Лунные пряхи - Страница 7

— Позавчера, — угрюмо ответил он.

— Он пролежал здесь уже две ночи?! — ужаснулась я.

— Не совсем так. Первую ночь он провел на горе. — И тут же добавил, предвосхищая мои вопросы: — До того, как я нашел его и привел сюда.

— Понятно. И ты даже не попытался обратиться за помощью? Ладно-ладно, не смотри на меня так, у меня хватило ума сообразить, что у вас какие-то неприятности. Да никому я ничего не скажу, обещаю. Неужто думаешь, мне и впрямь хочется влипать в ваши дела, о которых вы к тому же наплели с три короба?

— Наплели? Какие коробы? Не понимаю…

— В общем, вмешиваться в ваши проблемы я не желаю, — раздраженно бросила я. — Меня это не касается. Но как я уже сказала, уходить отсюда и оставлять его вот так я тоже не намерена. Если ты не сделаешь что-нибудь, не поможешь ему… как там его зовут? Марк?

— Да.

— Ну так вот, если ты не поможешь своему Марку немедленно, прямо сейчас, он умрет, и уж тогда действительно будет о чем горевать и беспокоиться. У вас здесь есть какая-нибудь еда?

— Есть немного. У меня был хлеб и немного сыра…

— Чудесно, ничего не скажешь.

В грязи возле постели валялась пластиковая кружка, облепленная мухами. Наверное, когда-то в ней было вино. Я подняла ее.

— Пойди и отмой ее. Принеси сюда мою сумку и кофту. Они лежат там, где я их бросила, когда ты накинулся на меня со своим мерзким ножом. Там есть еда. Конечно, это не диетическое питание для больного, но продуктов много, и они свежие. Да, подожди-ка минутку, там я еще видела что-то вроде котелка — наверное, им пользуются пастухи. Если ты нальешь в него воды, я смогу разложить из деревяшек и прочего хлама костер…

— Нет!

Оба вскрикнули одновременно. При слове «костер» Марк сразу же открыл глаза, и я заметила, как мужчины обменялись молниеносным взглядом, который, несмотря на слабость Марка, произвел впечатление электрического разряда. Я молча переводила взгляд с одного на другого.

— Неужто все так плохо? — наконец произнесла я. — Значит, в самом деле наплели с три короба. Камень свалился, чушь какая. — Я повернулась к Ламбису. — Так что же это было, нож?

— Пуля, — ответил он так, будто смаковал это слово.

— Пуля?

— Да.

— Ну и ну…

— Так что, сама видишь, — продолжал Ламбис, на смену его угрюмости пришло чисто человеческое удовлетворение, — тебе стоит держаться подальше от этого дела. А когда уйдешь, никому ни слова. Здесь опасность, очень большая опасность. Где одна пуля, там найдется и другая. А если скажешь в деревне хоть слово обо всем, что здесь видела, я сам тебя убью.

— Ладно, ладно, — раздраженно ответила я, едва слушая его. Вид Марка не на шутку испугал меня. — Но все-таки сначала принеси мою сумку, хорошо? И вымой кружку, да потщательнее.

Я протянула ему кружку, и он взял ее из моих рук, словно под гипнозом.

— И поспеши! — добавила я.

Он переводил взгляд с меня на кружку, потом на Марка, потом снова на кружку и затем, ни слова не говоря, вышел из хижины.

— Да… — тихо произнес Марк из своего угла. — Нарвался на себе подобного. Нашла коса на камень. — По его измученному лицу пробежала едва уловимая тень улыбки. — А ты девушка ничего себе, а? Как тебя зовут?

— Никола Феррис. Я думала, ты опять потерял сознание.

— Нет. Я в полном порядке, можешь не беспокоиться. У тебя правда есть немного еды?

— Да. Послушай, а пуля прошла насквозь? Она вышла? Потому что в противном случае…

— Вышла, вышла. Задета лишь мякоть. И рана чистая. В самом деле.

— Ну, если ты в этом уверен… — с сомнением заметила я. — Не скажу, что я спец по огнестрельным ранениям, так что если мы не можем согреть воды, то лучше я поверю тебе на слово и не стану трогать рану. Но у тебя жар, это и дураку видно.

— Всю ночь… под открытым небом, вот в чем причина. Потерял много крови… и дождь шел. Скоро буду в норме… через день или два.

Вдруг он резко дернул головой, и в движении этом сквозило какое-то отчаянное и беспомощное нетерпение. Я увидела, как исказилось его лицо, но, подумала я, не от боли.

Я тихо сказала:

— Постарайся не волноваться ни о чем. Если ты сейчас поешь хоть немного, то скоро отсюда выберешься. Знаешь, у меня ведь есть еще термос с горячим кофе… А вот и Ламбис.

Ламбис принес все мои вещи и тщательно отмытую кружку. Взяв у него кофту, я снова опустилась на колени возле постели.

— Закутайся в нее.

Марк не протестовал, когда я убрала грубую ветровку и укутала ему плечи теплой, мягкой шерстяной кофтой. Ветровку я набросила ему на ноги.

— Ламбис, там в сумке термос. Налей ему кофе, хорошо? Спасибо. Ты можешь немного приподняться? Ну-ка выпей.

Марка бил озноб, зубы его стучали о край кружки, и мне приходилось следить, чтобы он не обжег рот — с такой жадностью он глотал горячую жидкость. Казалось, я даже ощущала, как она проникает в его тело, согревает и оживляет его. Выпив полкружки, он остановился, чтобы перевести дыхание, и вроде бы даже дрожь его унялась.

— А теперь постарайся поесть. Ламбис, мясо слишком жесткое, можешь его порезать? И корку сверху срежь. Давай-давай, пошевеливайся, разве это так трудно?

Понемногу Марк все съел. Казалось, он был безумно голоден и в то же время неохотно тратил усилия на то, чтобы поесть. Из первого факта я с радостью сделала вывод, что он не так уж серьезно болен и, если обеспечить ему должный уход, очень быстро поправится. Ламбис не отходил от нас, будто желая удостовериться, что я не подмешаю яда в кофе.

Когда Марк съел все, что мы смогли в него впихнуть, и выпил две кружки кофе, я помогла ему снова улечься на постели и укутала его так называемыми одеялами.

— А теперь спи. Постарайся расслабиться. Если поспишь, очень быстро поправишься.

Вид у него был сонный, но я видела, что он силится что-то сказать.

— Никола…

— Что такое?

— Ламбис сказал тебе правду. Это опасно. Я не могу объяснить. Но держись подальше от этого… пойми, ты тут не поможешь. Очень мило с твоей стороны, но… тут не поможешь. Ничем. Нельзя тебе ввязываться вместе с нами… Не допущу.

— Если б я понимала…

— Я сам не понимаю. Но… это мое дело. Не лезь в него. Прошу тебя.

— Хорошо. Не полезу. Если я действительно ничем не могу помочь…

— Ничем. Ты и так много сделала. — Он попытался улыбнуться. — Этот кофе спас мне жизнь, правда. А теперь спускайся в деревню и забудь о нас. Никому ни слова. Это вопрос жизни и смерти. Мне приходится тебе доверять.

— Можешь на меня положиться.

— Ты милая девушка.

Внезапно я поняла то, чего прежде не заметила из-за его неопрятного и болезненного вида: он был очень молод, пожалуй, немногим старше меня. Сколько ему? Двадцать два? Двадцать три? Искаженный страданием взгляд и напрягшийся рот мешали увидеть, как он молод. Так странно: он изо всех сил старался говорить властно и решительно, а его юный возраст проглядывал словно плоть сквозь щель в кованых латах.

Он откинулся назад.

— Ты бы… лучше шла своей дорогой. Еще раз спасибо. Мне очень жаль, что ты так напугалась… Ламбис, проводи ее вниз… сколько сможешь…

Точнее, сколько осмелишься… Никто не произнес этого, но было яснее ясного, как если бы он громко прокричал это. И вдруг ни с того ни с сего меня снова охватил страх, как в тот момент, когда тень неожиданно упала на цветы. Тем не менее я тихо сказала:

— Не нужен мне проводник. Буду идти вдоль реки. До свидания.

— Ламбис тебя проводит.

Марк произнес это шепотом, но все так же удивительно властно, и Ламбис, подняв мою сумку, двинулся ко мне, решительно заявив:

— Я провожу тебя. Ну, пойдем.

Марк произнес «до свидания» таким умирающим голосом, словно окончательно прощаясь. Оглянувшись от двери, я увидела, как он открыл глаза и отвернулся, натягивая на себя мою кофту и закутываясь в нее. Или он начисто позабыл о ней, или же ему жалко было с ней расставаться.

Что-то в этом его движении, в том, как он ткнулся щекой в белую мягкую шерсть, тронуло меня. Он вдруг сразу показался мне таким юным, моложе, чем был на самом деле, и гораздо моложе меня.