Лурье... Ещё Лурье... - Страница 1

Жили-были три носителя фамилии Лурья (да-да: Luria, не Lurie): старший, средний и младший. Конечно, можно и так произнести: Луриа. Более привычное написание — Лурье — появляется во втором поколении: как уступка толпе; но в самых важных случаях в ход шло правильное написание.

Старший (быть может, самый замечательный) сегодня присутствует только в семейном предании. Средний оставил после себя книги, из которых одна

вряд ли когда-либо устареет

, разве что — вместе с видом homo sapiens (случай, согласимся, нечастый); о нем знают еврейские энциклопедии и БСЭ. Третий оставил книги и попал в новый российский Большой энциклопедический словарь. Ни одного нет в живых. Каждому хочется возразить (вернейший признак, что имеешь дело с единомышленником). Младшему, среди прочего, принадлежит книга о среднем, которую стоит прочесть.

(Я. С. Лурье. История одной жизни. Издательство Европейского университета, СПб, 2004.)

ЯКОВ АНАТОЛЬЕВИЧ ЛУРЬЯ

Старшего звали Яаков-Аарон бен-Нафтоли (1862-1917), иначе — Яков Анатольевич. Родился он при Александре II в Могилеве. Времена стояли странные: евреям не только не чинили препятствий, их поощряли идти в гимназии и университеты — в надежде просветить этот темный народ, распрямить ему спину, рассеять его вековое невежество и приобщить к цивилизации, то есть к христианству. Как известно, дела в этом направлении пошли плохо. Образованные евреи слишком часто становились вольнодумцами, а то и революционерами. Численность их росла очень быстро. При Александре III была введена процентная норма.

С юности Яков Лурья обнаружил замечательные способности. Он обладал эйдетической памятью: мог после единственного прочтения воспроизвести страницу текста, притом даже на новом для себя языке. А память, что ни говори, — основа разума; без нее и пресловутые творческие способности недорого стоят. Так что зря мы все хором жалуемся на плохую память. Неосмотрительно это. Зря держим в уме, что при плохой памяти люди мы умные. Тут усомниться позволительно.

Мальчишка рос дерзкий и самостоятельный. Бедность не помешала ему окончить гимназию и петербургский университет по естественному отделению, притом со степенью кандидата. Тут он промахнулся: преподавать евреев к этому времени уже не пускали. Тогда Яков Лурья окончил медицинский факультет в Харькове и стал практикующим врачом. Это разрешалось.

Практиковал он странно: денег с бедных не брал (им позволялось положить кое-что на тарелку при выходе; но, говорят, пациенты чаще брали, чем клали). Был он окулистом — и как врач прославился. К нему приезжали издалека. А жил бедно. Когда был выслан в Архангельскую губернию в 1905-м, оставил без средств жену, троих сыновей и дочь. К счастью, ссылка длилась только два месяца (до царского манифеста и амнистии). Повезло семье и в том отношении, что старший сын (средний Лурья в нашем списке), четырнадцатилетний Соломон, уже подрабатывал уроками.

Яков Лурья был русским патриотом: верил в демократизацию России, уповал на закон (в чем следовал своему любимому писателю Короленке). В сущности, это было диссидентство, потому что власть в России, издавна и по сей день, сама — первый правонарушитель, держит монополию на беззаконие, подменяет право силой. За попытку указать на это представителям власти доктор и угодил после могилевского погрома (9-10 октября 1904-го) сперва в черный список, а затем на Белое море. Что он оружие дома хранил и революционеров укрывал (хоть и осуждал их), об этом власть не узнала. Иначе не ссылка была бы ему наказанием.

Кроме того, Яков Лурья был антисионистом, стоял за ассимиляцию, за

самороспуск

(как позже выразился ровесник его старшего сына Борис Пастернак) этой странной общности — еврейского народа. Еще он был воинствующим атеистом, не верил в «небесного городового», нарушал субботу, младшего сына отказался обрезать. В Могилеве слыл не только мудрецом, но и чудаком.

Он презирал традицию, противопоставлял ей разум. Здесь мы переведем дыхание, чтобы воскликнуть: перед нами заблуждающийся гений! Да, традиция сковывает, а подчас и мертвит; да, молодому думающему человеку свойственно изумляться людской косности и отвергать ее. Но вот что мы сейчас знаем, усвоили после большевизма и нацизма, после футуризма и кубизма, с подсказки Фридриха фон Хайека и других мыслителей венской школы: традиция в чем-то умнее самого умного из нас; она воплощает коллективный гений; она ведет, поддерживает, умиротворяет; и она любит, чтобы ее развивали. Когда ее сметают с пути как нечто отжившее, получаются гильотина, газовые камеры, ГУЛАГ, 11-е сентября, а если говорить об эстетике — черный квадрат и овца в формальдегиде, постыдный вздор, который нам выдают за искусство. Разум ошибается. Это в его природе. Он несовершенен. Самодовлеющий, надмевающий разум несет жестокость и смерть.

В своем резком отрицании традиции во имя разума Яков Лурья протягивал руку XVIII веку, а в общем и целом, в своем мировоззрении, — был верным сыном девятнадцатого: отрицал любое вненаучное и внелогическое постижение мира. Какой контраст с нашей сегодняшней толпой глупых суеверий, хлынувших с Востока! с тупым ханжеством сегодняшней православной России! Впрочем, и тут Яков Лурья переборщал: например, отобрал у старшего сына сказки Гауфа.

Этот законченный максималист напрочь отвергал всякую дискриминацию, был знаменосцем справедливости, не различал «своих» и «чужих». Казалось бы, чего лучше? Перед разумом, законом, перед скальпелем хирурга (и перед Богом, которого нет) все должны быть равны: бедные и богатые, евреи и русские. Но тут спросим: как быть с любовью? Любить — тоже всех поровну? Если быть последовательным, то придётся сказать: да. А старший Лурья изо всех сил пытался быть последовательным. По счастью, не смог. Пожалуй, так и не понял, что шел тут не до конца: всё-таки предпочитал свою семью другим семьям. Идти до конца значило бы отрицать любовь, родство, душевное тепло; значило — стать Троцким.

Характернейший момент! Чистый разум — отвергает любовь. Не велит любить своих близких, своих друзей, свой народ. Чужие ведь не хуже, а часто и лучше своих. Любовь, рассуждая логически, есть форма коррупции. А кто всех любит одинаково? Только разве что Бог (да и то не всякий). И выходит, что, следуя разуму (отвергая традицию и любовь), мы сами, некоторым образом, уподобляемся богам, возвышаемся до Бога. Становимся над людьми, иначе говоря. А потому и не щадим людей, которые ведь в своей массе — недоучки, недоумки… разве нет?

Традиция, пусть подчас косная и мертвящая, умеряет нас в нашей страсти быть последовательными и всезнающими. Смиряет. Уравновешивает любовь и жестокость.

Странно вымолвить: этот могилевский окулист блистательно владел латынью и греческим, не говоря о нескольких новых языках. Владел не как врач владеет латынью, а как редкостный знаток, как ученый-античник; прочел в подлиннике практически всех древних авторов, знал и понимал их лучше иных специалистов; консультировал (в письмах) родного сына, когда тот стал ученым, специалистом мирового класса. Книг не написал; оставил гору тетрадок с заметками, в том числе этнографическими.

Энциклопедически образованный человек, он был лишен музыкального слуха, литературу понимал по-писаревски, в живописи ценил главным образом передвижников (как позже другой гений, физик Лев Ландау). Что ж, и на солнце есть пятна. «Нельзя объять необъятное…»

Яков Лурья умер в 1917 году своей смертью, не дотянув до пятидесяти пяти лет. Грандиозная фигура. Великий человек, великий даже в своих заблуждениях. Великий и безвестный.