесью, а потом бросить на него спичку, я стал задыхаться. Нет, никогда мне не быть одним из тех парней, которые бахвалятся тем, что готовят на гриле!
Я поднял глаза и увидел старую леди. Она держала упаковку говяжьего фарша и смотрела на меня. На мое лицо. Я забыл об осторожности, пока заливался слюнями над стейком.
– Куда это вы смотрите? – спросил я, провозя мимо тележку. Нужно убираться отсюда.
Я свернул в первый же проход. Оказалось, что на консервированное чили была акция, и я бросил в тележку четыре банки. Увидел дешевый рис, причем на обратной стороне пачки была инструкция, поэтому взял и его. Кажется, довольно. Я направился к кассам, жалея, что попросту не могу это украсть, чтобы не стоять перед кассиром, отсчитывать деньги и все такое. В кармане у меня было двадцать долларов. Что, если я набрал больше, чем на двадцатку? Дерьмо.
Я заметил коробки пончиков с шоколадной глазурью в конце ряда с крупами и готовыми завтраками. За полцены! Куда дешевле овсянки!
Мать никогда не покупала пончики, но выглядели они хорошо. Я потянулся к коробке.
– Я тоже не могу устоять.
Я поднял глаза. И увидел классную, абсолютно классную девчонку, которая улыбалась мне.
Я быстро опустил голову и, пробормотав «простите», попытался протолкнуть тележку мимо нее. Но ее тележка загораживала мою. Черт. Я стал двигаться задним ходом, чтобы объехать ее.
– Разве вы не хотите взять пончики? – спросила она. И какого черта ей нужно?
– Ах да.
Я схватил коробку.
– Они такие вкусные, – продолжала девчонка.
Я повернул голову так, чтобы она видела правую сторону моего лица.
– Да, – выдавил я. Надеюсь, ей показалось естественным, что я говорил с ней, повернув голову. Но, возможно, я выглядел странно. А, не все ли равно?
– Обожаю «Энтельманс», – заявила девчонка, и я не сразу понял, что это она о марке пончиков. – Против шоколадных пончиков я бессильна.
Выглядела она так, словно в жизни не съела крошки шоколада или чего-нибудь еще, вызывающего отложение жира. Она была худой. В хорошем смысле слова. Не то что эти анорексичные актрисульки. Маленькие грудки, такие, как я люблю, и дюйм плоского живота между белым топом и коричневыми брюками. У нее все еще сохранился загар, и я представил ее на пляже в бикини-стрингах. Волосы были почти черными. Глаза – синими и… о, дьявол, опять я распустил слюни! Повернул к ней голову! Но она по-прежнему улыбалась. Я сунул в карман искалеченную левую руку.
– Ты не выглядишь так, словно объедаешься сладким, – выпалил я, не успев сдержаться. Нечто подобное я сказал бы девушке до пожара.
– Ну, и тем не менее шоколад – это моя слабость.
Я вынул руку из кармана, ровно настолько, чтобы открыть коробку с пончиками и предложить ей.
– Твоя единственная слабость?!
Вот это да. Вляпался, болван!
Я почувствовал, как улыбка замерзла на лице. Потому что ожидал, что меня отошьют.
Она рассмеялась. Потянулась к пончику:
– Я взяла кое-что еще. А как насчет тебя?
Она что, слепая?
– Слишком много. Не сосчитать, – вздохнул я.
– Итак…