Любимая улица - Страница 64
Вытянув ноги, Поливанов сидел за столом в пустой комнате. Зазвонил телефон.
— Да? — сказал Поливанов.
В трубке дребезжал старческий голос:
— Старушка у нас. Выселили. Незаконно…
— Редакция жилищными делами не занимается, — ответил Поливанов и положил трубку.
Через секунду звонок раздался вновь, и тот же голос задребезжал:
— Товарищ, послушайте, дело то незаконное. Старушку у нас…
— Я же сказал вам русским языком: газета жилищными делами не занимается!
Едва трубка легла на место, раздался новый звонок. Услышав: «Старушку… незаконно…», Поливанов молча брякнул трубку на рычаг и вышел из комнаты. Вслед ему тотчас полетел новый пронзительный звонок. Он забыл о настырном старике. Просто он зашел перед уходом в секретариат, чтоб проститься с Савицким.
Там надрывался телефон. Поливанов снял трубку.
— Да что вы — не люди? — услышал он дребезжащий голос. — Есть у вас совесть?
— Где она живет, ваша старушка? — свирепо спросил Поливанов. — Я записываю адрес.
Старушка жила в густонаселенной квартире: двери, двери, закоулки, снова двери — ее дверь в самом дальнем углу длинного коридора со множеством поворотов.
Ей восемьдесят, она слепая, и, видимо, у нее какой-то нервный тик: руки все время в движении. Кажется, что она учится плавать или делает зарядку: сводит руки, резко разводит их. Они у нее ходуном ходят: подняла руку поправить косынку на голове, а рука рванулась вбок и ударилась о стенку.
— Вот такая я танцорка, уж вы простите, — говорит старушка. — В войну после бомбежки такое со мной случилось. Ноги не ходят, руки танцуют, глаза не видят. Веселье!
Она жила в пятнадцатиметровой комнате в другом конце коридора. Жила с внуком, он ее не обижал, напротив, с получки всегда приносил ей из буфета сладкий сырок и рулет. Фруктовый рулет — его и без зубов есть можно. А потом внук пошел в армию. Осталась она одна, живет на пенсии. Она до войны преподавала вышивание в школе для умственно отсталых детей, и вот теперь получает пенсию сто двадцать рублей. Конечно, на такие деньги не проживешь. За комнату надо платить? Есть-пить надо? А лекарство? Пипетки, которыми в глаза капать, — по сорок пять копеек штука, а она каждый день теряет пипетку. Ну и в полгода раз чулчишки какие-никакие нужны?
— А мой «капрон» стоит восемь рублей пара. Вот и посчитайте. Спасибо, соседи хорошие. Заходят, спрашивают, как, мол, и что. Иной раз доктора зовут.
Поливанов слушает терпеливо, но, дождавшись в рассказе заминки, спрашивает:
— А с комнатой, с комнатой что произошло?
Ах, с комнатой? Очень просто. Ночью пришла соседка со своим гостем, подняла с постели и привела ее сюда, в свою восьмиметровую, а сама поселилась в большой. Тебе, говорит, бабка, все равно помирать.
— Вещи все аккуратно собрали, ничего не скажешь, все сюда снесли. Только шкаф не поместился и диванчик. Стоит в коридоре шкаф-то? А диванчик с кожаной такой обивкой стоит?
Она бы ничего, ей и правда скоро помирать. Но как же внук-то? Вася как? Ведь он отслужит, вернется. Он, может, жениться захочет. Ей в этой восьмиметровой тоже не больно хорошо — она тут сослепу ничего не разберет, там она все наизусть знала, где что, а тут то и дело спотыкается, стол не там стоит, непривычно. Но это бы ничего. А вот Вася как же? Внук, Вася?
Она попросила Поливанова открыть кованый сундучок («под кроватью, под кроватью, ну, нашел?») и вынуть оттуда пакетик, перевязанный ленточкой. Пляшущими своими руками она кое-как развязала узелок и рассыпала перед Митей желтые, поблекшие от времени бумажки: «Дано сие в том…», «крестьянская дочь Гореванова Варвара Герасимовна…» Тут же Васина карточка — бравый паренек в пилотке набекрень. Поливанов снова сложил справки, трудовую книжку и карточку в один пакет, снова перевязал розовой ленточкой. И пошел искать комнату, в которой Варвара Герасимовна жила прежде.
— Входите, входите. Я уж видела, как вы прошествовали к нашей старушке. Ну, как она там?
У зеркала, спиной к Поливанову, стояла женщина и красила губы. Она не повернулась к нему, он в зеркале видел ее розовое лицо и крупный перманент. Женщина подмазывала рот, отставляла руку с помадой в сторону, потом, прищурясь, смотрела, хорошо ли?
Задохнувшись от бешенства, Поливанов гаркнул:
— На каком основании…
Женщина быстро и легко повернулась к нему.
— А на таком, соколик мой, что мне эта комната нравится. Окна, понимаете, выходят на восток: смерть люблю встать пораньше и любоваться зарей. Опять же метраж. Бабке помирать, а мне — жить и жить.
Говоря так, она обернула шею пестрым шелковым шарфиком, и надела голубую вязаную жакетку, и сняла с вешалки пальто.
— Приглашена в ресторан, — сказала она ласково. — Не хотите составить компанию? Люблю сходить в «Арагви» и поесть купаты.
— Где вы работаете? — спросил Поливанов.
— Нигде, товарищ журналист. Зачем молодой женщине работать? Пускай мужчины работают. У меня друг. Шофер. Прилично зарабатывает. Проявляет внимание, вот помог комнатушку получить. Ну как, идете со мной? Я встречаюсь у телеграфа. Он не будет против, если мы вместе придем.
Она то и дело произносила слово «люблю». Он узнал, что кроме утренней зари она любит купаты, шашлыки, танцы, рестораны, Сандуновские бани, коньяк, Сочи, Гагры, а южный берег Крыма — нет.
— Вот что, — сказал Поливанов, — завтра я приду в эту комнату к Варваре Герасимовне. Чтоб все стояло на месте. Не забудьте взять из коридора шкаф и кожаный диванчик с валиком. Честь имею кланяться.
Она ласково засмеялась вслед и сказала:
— Легкий хлеб у вас, товарищ журналист. Пришли, велели, раз-раз, и думаете, дело в шляпе? Как бы не оступиться…
Дело было очень простое. Зарвавшаяся баба со своим шофером вообразили, что им все сойдет с рук, что за одинокую старуху никто не вступится. Как бы не так! Но писать статью не стоило. Это значило бы стрелять из пушек по воробьям.
Поливанов позвонил в райсовет. С ним мгновенно согласились:
— Да, безобразие. Проверим. Исправим.
И не исправили.
Поливанов пошел в районное отделение милиции. С ним согласились с полуслова:
— Безобразие! Наведем порядок.
И не навели.
Непостижимая история: всюду, куда бы он ни приходил, он слышал: да, конечно, беззаконие, безобразие.
Но на следующий день те же самые люди отводили глаза, обещали подумать, узнать, проверить.
— Да что проверять? О чем думать? Я был там, я видел. Пойдемте со мной.
С ним никто не шел. Нет, ни у кого не было желания идти с ним к Варваре Герасимовне.
Вот это уже статья. Да, райсовет и районная милиция, не желающие вмешаться, когда речь идет о явном беззаконии, — вот это уже статья!
Всякий раз, как ему случалось наведаться к Варваре Герасимовне, кто-либо из жильцов непременно ловил его в коридоре:
— Если нужен будет свидетель — надейтесь на меня, — сказал ему высокий парнишка лет восемнадцати, ярко загоревший на зимнем солнце. — Нет, не потому, что Васька мне дружок. А потому, что незаконно. Слышу, ночью волокут чего-то по коридору. Выхожу: здрасте, мебель волокут, бабушку Варю переселяют. Я им сказанул…
— Я этого дела так не оставлю, — дребезжал старик-бухгалтер, недавно вышедший на пенсию. — Ваша газета не поможет, я в Верховный Совет пойду, а правды добьюсь.
Он был маленький, сутулый, с блеклыми голубыми глазами. Но решительные слова «я этого дела так не оставлю» не звучали в его устах смешно и не казались жалкими.
— Ну как? — спрашивал он. — Будете писать статью или как иначе добьетесь правды?
— Буду писать, — сказал Поливанов.
…Он сидел за своей статьей, когда Анисья Матвеевна окликнула его:
— Встречай гостей!
На пороге стоял Петрович.
— Раздевайся, — обрадовано сказал Поливанов, — садись, пообедаем.
— Нет, я накоротке, машина с курьером внизу, мы в редакцию. Так вот, Митя, кончай эту волынку со старухой. Кончай скорее.